Она была еще жива, хотя, наверное, умерла бы на заре следующего дня.

Мы освободили ее, и зулусские охотники (довольно добросердечные люди, когда они не на войне) перенесли ее в лагерь. В конце концов мы с большим трудом спасли жизнь матери и ребенка. Я послал за двумя мазиту, с которыми теперь мог объясняться вполне хорошо, и спросил их, с какой целью работорговцы сделали это. Они пожали плечами, и один из них ответил с горьким смехом:

– Эти арабы, господин, обладая черной душой, убивают тех, кто не в состоянии идти дальше, или где-нибудь привязывают их, чтобы они потом умерли. Если бы они просто оставляли уставших, те могли бы оправиться и спастись, а это делает арабов печальными. Они не могут допустить, чтобы их рабы были свободными и счастливыми.

– Правда ли это? – гневно воскликнул Стивен, напомнив мне своего отца. – Хорошо, я отомщу им за это при первом удобном случае!

Через сорок восемь часов ему такой случай представился.

В этот день мы рано расположились лагерем по двум причинам. Во-первых, потому, что спасенная нами женщина и дитя были настолько слабы, что не могли идти без отдыха, а нести их было некому. Во-вторых, мы нашли идеальное место для ночлега. Это была покинутая деревня, через которую протекал ручей. Так как Мавово удалось застрелить самку антилопы с теленком, то мы приготовились к настоящему пиру.

В то время как Самми готовил бульон для спасенной нами женщины, а мы со Стивеном смотрели на него и курили свои трубки, в сломанных воротах терновой ограды, или бома, показался Ханс и объявил, что в деревню пришли две партии арабов со многими невольниками.

Мы выбежали из бома, чтобы посмотреть на них, и увидели два каравана, входивших с другой стороны деревни и располагавшихся лагерем на том месте, где некогда была рыночная площадь. Один из караванов был тот, по следам которого мы шли (хотя в продолжение нескольких последних часов мы шли стороной, так как не могли выносить таких зрелищ, какие я описывал выше). Он состоял приблизительно из двухсот пятидесяти невольников и свыше сорока человек стражи, вооруженных ружьями. Большинство последних, судя по платью, были арабами или полу-арабами. Во втором караване, который подошел с другой стороны, было не более сотни невольников и человек двадцать – тридцать стражи.

– Теперь пообедаем, – сказал я, – а потом дадим о себе знать этим джентльменам, чтобы показать им, что мы их не боимся. Ханс, возьми флаг и привяжи его к верхушке этого дерева. Он покажет им, к какой нации мы принадлежим.

Английский флаг был поднят. В бинокль было видно, как при виде его забегали в замешательстве работорговцы.

Вначале я думал, что арабы снимутся с лагеря и уйдут. И в самом деле, они начали готовиться к этому, но потом оставили эту мысль, вероятно потому, что невольники были чрезвычайно утомлены и не могли до наступления ночи дойти до другого места, где была вода. В конце концов они остались и развели костры. Кроме того, я заметил, что они приняли меры предосторожности на случай нашего нападения, расставив часовых и заставив невольников построить из терновника бома вокруг лагеря.

– Ну что, нанесем им визит? – спросил Стивен, когда мы окончили обед.

– Нет, – отвечал я. – Я все обдумал и пришел к заключению, что лучше всего нам ничего не предпринимать. За это время арабы могли узнать, как мы поступили с их достойным хозяином, Хассаном, ибо, без сомнения, он сообщил им об этом. Поэтому, если мы пойдем к ним в лагерь, они могут сразу перебить нас. Или сначала предложат нам гостеприимство, а потом отравят нас или перережут нам глотки. Поэтому лучше оставаться здесь и ждать, что будет дальше.

Стивен проворчал что-то относительно моей чрезмерной осторожности, но я не обратил на это внимания. Я сделал только одно: послал за Хансом и приказал ему взять одного из мазиту (я не решился рисковать обоими, так как они были нашими проводниками) и другого туземца (из взятых у Хассана), смелого человека, владевшего несколькими местными наречиями; я велел им пробраться, лишь только стемнеет, в лагерь работорговцев, разведать там все и, если будет возможно, подобраться к невольникам и объяснить им, что мы их друзья.

