- Я с Борькой училась в ординатуре, - хмыкнула Марина Алексеевна.
- Ух ты! - изумилась Сима. - Мам, а ты ему позвонишь?
Марина Алексеевна снисходительно кивнула головой и глубоко затянулась.
ГЛАВА 8
Приемная Бориса Ефимовича Гольдина, преуспевающего психиатра и психотерапевта,
располагалась в отремонтированном особняке в тихом центре Москвы
и резко контрастировала с обликом хозяина. Правда, отделка приемной
скорее отражала представления дизайнера о кабинете светила психиатрической
науки и практики, почерпнутые из книг и фильмов о Фрейде, чем истинные
вкусы и предпочтения самого Бориса Ефимовича. Темные дубовые панели,
глубокие кожаные кресла, массивные напольные часы, тяжелые
портьеры глубокого зеленого цвета, огромный старомодный стол и великое
множество книг на разных языках, которых хозяин наверняка не знал,
создавали ощущение, что здесь ежечасно творится медицинское или околомедицинское
чудо.
Хозяин кабинета, невысокий кругленький человечек с обрамленной кудряшками розовой лысинкой, более всего походил на директора гастронома застойного периода. Его двойной подбородок подпирал тугой крахмальный воротничок белоснежной рубашки, яйцеобразное брюшко не сумел скрыть классический и определенно очень дорогой двубортный костюм. На пухленькой, покрытой редкими черными волосами ручке красовались золотые часы.
Однако эти атрибуты респектабельной и очень небедной жизни сводились
на нет манерой поведения Бориса Ефимовича: он был подвижным, как
ртуть, непоседливым, как мячик, говорил быстро, необычайно четко выговаривая
слова, подкрепляя сказанное оживленной жестикуляцией, поблескивая
лукавыми влажными глазками, сияя доброжелательной улыбкой. Наверное,
так мог бы выглядеть добрый друг детей еврейский Дед Мороз, но откуда
в засушливой жаркой ближневосточной пустыне Дед Мороз?
Еще у Бориса Ефимовича было необыкновенное свойство располагать к
себе разнообразных людей. Каждому, кто попадал в его кабинет, хотелось
без промедления упасть в глубокое кожаное кресло и все-все рассказать
доброму доктору Борису Ефимовичу, поплакать на его пухлой груди,
испытав светлое очищение слезами, поверить, что вот он - спаситель,
врачеватель, утешитель. Так что, скорее всего, свой кусочек пирожного
на чудесной тарелочке кузнецовского фарфора доктор отрабатывал честно.
Но жизнь Бориса Ефимовича не всегда складывалась так благополучно.
В семидесятых он с треском был отчислен из ординатуры и исключен из обязательного тогда комсомола из-за неоднократных попыток выехать в Израиль. В Израиль он так и не попал, перебивался случайными не приличествующими его выдающемуся уму заработками, потихоньку тайно занимался частной практикой, на досуге читал непопулярные в Советском Союзе книги по психоанализу, объявленному буржуазными выдумками.
Правда, его телефон передавали друг другу невротические жены партийно-номенклатурных
боссов и подпольных цеховиков, а принимал он только по рекомендации.
К началу девяностых его имя произносилось пациентами с благоговейным
шепотом: "Борис Ефимович - маг и кудесник, Борис Ефимович
может все", а официальная медицина брезгливо морщилась и презрительно комментировала: "Шарлатан-недоучка", напоминая о том, что Гольдина вышибли из ординатуры. С тех пор Борис Ефимович получил множество дипломов различных западных школ, вступил в академии и научные сообщества, публиковал работы преимущественно в западных журналах, но у нас это почему-то игнорировалось с акцентом на не законченную двадцать с лишним лет назад ординатуру.
Наверное, все-таки комплекс по этому поводу у Гольдина был, о чем свидетельствовали вставленные в рамочки и развешанные по стенам кабинета дипломы. Как будто он постоянно доказывал всем: посмотрите, какой же я недоучка, ведь у меня столько дипломов! Впрочем, светила официальной науки не посещали его кабинет, а больные и так взирали на него, как на живого бога.
