Узнав о содержании записки, которую Иван Спиридонович нашел во дворе у Серого, Борис заявил:
— Печать — это же типография!
— Прошляпили, — сердито пробурчал Ярош. — Вначале все-таки надо было взять Жихаря и Серого, а потом уже делать обыск у Тесляренко.
Ошибка. Промах… Иди предугадай, как будут развиваться события! Но чекист должен быть семи пядей во лбу, обязан знать все наперед. Если чекист ошибается — торжествует враг.
Казначей!.. Мысль о том, что невидимый враг где-то рядом, не давала Сурмачу покоя. Бандит даже приснился Аверьяну. Плечистый дядька со всклокоченной, грязной бородой. У него через плечо висела толстая кожаная сумка, набитая царскими золотыми пятерками и десятками. Он потряхивал ею и насмехался над Сурмачом: «Накось, выкусь!»
Со всеми своими сомнениями на следующий день Аверьян пришел к Ивану Спиридоновичу. Но специальный дежурный у дверей остановил его:
— Наказано никого не пускать. Подивился Сурмач, но делать нечего, и направился к Борису выяснить, в чем же дело.
Борис, хлопнув себя по щеке, пояснил:
— Кашу заварили! У нашего балтийца сидит представитель губотдела. Интересуется Казначеем.
Ласточкин освободился только после обеда, когда проводил на поезд товарища из губотдела. И первым вызвал к себе Яроша. Беседовал с ним долго, а отпустив, пригласил Сурмача.
— Ну, что ты думаешь о Казначее?
— Он о наших делах знает не меньше нас самих. Значит, он — среди нас. А коль так — тут стоит проверить каждого. И без обиды. Начинайте с меня.
— И Ярош считает, что надо проверять всех поголовно. И вот еще что: до тебя, Сурмач, у нас в окротделе ни о каких Казначеях слыхом не слыхивали.
Сурмач побагровел. Он готов был возмутиться. Но Иван Спиридонович, видя, как в одно мгновение перевернуло сотрудника, примиряюще сказал:
— Не сердись. Не от веселья так шучу — от обиды, от горечи. И опыт есть, и смекалкой бог не обидел, злости к нашим классовым врагам — на троих хватит. А вот чувствую, что все же чего-то не хватает. Знаний, — вдруг решил он. — Академий особых не кончал. А надо бы. Ох, как нашему брату-чекисту нужны знания! — Иван Спиридонович прошелся по кабинету. Повернулся к Аверьяну. — Губотдел просит у нас человека в школу ГПУ. Закончим это накостное дело, выловим подручные Волка, найдем его «наследство», и отправлю я те бя, Аверьян, в столицу.
Затрепетало от радости сердце. Но он только кивнул головой.
— Проверять, конечно, будем. Служба наша такая… — подытожил Ласточкин. — Но никакой Казначей без неопровержимых фактов не заставит меня смотреть на товарищей-соратников искоса, с недоверием. Нет среди нас предателей, так я думаю!
Однако к концу дня произошли события, которые заставили по-иному взглянуть на все происходящее: исчез Безух, боец ОСНАЗа, охранявший когда-то Тесляренко. С шести вечера он должен был заступить на дежурство, но не явился. Тревогу подняли почти сразу. Допросили жену. Она заявила, что муж ушел еще утром. Кто-то позвал его. А кто — она не видела, возилась на кухне.
— Безуха надо было арестовать, — заявил возмущенный Ярош. — Элементарно! Выяснили, что он скрыл важный, уличающий его факт, а мер не приняли. Расчувствовались: жена, дети. А он спрятал за этим обывательским свою классовую сущность. Скрылся и спасибо не сказал ротозеям.
«Да, надо было», — теперь Сурмач думал так же. Но как не поверить столь правдивому пояснению поступка, какое дал Безух тогда: «Испугался, все было против меня». А главное, как он все это говорил! Голос! Выражение лица!
«Так где, где эта граница между доверием и го-ло-во-тяп-ством? Между подозрительностью, оскорбляющей, унижающей друзей, и бдительностью?»
Когда закончилось совещание, Ласточкин всех отпустил, а Сурмача попросил задержаться.
Он сидел за столом, положив перед собою большие жилистые руки. Казалось, изучает синие жилки, которые переплелись на тыльной стороне кистей.
А Сурмач не сводил взгляда с начальника окротдела. И прокрадывалась в сердце упругая жалость. Ну, сказал бы Иван Спиридонович: «Сурмач, прыгни в огонь!» Прыгнул бы. Прыгнул, если бы чем-то мог помочь человеку, которого безгранично уважал.
