Литмир - Электронная Библиотека
A
A

- Так вот, - продолжал Грегорио, - Папу я встретил впервые, когда он был без бороды, и таким он был молоденьким в двадцать пятом году, что даже и не верится сейчас. Я тогда плавал на <испанце>, моя мама - испанка с Канарских островов, и поэтому у меня всегда сохранялись добрые отношения с моряками полуострова. Вообще-то я начал плавать на <испанце> еще в девятьсот пятом году, с отцом, когда он служил на паруснике; там он и умер. Я, кстати, был с ним в Ленинграде, в девятьсот пятом.

- Тогда еще этот город был Петербургом...

- Для меня Ленинград всегда был Ленинградом, - со спокойным достоинством ответил Грегорио и закурил тобако. Он несколько раз глубоко затянулся, потом пыхнул бело-голубым дымом в сине-багровое вечернее небо и вздохнул. - Когда я впервые познакомился с молодым Папой, начинался такой же циклон, как сейчас, а <испанец>, шхуна, где я капитанствовал, хоть и называлась <Хоакин Сито>, на самом деле была маленьким парусником, чуть больше нашей барки, и я убежал в порт острова Тортуга, к янки, чтобы переждать шторм, а там уж собралось видимо-невидимо их военных кораблей. Я стал на якорь и только тогда заметил маленькую лодочку, оборудованную под яхту - с парусом и махонькой двухместной каюткой. Лодчонка эта стояла рядом со мной, и ее здорово трепало даже в бухте. Парень, который стоял на палубе, помахал рукой и попросил разрешения подняться ко мне на борт. Мы бросили ему конец, и он хорошо подтянулся, легко и сноровисто, хотя был очень большим и весил фунтов сто пятьдесят, не меньше, и сказал: <Кэп, отведите меня в Ки Вест, я не знаю, как идти туда в такой ветер и в такую беззвездную ночь>. А я ответил: <Не затем я учил наизусть кодекс моря, чтобы нарушать его: вашу лодчонку разобьет, как только мы выйдем из бухты>. - <Это не ваша забота, - сказал молодой янки. - Я предупрежу наших военных, что вышел в море на свой страх и риск>. - <Нет, - ответил я. Все равно я не поведу вас. У меня нет дел в Ки Весте, я хожу под кубинским флагом, и мне очень не хочется сообщать вашим родным о времени вашей гибели>. - <Я хорошо уплачу вам, а что касается моей гибели, то это моя забота, а не ваша; смерть как любовь - здесь нельзя советовать. А уплачу я вам достаточно>. Тот молодой янки говорил на кастильяно очень плохо, с акцентом, у них ужасный акцент, у всех северян, и я не очень понял его слова о смерти и любви, я понял только, что он сулит мне деньги, и этого было достаточно. <Иди, - сказал я ему, - иди отсюда, янки. Я не бич, который продается за зелененькую, я кубинский капитан Грегорио Фуэнтес Бетанкур, запомни это>. Янки, впрочем, не обиделся. <Напиши мне твою фамилию>, - попросил он. <Это очень просто запомнить, - ответил я, Грегорио Фуэнтес Бетанкур, у меня простое имя, даже ребенок запомнит>. <Ты живешь в Гаване?> - <Нет, в Кохимаре, в десяти милях от нашей столицы. А что?> - <Ничего, - ответил янки, - просто мне очень интересно знать, где живет такой строгий, но справедливый капитан, который выучил наизусть весь морской кодекс>. Я назвал ему номер той халупы, где я жил тогда, и он записал в свою книжечку мое имя и адрес, а потом сказал: <Может, ты, не нарушая морского кодекса, объяснишь мне, как следует идти в Ки Вест при такой погоде?> - <При такой погоде не следует идти в Ки Вест>. - <Это я уже слышал. Но если представить себе идиота, который решил идти в Ки Вест, как он должен прокладывать маршрут?> Я его спросил: <Ты хоть карту умеешь читать?> Он ответил, что немножко читает карту, но когда я начал объяснять ему, какие банки стоит обойти во время норд-веста, чтобы не сесть на мель, и где - возле островов в океане - есть рифы, особенно опасные во время отливов, и он отмечал все это на своей карте, я понял, что молодой янки знает толк в море.