За все эти годы Гольдин успел несколько раз жениться, завести некоторое количество детей, оставить женам при разводе все, неоднократно уходя от них с чемоданами книг по психиатрии и психоанализу - единственное, на что жены не претендовали,- начать все сначала, пойматься в нежные лапки очередной искательницы денег и престижного мужа, разочароваться, благородно уйти, начать все сначала... Как бы то ни было, он всегда возвращался в старую квартиру в Трехпрудном переулке, к своей старенькой маме, которая давно уже оставила надежду поселиться на благословенных берегах реки Иордан, хотя сейчас это было так просто. Но не бросать же было любимого сыночка, такого беспомощного и так плохо приспособленного к жизни, даже ради Земли Обетованной!
* * *
Борис Ефимович встретил Симу преувеличенно радушно, долго
жал ей руку своей мягкой лапкой, вертел ее, деликатно поддерживая
за локоток (выше он не доставал), восхищенно охал и цокал языком,
всем своим видом выражая крайнее удовольствие видеть Симу. Наконец
он усадил ее в кресло, попросил секретаря принести кофе, достал бутылочку старого армянского коньяка.
- Спасибо, я за рулем, - с сожалением отказалась Сима,
она с удовольствием выпила бы рюмочку в такой промозглый день.
- Жаль, и я не могу, - вздохнул Борис Ефимович,
у меня еще больные.
Но Симе показалось, что он просто стремится быть абсолютно синхронным собеседнику, возможно, чисто профессионально.
- Как поживает ваша матушка? Язык не поворачивается назвать милую Мариночку Мариной Алексеевной! Ах, - он мечтательно закатил глазки, - а ведь, дитя мое, я чуть было за ней не приударил!
- Мама в порядке, работает, заведует острым отделением,
вежливо сказала Сима. Она уже чувствовала, что до цели своего
посещения она доберется не скоро. - А вы ведь учились
вместе, да?
- Ну, недолго, в ординатуре; если вам мама говорила, меня оттуда
вскоре отчислили, о чем я, впрочем, не особенно жалею. Тогда, надо
сказать, переживал! Казалось, жизнь кончена, карьере конец, можно
идти только в дворники. Но никогда не знаешь, чем все обернется.
- Да уж, - неопределенно сказала Сима, прихлебывая
кофе.
- А батюшка ваш, Григорий, если не ошибаюсь, Александрович?
- Я его не знаю, - честно выпалила Сима. Почему-то этому
маленькому человечку хотелось говорить только правду.
- Узнаю Мариночку, - вздохнул Борис Ефимович, - строгая, принципиальная и, между нами, очень гордая, очень упрямая.
- Да уж, - более определенно сказала Сима: кому, как
не ей, было это знать!
- Слава богу, мои бывшие жены не столь тверды в своих
решениях. Сколько раз они запрещали мне видеться с детьми, чтобы насолить
мне, конечно, но всякий раз отступали.
- А у вас много детей? - бестактно поинтересовалась Сима.
- Лиза, на год вас помоложе, Миша, студент четвертого курса медицинского, и, разумеется, будущий психиатр, Аркаша, восьмиклассник, и Анечка, - его лицо расплылось в счастливой улыбке, - ей всего пять,
она младшенькая, самая любимая. Разумеется, они от разных жен,
с гордостью добавил он.
Сима даже позавидовала, она с удовольствием присоединилась
бы к его многочисленному выводку. Было сразу видно, что Борис Ефимович необычайно любвеобильный папаша. Эх, зря мать в свое время отвергла его ухаживания!
- Ну, деточка, это все лирика, а что же привело
вас ко мне? Надеюсь, не ваши личные проблемы?
- Нет, слава богу, - поспешно сказала Сима,
я вполне здорова. У меня проблема другого порядка. Дело в том,
что я частный детектив.
- Ах, что вы говорите, - восхищенно всплеснул
ручками Борис Ефимович, от избытка чувств даже подпрыгнув в кресле.
Знаете, я всегда мечтал познакомиться с настоящим детективом!
