Притих лес, будто ушла из него жизнь. А чуть распогодится, выпадет снежок, прикроет земную наготу белой скатертью, укроет искристой шубкой кусты, что зябко ощетинились голыми сучьями, и тогда затарахтят похожие на яблоки-райки краснобокие снегири, застрекочет говоруха-сорока, сообщая лесному миру сплетни-новости. Ночью заухают, застонут сычи, нагоняя суеверный страх на случайного прохожего.

Самозабвенно любил Сурмач лес. В любую пору. Может, потому, что близок его духу, понятен разноголосый шум дубрав? Его не пугал даже ночной вой молодых волков, которые где-то на опушке застигли добычу, сами уже наелись до отвала и вот вещают о своей радости старшим по рангу. Через час—два на этот вой явится матерый волчище, отец и вожак стаи, надерет мяса и понесет его в своем желудке первогодкам, которых греет в логове мать…

Проводник несколько раз предлагал Сурмачу свою лошадь:

— Передохни, я ноги разомну. Все-таки десять перст.

Но Аверьян отказывался:

— Кто ходит пешком — живет долго.

В нем сидело ощущение сродни вот такому: взялся за гуж, не говори, что не дюж. Он отдал лошадь, присланную за ним, Ярошу. А если бы воспользовался предложением проводника, то лишний раз напомнил бы о несуразной ситуации Тарасу Степановичу, чем уколол бы его самолюбие.

Головастый помдеж погранотряда Александр Воскобойников встретил Сурмача, как доброго друга, с которым не виделся вечность: жмет руку, по плечу радостно хлопает.

Но и он, увидев вместе с Аверьяном Яроша, удивился:

— Чего вы вдвоем-то приперлись?

Эта обычная для общительного человека манера «приятельского» обращения покоробила Яроша. Сурмач поспешно, как тогда на станции, у коновязи, проводнику, объяснил, что с ним прибыл старший, тот самый, которого в секрете…

Воскобойников зашумел на Сурмача:

— Ну ты совсем тронулся! Пешком десять верст. Уж коль так не терпелось, звякнул бы со станции, как в прошлый раз, я бы выслал навстречу, верстах в семи отсюда перехватили бы.

«И в самом деле…»

— Аппетит нагуливал.

— Ну, тогда, прежде чем на заставу, в столовку. У нас сегодня лапша по-флотски. С мясом! Язык проглотишь!

Он повел их в столовую.

Воскобойников своим дружеским прямодушием растопил-таки ледок, который заморозил было душу Яроша. Уминая хваленые макароны, Тарас Степанович спросил:

— Вызывали-то нас зачем?

— Понятия не имею, — ответил Воскобойников. — Застава соскучилась по Сурмачу. Вы у нас числитесь среди раненых.

— Выкарабкиваюсь в люди, — ответил польщенный Ярош. — Работа лечит.

— Это точно! — согласился Александр Воскобойников и начал рассказывать историю своего деда, «которого работа лечит до самой смерти».

С заставы прибыл коновод-проводник. Он пригнал лошадь для «товарища из окротдела». Лошадь, конечно, была одна. К этому уже следовало бы привыкнуть, но Яроша вновь покоробило.

— У вас в отряде для меня лошадь найдется? — спросил он у Воскобойникова.

— Лошадь-то найдется, — замялся тот. — Но пропуска на вас нет. Выписан па Сурмача.

Представляя, как сейчас вскипит Ярош, Сурмач поспешил растолковать помдежу:

— Мы с ним — по одному делу.

— Но пропуск заказан на одного. А без пропуска на погранзаставу — ни-ни! После того случая в секрете на третьей — тут так всех причесали. Свавилову — выговоряку, начальника погранзаставы чуть было под суд не отдали, но помиловали — списали на гражданку, и все. Так что без пропуска — и не суйся. Это тебе Воскобойников говорит.

— А Воскобойников сказал — заметано, — пошутил было Сурмач, испытывая неловкость перед Ярошем.

— Кто выписывает пропуска? — спросил Тарас Степанович.

— Выписывает помдеж, но заказывает его теперь для посторонних губотдел погранвойск, а подписывает командир погранотряда. Его сейчас нет.

«Что делать?»