Ханс кивнул головой в знак согласия, так как такое дело было ему вполне по душе, и ушел делать необходимые приготовления.

Мы со Стивеном тоже кое-что предприняли для своей защиты: развели большие сторожевые костры и расставили часовых.

Наступила ночь. Ханс и его товарищи потихоньку, словно змеи, отправились на разведку. Глубокая тишина изредка нарушалась меланхоличным пением, сменявшимся ужасными криками, когда арабы начинали хлестать своими бичами невольников. Один раз раздался выстрел.

– Они заметили Ханса, – сказал Стивен.

– Не думаю, – ответил я. – Если бы это было так, они стреляли бы больше чем один раз. Это либо случайный выстрел, либо они убили какого-нибудь невольника.

После этого долго ничего не было слышно, пока, наконец, передо. мною не появился Ханс, выросший словно из-под земли. За ним я увидел фигуры мазиту и другого охотника.

– Ну, рассказывай, – сказал я.

– Мы все разузнали, баас. Арабам все известно. Хассан послал им приказание убить бааса. Хорошо, что баас не пошел к ним. Они собираются напасть на нас завтра на заре, если мы не оставим этого места.

– А если оставим? – спросил я.

– Тогда, баас, они нападут на нас, лишь только мы тронемся с места.

– Конечно. Еще что-нибудь скажешь, Ханс?

– Да, баас. Эти два человека подползли к невольникам и говорили с ними. Невольники очень грустны. Многие из них умерли от боли сердца, потому что всех их оторвали от своих домов и они не знают, куда их ведут. Я сам видел, как умерла одна женщина. Она разговаривала с другими женщинами и казалась совсем здоровой, только сильно усталой. Вдруг она сказала громким голосом: «Я умираю, чтобы вернуться сюда в виде духа и преследовать этих демонов до тех пор, пока они сами не сделаются духами». Потом она призвала бога своего племени, сложила руки на груди и пала мертвой. Только, – прибавил Ханс, задумчиво сплевывая на землю, – она не совсем упала, потому что хомут удержал ее голову. Арабы сильно рассердились за то, что она прокляла их и умерла. Один из них подошел к ее трупу и ударил его ногой, а потом застрелил се маленького мальчика, который был болен. К счастью, он не заметил нас, потому что мы были в темноте и далеко от огня.

– А еще что, Ханс?

– Эти люди, баас, отдали свои ножи двум самым сильным невольникам, чтобы они могли перерезать веревки, которыми они связаны, и освободить себя и своих братьев. Но, быть может, арабы найдут эти ножи. Тогда мазиту и другой человек потеряют их. Вот и все. Нет ли у бааса немного табака?

– Теперь, – сказал я Стивену после ухода Ханса, – нам остается либо немедленно попробовать бежать от этих джентльменов – правда, тогда нам придется бросить на произвол судьбы эту женщину с ребенком,

– либо остаться здесь и ждать нападения.

– Я никуда не уйду, – мрачно сказал Стивен. – Было бы низостью покинуть эту несчастную женщину. Кроме того, нам не удастся уйти. Ведь Ханс говорит, что они следят за нами.

– Тогда придется ждать нападения.

– Есть третий выход, Квотермейн: напасть на них.

– Это идея! – сказал я. – Пошлем за Мавово.

Мавово пришел и сел перед нами. Я рассказал ему, в чем дело.

– У моего народа есть обычай не ждать, пока нападут на тебя, а нападать самому. Однако, мой отец, на этот раз мое сердце против этого. Ханс говорит, что этих желтых собак шестьдесят и что все они вооружены винтовками. Между тем нас всего пятнадцать человек, так как мы не можем положиться на носильщиков. Кроме того, он говорит, что их лагерь укреплен и охраняется часовыми. Поэтому трудно будет застигнуть их врасплох. Но мы, отец, тоже в укрепленном месте, и нас тоже невозможно застигнуть врасплох. Кроме того, люди, которые мучат и убивают женщин и детей, должны быть трусами. Поэтому я говорю: «Подожди, пока буйвол либо сам нападет, либо убежит». Но окончательное слово за тобой, мудрый Макумазан, Бодрствующий В Ночи. Говори ты, состарившийся в войнах, я повинуюсь тебе.