После того как хрононавт впал в состояние гипноза, в его сознание были введены кадры старта хронолета, записанные ранее во время тренировок. Вслед за этим передавалась программа, составленная из видовых сцен Парижа XVII века в районе намеченного «приземления». Эти образы, воспринимавшиеся Ольсеном как реальность, призваны были помочь ему на первых стадиях эксперимента, так сказать, навести его на след. В дальнейшем всякое внешнее воздействие было прекращено, путешествие продолжалось под влиянием стимулированного воображения и разбуженной "памяти предков".

С физиологической стороны эксперимент проходил нормально, никаких нарушений функций организма не наблюдалось. Единственное исключение составляет своеобразное «заклинивание» на фразе "Благодарю вас, ваше величество"; его можно объяснить тем, что в этот момент подсознание Ольсена было парализовано сильным чувством страха перед непредвидимыми последствиями его действий в ходе путешествия.

Ольсен вполне здоров, но нервные перегрузки привели к переутомлению, и он нуждается в отдыхе.

6. РЕЗУЛЬТАТЫ И ВЫВОДЫ

Описание путешествия прилагается. Оно состоит из двух частей: а) беседы с Генрихом IV, записанной на кинопленку; б) краткого рассказа хрононавта о событиях, предшествовавших беседе и последовавших за ней. Согласию его заявлению эти эпизоды не удалось запечатлеть на пленку из-за ее плохого качества. Вопрос нуждается в дополнительном изучении.

Оценивая итоги эксперимента, можно считать его удавшимся лишь частично. Ольсен, пользуясь привычным языком, привез дополнительную информацию к психологическому портрету одного из видных исторических персонажей. Дело специалистов определить меру ее полезности.

Вместе с тем, просматривая кинозапись беседы Ольсена с Генрихом IV, нетрудно заметить, что хрононавт не стремился извлечь из ситуации максимум сведений, которые позволили бы обновить наши представления об исследуемой эпохе. В манере его действий преобладает авантюрный элемент, он ведет себя приблизительно так же, как "янки при дворе короля Артура". Ольсен вступает в полемику с Генрихом, растолковывая ему преимущества нашего общества, это делает честь его гражданским чувствам, но не продвигает нас в познании предмета. Он с удовольствием ввязывается в драку с гвардейцами, стремясь доказать превосходство современного человека.

Весьма вероятно, здесь сказались просчеты в подготовке хрононавта, недостаточная мера его погружения в среду. Но нельзя исключать и того, что мы столкнулись с невидимым порогом объективизации: личность неспособна раздвоиться настолько, чтобы вторая, искусственная ее ипостась уравнялась с первой, естественной. Так ли это — могут показать лишь повторные опыты. Следующие этапы поиска должны быть, очевидно, связаны с групповым анализом прошлого, при котором один из путешественников во Времени полностью погружался бы в среду, беря на себя роль исторического персонажа, а другой вел с ним диалог от имени будущего.

Таким образом, мы не можем пока дать твердого ответа на первый вопрос, но итоги эксперимента позволяют считать гено-гипнотизм перспективным направлением исследования прошлого.

Теперь о втором вопросе.

Анализ доставленного Ольсеном текста выявляет серьезную передержку. Мы имеем в виду заявление Генриха, будто некий посланец XXX столетия предостерег его о покушении Равальяка. Само собой разумеется, что это плод фантазии хрононавта. И не может быть никаких сомнений, что выдумка понадобилась ему, чтобы отвести подозрения от самого себя. Иначе говоря, переживая в сознании эпизод убийства, он пытался ему помешать.

Представляется, что этот факт должен быть со всей серьезностью принят во внимание при решении вопроса о реализации проекта «Хронолет». (Мы говорим о психологической стороне дела, не затрагивая других аспектов технической осуществимости, издержек и т. д.) Он свидетельствует, что современный человек по самой своей натуре, образу мышления и нравственному укладу не в состоянии удержаться от вмешательства в исторический процесс, невзирая на опасность вызвать лавинообразные изменения, угрожающие его собственной жизни и благополучию.

