Хотя в те времена и знатных, и простолюдинов часто убивали без суда из-за ненависти или по политическим причинам, убийство королем равного ему стало еще одним свидетельством его дурной славы, известной всему миру. Более того, оно не только не предотвратило, но даже ускорило потерю Нормандии.

Итак, Артур был устранен, но Иоанну не удалось воспользоваться плодами своего преступления. Ведь Артур был не более чем инструментом Филиппа Августа, и его исчезновение никак не отразилось на той цели, которую поставил перед собой французский король и к которой он решительно стремился. Боровшийся с ним Ричард вызывал у людей симпатию и расположение, но Иоанн не возбуждал ни в ком подобных чувств прежде всего из-за своего характера. Бретань и центральные провинции Анжу восстали. Филипп договорился с каждой из них и на Пасху 1203 г. совершил путешествие по Луаре к Сомюру. Между северными и южными частями континентальных владений Иоанна уже был вбит клин. Окружив Нормандию, Филипп приготовился нанести удар по опорному пункту своего противника. Осознав опасность, Иоанн бросил все силы и средства на укрепление обороны. Военное положение не было еще отчаянным, и, если бы Иоанн в конце 1203 г. после жестоких, но не принесших результата набегов не покинул Нормандию, он мог бы, получая подкрепления из Англии, удерживать герцогство бесконечно долго. Но по мере того как Филипп брал крепость за крепостью в Центральной Нормандии, нервы Иоанна стали сдавать, и жители этой провинции, которые были не прочь найти подходящий повод для капитуляции, стали оправдываться безразличием англичан. В марте 1204 г. грозная крепость Ричарда, «любимое дитя» Шато Гайяр, пала, открыв врагу дорогу на Руан. Три месяца спустя сдалась столица, и Нормандия стала наконец французской.

Никто в Англии не проливал слез по поводу этой утраты. Даже в своем зените Анжуйская империя не была по-настоящему единой. Время и география выступили на стороне французов. Отделение послужило как интересам Англии, так и Франции. Оно избавило остров от опасного и дорогостоящего отвлечения сил, предотвратило вовлечение англичан в затруднительные ситуации, направило мысли и энергию на собственные дела, а самое главное – сориентировало правящий класс, чужеродный по происхождению, на интересы Англии, а не других территорий. Однако эти утешительные мысли не приходили в голову современникам Иоанна, видевших только катастрофическое и унизительное поражение и обвинявших в нем короля, и без того уже потерявшего доверие народа и знати.

То, что Генрих II добился значительных успехов в восстановлении порядка и создании действенного центрального управления, породило новые трудности для тех, кто пришел ему на смену. Генрих II изобрел инструмент столь мощный и сложный, что он нуждался в тщательном уходе и обращении. Он восстановил порядок только ценой наступления на привилегии баронов. Его фискальные меры были оригинальными и решительными. Действия Генриха II посягали на многие феодальные обычаи. Все это было принято обществом по причине тактичного и осторожного управления со стороны короля; сыграла свою роль и реакция на анархию. Что касается Ричарда I, то он оставил Англию в руках способных администраторов, и недовольство их строгим управлением и финансовой изобретательностью падало непосредственно на них, не задевая самого короля, часто отсутствующего и осененного ореолом славы крестоносца. Иоанн оказался тем человеком, которому пришлось принять на себя главный удар.

Иоанн довел тенденции отцовской системы до логического предела. Еще со времен правления Ричарда остались недоимки по налогам. А его наследнику требовалось все больше и больше денег для борьбы с французским королем Филиппом Августом. Но теперь среди баронов начался расколол. В правление Иоанна они уже заметно отличались от нормандских феодалов, и лишь немногие семьи имели земельные владения по обе стороны пролива. Даже король Ричард сталкивался с отказом своей английской знати сражаться за морем. Причинами баронских волнений являлись споры по поводу военной службы за границей и уплаты скутагия. Систематическим злоупотреблением своими феодальными прерогативами Иоанн довел баронов до ожесточенного сопротивления. Английское общество развивалось поступательно. Классовые интересы приобретали более четкие очертания. Для многих баронов, вовсе не собирающихся нести обязательную службу, присутствие при дворе в первую очередь представляло собой прекрасную возможность употребить свое влияние. Среди служителей церкви росло ощущение единства, корпоративное чувство охватывало муниципалитеты. Все эти классы требовались новому централизованному правительству, но Иоанн предпочитал управлять жесткой королевской рукой.