— Поезжай один, — решил Ярош, — раз уж все так осложнено. А я подожду тебя здесь. Вернется начальник погранотряда…

— Да он уехал с инспектором по заставам. Это дня на три. А столько времени находиться постороннему в погранотряде…

Воскобойникову неприятно было выставлять окротделовца за ворота… Но что поделаешь: служба есть служба.

Сурмач в душе негодовал: «Развели тут… разных Куцых и Тарасовых, а не по делу проявляют сверхбдительность».

Он отошел с Ярошем в сторону:

— Как мне там себя вести? Встречусь с Тарасовым…

— Ты ничего не знаешь… Он — командир отделения заставы… А остальное — оставь за мною. И никакой отсебятины, иначе все дело запорешь.

Тарас Степанович взял с Сурмача слово, что тот не обмолвится па заставе ни о сестре Куцого, которая проживает в Польше, ни о жене Тарасова, которая является двоюродной сестрой Безуха, отравившего Лазаря Афанасьевича во внутренней тюрьме.

Хорошо, когда у тебя есть друзья, хорошо, когда ты им нужен.

Свавилов поджидал гостя, стоя у ворот. От заеложенного полушубка, в котором красовался в прошлый раз, оп избавился. В шинели. Подтянутый. Настоящий командир.

Он принял у Аверьяна повод, когда тот соскочил с коня.

Ноги подзатекли. Пришлось поразмяться.

— Жду-жду… Уже Воскобойникову звонил: «Где Сурмач?» — «Выехал». Я опасался, что Александр не сумеет отправить назад Яроша.

— А зачем это потребовалось? — невольно насторожился Сурмач.

— Тут тебя ждет одно задание…

«Одно задание! Встреча со Славкой!» — догадался Аверьян. Сколько надежд он возлагал на эту обещанную ему встречу со Шпаковским! Сколько вопросов он задаст другу при встрече!

Свавилов принес карту-трехверстку сектора погранзаставы.

— Все тропы и лазы ты должен знать не хуже настоящего контрабандиста. Задание тебе предстоит боевое… Пожалуй, повеселее того, которое выполнял в Журавинке.

— А про Журавинку откуда известно? — удивился Аверьян.

— А нам с тобою работать в паре, так что уж я постарался узнать, что ты за фрукт и чего стоишь. Свидетель рассказывал, как ты с двумя гранатами в сарай к бандитам зашел и беседу проводил.

Приятны Сурмачу эти слова. В них суровое солдатское уважение.

— Надо привести с той стороны человека, очень нужного нашей контрразведке. По он, конечно, не та невеста, которая спит и во сне видит, как ее ведут к венцу. Опытен. Опасен.

Изучали карту. Свавилов рассказывал об особенностях района погранзаставы.

— Сплошные леса. Надо бы делать вырубку вдоль границы, да руки пока не доходят. Отсюда все сложности.

Утром у Аверьяна состоялась встреча с представителями контрразведывательного отдела погранохраны губернского ГПУ.

Свавилов привел Сурмача в кабинет начальника погранзаставы и вышел, кивнув на прощание приветливо головой.

В кабинете были двое. Оба — в гражданском. Один — постарше, лет пятидесяти, сидел за столом. Второй, заслонив собою окно, оперся руками, заложенными за спину, о подоконник.

— Аверьян Иванович, — обратился к Сурмачу тот, который сидел за столом. — Мы долго подбирали кандидатуру для этой… я бы сказал, деликатной операции. Щербань. Говорит вам о чем-нибудь фамилия?

— Казначей в сотне Семена Воротынца! — невольно воскликнул Аверьян, загораясь нетерпением предстоящей встречи. — Ушел он тогда в Журавинке от нас.

— За все злодеяния, которые совершены им на территории Украины, Щербань заочно приговорен судом к высшей мере. Но дело не только в этом. Щербань на сегодняшний день является главным резидентом, который подбирает и засылает к нам агентуру. Сейчас он вновь появился в стражнице, в магазине для контрабандистов. А если уж Щербань вблизи границы — жди неприятностей. И прорыв пятерки в районе третьей заставы — это, думается, не единственная акция. Словом, есть острая необходимость заполучить Щербаня. Понимаете сложность операции?

Аверьян понимал:

— Щербань — не простак.

— Ну так как? — спросил тот, который постарше.

— Что «как»? — не понял Аверьян вопроса. Он был весь во власти нетерпения.