Наконец Иван Спиридонович заговорил:
— Глянуть со стороны на то, что у нас делается, — нетрудно подумать, будто мы даром хлеб едим. Н-да… Всех упустили: Тесляренко, Жихаря, Серого, нищего с базара, а теперь и Безуха. Как он мою веру в людей подсек! Да… За такое ротозейство, Аверьян, надо отдавать под трибунал. Ты, Иван Спиридонович, оказался вражеским пособником, помог врагам отечества. И даже если ты это сделал без умысла, зло, которое ты причинил, не стало меньше.
— Отпустите меня в Щербиновку, я обойду все хаты, наймусь в батраки к какому-нибудь кулаку, но хату-лазарет разыщу. — Аверьян наседал на Ласточкина, спрашивал, требовал: — Вы мне верите? Верите?
Встал Ласточкин, оперся руками о край стола, как оратор на трибуне. Но сказал совсем тихо, по-простецки:
— Верю. Нашел бы… Только временя у нас в обрез. И по такому случаю есть в губотделе соображение: не сходить ли тебе в Польшу? По дороге познакомишься с контрабандистами и на той стороне встретишься с нужным человеком.
«Со Славкою Шпаковским!» — догадался Аверьян. Но догадок своих высказывать не стал. «Вот когда скажут, что к чему…»
— Не прольет ли этот человек свет на наши темные дела?
— А как же! Высветит!
Ласточкин улыбнулся:
— Поживем — увидим. Но об этом до поры, до времени — ни другу, ни приятелю.
— Само собою! — обиделся Сурмач. Начальник окротдела сделал вид, что не обратил внимания на тон.
— Для наших в окротделе придумаем причину попроще: надо побеседовать кое с кем из пограничников по старому происшествию в секрете. Словом, держи хвост револьвером.
От ободряющих слов на душе у Аверьяна стало светлее.
* * *
Разговор с Ласточкиным заставил Сурмача вновь вспомнить о своих подозрениях в отношении пограничников Куцого и Тарасова. «А нет ли у Тарасова связи с Безухом?»
Сурмач решил поговорить с Ярошом.
Тараса Степановича он застал в экономгруппе. Тот еще и еще раз изучал список людей (жителей Турчиновского округа), которых когда-либо задерживали пограничники с контрабандой.
— Неплохо бы проверить, кто из них имел отношение к банде батьки Усенко. Не верю, что Волк оставил бывших своих подчиненных в покое. Ты, Сурмач, когда-то разоружал сотню Семена Воротынца, почти всех видел в лицо. Не смог бы сейчас при встрече опознать хотя бы некоторых?
— Не ручаюсь. Разве я в тот момент приглядывался к лицам? Было не до того. Да и темно.
— А попробовать стоит. Вот тут есть адреса… Одних — вызови, потолкуй, других — сам проведай.
«Ну что ж, с чего-то начинать надо!» — согласился Аверьян.
— Тарас Степанович, вот не идет у меня из головы одна догадка: я и так, и эдак прикидывал, что произошло в секрете, и выходит, что вас огрел прикладом Куцый. А как оно на самом деле было?
Ярош откинулся на стуле. Поглядел пристально на Сурмача и ответил:
— Как оно было? Приехали мы на заставу. Свавилов расставляет секреты. Ну и я попросился в какой-нибудь. Он предложил мне вместе с Иващенко и Куцым, мол, ребята надежные. Познакомились. Иващенко мне сразу понравился. Свойский парень, из конармейцев. А Куцый — уж очень странным показался. Все о чем-то шептался с командиром отделения, да так, чтобы я не слышал. Ну, я и не навязывался в поверенные. Пришли. Тарасов отвел мне место за тем же пнем, что и Куцому, только по другую сторону. Я просился к Иващенко. Но, сам понимаешь, гость. Сказал отделенный: «Нет». Я и притих. Им виднее.
Ночь холоднющая. Снег под тобой талой водой напоен и чавкает, лишний раз не шелохнешься. Сколько лежали так — не скажу, я уже, грешным делом, начал подумывать, что напрасно влез в эту затею. Но вдруг зачавкал под ногами идущих снег. Я достаю наган. Взвожу курок. Идут. Цепочкой. Сколько — не видно. Но чувствую — много. Жду, что предпримут пограничники. Иващенко крикнул: «Стой! Руки вверх». А они — открыли стрельбу в несколько стволов. Вижу, на нас мчатся. Иващенко выстрелил. Он лежал за пнем, который был метрах в пяти от меня, поэтому я его не видел. Тьма — хоть глаз выколи. А тут — выстрел. Я тоже в кого-то пальнул. Что-то такое темное. И в тот момент инстинкт мне подсказал, что рядом — человек. Кто такой? Откуда взялся? Я хотел к нему повернуться, даже наган вскинул… И все. Очнулся в больнице.