Кризис наступил в 1205 г. За потерей Нормандии последовала смерть матери Иоанна, Элеоноры, имевшей большое влияние во Франции, что во многом способствовало укреплению положения Иоанна на континенте. Смерть Губерта Уолтера, на протяжении последних десяти лет контролировавшего всю административную машину, лишила его единственного государственного деятеля, чьи советы он уважал и чей авторитет помогал короне удерживать народ в повиновении. После его смерти встал также весьма непростой вопрос о том, кто должен избирать архиепископа Кентерберийского. Папский престол занимал в это время Иннокентий III, один из самых великих пап средневековья, прославившийся искусством государственного управления и дипломатии, вознамерившийся поднять на должную высоту мирскую власть церкви. Спор между Иоанном и Кентерберийским монастырем по поводу выборов в арихиепископат предоставил Иннокентию тот самый шанс, который он давно искал, чтобы утвердить папскую власть в Англии. Отклонив кандидатов как короны, так и духовенства, он организовал выборы Стефана Ленгтона, состоявшиеся в декабре 1206 г. в Риме с большой помпезностью и торжественностью. Король Иоанн, уверенный, что он имеет достаточное влияние на папский двор, чтобы обеспечить избрание своего кандидата, заранее признал действительным решение папы. Вполне понятно, с какой злостью воспринял он известие о том, как ловко Иннокентий продвинул третьего кандидата. Стефан Ленгтон был английским кардиналом, человеком сильного и благородного характера, одним из известнейших докторов парижских университетов. Под влиянием гнева, не представляя силу своих противников, король возобновил бескровную войну с церковью. Иннокентий III и Стефан Ленгтон были не из тех, кого можно испугать и таким образом вынудить к капитуляции, а в век веры они обладали оружием более сильным, чем любой светский монарх. Когда Иоанн начал преследования духовенства и захваты церковных земель, папа нанес ему ответный удар, наложив интердикт на всю Англию. В течение более шести лет колокола молчали, двери церквей не открывались перед верующими, а покойников приходилось хоронить в неосвященной земле и без последнего причастия. Уже из-за одного этого многие из подданных Иоанна были уверены в том, что они осуждены на вечное проклятие.

Когда Иоанн, ожесточившись после таких действий, повел атаки на церковную собственность с удвоенной силой, папа в 1209 г. пошел на крайнюю меру – отлучение от церкви. Таким образом, подданные короля освобождались от своих обязательств по отношению к монарху, его противники получали благословение церкви и посвящались в рыцари. Но Иоанн был упрям и твердо стоял на своем. Ни интердикт, ни отлучение не вселили страха в его душу. Фактически они лишь усилили жестокость его мер до таких пределов, объяснить которые его современники могли только безумием. Королевская администрация, работавшая с небывалой эффективностью, без особого труда справлялась с выпадавшими на ее долю фискальными и правовыми проблемами и с поддержанием порядка. Папский интердикт, представляя для Иоанна некоторую угрозу, с другой стороны давал королю возможность осуществить замыслы, уже давно созревшие в его голове. Церковная собственность сбежавших за границу священников конфисковывалась короной; доходы все большего числа остававшихся без своих глав аббатств и епископств эксплуатировались королевскими чиновниками. Казначейство переполнялось добычей. Если бы ссора с церковью не сочеталась с политическими трудностями, корона смогла бы создать для себя такое положение, которое было достигнуто ею только в дни Генриха VIII.