Утром ветер по-прежнему трепал небо, но маленькой лодчонки возле меня не было. Я помолился за упокой души этого здорового, молодого и веселого янки и начал готовить себе завтрак... Прошло лет пять, и вдруг ко мне ночью, в Кохимаре, прибегают с почты, стучат в окно и говорят, что из Гаваны звонит какой-то важный американец, знаменитый корреспондент, и требует меня к телефону. Я никак не мог взять в толк, зачем я потребовался американскому корреспонденту - ведь раньше все янки сидели в <Тропикане> или в <Севиле>, и там пили джин, разбавленный водой, и тискали своих худосочных баб с голыми спинами, и слушали свою музыку, которую, страдая, играли наши ребята. <А как зовут того янки?> - спросил я. Мальчишка с почты ответил, что имя у него испанское, Эрнесто, и фамилия тоже испанская, точь-в-точь как название нашего города Камагуэй. Не знал я никакого Камагуэя. Ладно. На почту все же пошел и услышал в трубке писклявый голос - у Папы был совсем не мужественный голос, у всех настоящих моряков совсем не героические голоса. <Здравствуйте, кэп, я послал за вами машину, приезжайте ко мне, надо поговорить кое о чем>. Мне понравилось, что шофер отвез меня не в Ведадо, запретный район, где жили одни буржуи, а в старую Гавану, около Кавалерии, в бар маленького двухзвездочного отеля, и там за стойкой стоял тот янки, которого я обматерил в бухте Тортуга, и он сразу предложил мне выпить рома, а потом спросил, не хочу ли я с ним поработать: <Я намерен пожить у вас на Кубе всерьез и, если скоплю денег, думаю купить яхту>. Я ответил, что не стану у него работать, и он не обиделся и сказал, что <на трезво> беседа у нас не получится, и мы начали пить. Мы много пили в тот вечер. Папа вообще-то хорошо пил, он добрел, когда пил, и никогда не выдрючивался, как свинья на бечевке, не выказывал себя знаменитостью, не замечал подхалимов, что вертелись вокруг, и не сердился, когда я стоял на своем, отказывая ему: все-таки какой-то заезжий янки, куда ни крути, что у нас общего?! Я стал патроном его барки <Пилар> шесть лет спустя, когда узнал, к а к он воевал в Испании, в м е с т е с кем, з а ч т о и п р о т и в кого. Он ведь тогда мальчишка был - тридцать шесть лет всего, а мне - сорок, пора было остепениться, пора было начинать чувствовать не только море, но и людей только потому я пошел работать к Папе и теперь благодарен за это судьбе, потому что сеньор Хемингуэй <персона распекто де тодо мундо>*, и кто бы что бы сейчас ни говорил о нем, я всегда буду повторять: это был Человек, нет таких больше и не будет... Словом, я начал работать с ним и бывать у него в Сан-Франсиско ди Паула: он там построил второй дом, для тех басков, которые приехали с ним из Испании, от Франко. Папа кормил их, поил, одевал, давал деньги; он им словно брат был - ничего не жалел, а ему деньги нелегко давались, ох как нелегко. Это только такие люди, которые путают корреспондента с писателем, считают, что ему деньги с неба сыпались. Папа жил, когда писал свои книги, у него тогда лицо светилось и глаза были солнечные, а когда он готовился к книге, он пил или делал разные другие дела в ночных домах старой Гаваны, но не оттого, что был распущенным, а потому лишь, что готовился к новой работе. А к ней, говорил он, не подготовишься, если не отбросишь все старое и не почуешь к себе брезгливость - сколько времени зря уходит, а ты, паршивый расхититель того, что отпущено тебе одному и в чем ты, расхититель, ответствен перед целым светом, а не только перед сварливой бабой или глупым начальником, который хлещет втемную и галстук носит, несмотря на жару, чтобы всегда быть п р и л и ч н ы м...

_______________

* П е р с о н а р е с п е к т о д е т о д о м у н д о

самый уважаемый человек в мире (исп.).

- Вьехо, - окликнул Грегорио патрон Луис, - пойдем дальше или будем ставить таблеро здесь?

- Еще с милю я бы прошел, - ответил Грегорио, - только я бы взял на северо-запад градусов тридцать, не меньше.

Грегорио сказал это сразу же, почувствовав наше место в ночном море, не глянув даже на звезды - близкие здесь, дрожащие изнутри, переливно-зеленые, тревожные, будто множество самолетов зашло на посадку и кружит над огромным ночным аэродромом, жалостливо испрашивая у далекого диспетчера права на усталую посадку на воссоединение с планетой Земля...

2
{"b":"115083","o":1}