Конечно, на это можно возразить, что нельзя судить по одному человеку обо всем человечестве. Это справедливо. Вероятно, можно найти людей, и немало, которые не дрогнут в экстремальных обстоятельствах, сумеют воздержаться от вмешательства, когда на их глазах будут сжигать Орлеанскую Деву или Джордано Бруно, четвертовать Сервета, отсекать голову Пугачеву и Робеспьеру. Но мы сомневаемся, что люди этого сорта достойны представлять будущее в прошлом.

Таким образом, экспертиза дает отрицательный ответ на второй вопрос. Если даже создание машины времени для исследования прошлого принципиально осуществимо, это направление следует навсегда закрыть, как закрыты ныне любые опыты, угрожающие физическому, психическому и моральному здоровью личности.

Гринвуд, Лефер, Кирога, Малинин.

20 июня 2056 года.

Малинин и Ольсен лениво перекидывались словами, сидя в шезлонгах на пляже. Отдыхающих в этот час почти не было. Солнце грело милосердно, море едва шевелилось.

— Немного пришли в себя, Ивар? — спросил Малинин.

— Угу.

— Честно говоря, вы перенесли это спокойней, чем я ожидал.

— Подсознательно я до конца сомневался в реальности путешествия. Подумайте сами, если б вы действительно прокатились в гости, скажем, к Петру Первому, разве такая прогулка не показалась бы потом сном?

— Похоже, так.

— А вообще я считаю, что нельзя строить эксперимент на самообмане.

— Это было ясно уже после опыта Кироги. Я говорил тогда Гринвуду. Но вы же его знаете, упрям как осел.

— Честно говоря, до сих пор не могу ему простить дурацкую затею с лютней.

Они помолчали.

— Кстати, о лютне, — сказал Малинин. — Во всей этой истории для меня остался неясным один вопрос: где вы научились играть на ней? Насколько я знаю, и слухом-то вы никогда не отличались.

Ольсен задумался, перебирая руками теплый песок.

— Где я научился играть на лютне? — переспросил он. — Если бы я знал…

Через три часа за мной придут. Распахнется дверь. Двое в парадной форме встанут в проходе, с оружием наизготовку. Не знаю, будут ли их лица выражать отвращение и ненависть или болезненную жалость, но уверен, что они будут трогательно юными, эти лица, как у всех нынешних рядовых. Затем между ними пройдет Эрик Халворсен и встанет по стойке смирно. Я тоже. «Эдвард Брекинридж», — произнесет он и продолжит дальше, как положено. Совсем недавно он звал меня Эд. Мы однокашники; в последний отпуск мы провели вместе такой вечер, что сейчас о нем уже наверняка ходят легенды. (То было в Порт-Желании, а на следующий день мы махнули к морю, красному на той планете, и кувыркались в прибое, и блаженствовали на песке под палящим солнцем.) Не знаю, что увижу в его глазах. Любопытно, что поведение ближайшего друга может быть непредсказуемо. Но так как он всегда был хорошим офицером, следует предполагать, что он честно выполнит свой долг.

Я тоже. Нет смысла нарушать ритуал. Пожалуй, мне не стоит отказываться и от священника. Я сам добавляю штрихи к портрету Люцифера сейчас, когда крушение нашего мира сопровождается взрывом религиозности. Услышат ли мои дети в школе: он был не только предателем, но и грязным безбожником?.. Все равно. Позвольте мне хоть сохранить достоинство и остаться самим собой.

Я пройду по коридору между застывшими телами и еще более застывшими лицами людей, которыми командовал; пробьют дробь барабаны. Люк внутреннего отсека уже будет широко распахнут. Я шагну в камеру, люк закроется. Тогда, на миг, я останусь один. И постараюсь удержать память об Элис и детях, но, боюсь, мой пот будет пахнуть слишком резко.