Прощание Истекает с облака ночного, тени птицами взлетают впереди, у тебя в груди теснятся снова — страх и вера, и желание уйти. Шевелятся в сердце дети срама — трудно очень встать под тяжестью любви, слезы истекают – будто драму кто играет на твоём страстном пути. Тело побеждает, отдается, кровью истекает смятая душа, память и мечта не продается — отряхни с себя чужие города. Постигаешь вечные начала, и уже ты видишь – как в далеком дне: грешников на небесах венчают, лики праведных сжигают на костре. Ветер обретаешь в колыбели, в комнате твоей все свечи зажжены, хочется порой, чтоб пожалели, чтобы были все мы тихо спасены. Тонкой кажется основа бытия, трогательной, иногда унылой, и печаль твоя отчаянно проста, и безмолвна под гримасой грима. Эти руки холодеют навсегда, а слова последние упруги, жуткая твоя осенняя тоска холодом сжигает всё в округе. Спят дети мои тихо, безмятежно, твердеет творог белый на столе, и нежности в груди моей безбрежной, быть может столько же, как во Христе. Я припадаю к нимбу золотому и благодарно плачу в забытье, пойду один я по ночному дому, оставив капли крови на копье. Я не боюсь молитвенной расправы, я сам – как буквы на кресте, не избежать миссионерской славы тому, кто небо чувствует в себе. Стою и плачу перед аналоем, едва лампады тлеют в темноте, поют монахи – будто перед боем трубят горнисты резко на заре. Твердеет кровь, когда готовлюсь к смерти, летают мысли, словно облака, и кажется, по мне вздыхают черти, и говорят мне разные слова. Я посолю себя, чтоб стать бессмертным, жизнь скалывается – как скорлупа, глоток и вздох, и сон уже последний, пора – зовут святые голоса. Я перед вами снова как ребенок, я оживаю снова и люблю, рождение отмечу я поклоном, и слезы благодарности пролью. На исходе ночи Глаза скрывают чей-то безнадежный взгляд, петлю накину, время растворю словами, и в прошлое войду, как блохи в шкуру проползут; театр полон, занавес опущен, и дирижер взмахнул лекалом, накрыла от лампады тень весь этот смежный мир, в нем люди превращаются в костры, сердца взрываются от боли, оркестр жив пока, и музыканты плачут и смеются; вуаль накинула она, и подошла ко мне, и отвернулась, я буду плакать, только не молчи, я вырву все пустоты из тебя, я растворюсь в тебе, и все отдам тебе, одной тебе, — тогда она запела, — как роса, стекая вниз, неслышно стонет, я вдруг постиг изгиб руки ее, припухлой, легкой, и шеи тонкой наготу; а холод дна меня обуревает, вздымают воины мечи, и вертолеты боевые, как слоны, бегут по небу в направлении меня, мне страшно, и меня трясет, мне хочется укрыться от войны, я не могу понять, зачем они слетаются и воют, зачем хотят меня убить, ведь я родился на исходе ночи умным и таким живым, меня любила мама, и ждала меня, пока я просыпался, кормила грудью на ветру, и обнимала под луной, и тихо целовала; еще там был в саду ручей журчащий, и птицы пили из него, страна лежала вдоль ручья, на перекатах строя города и храмы, неудержимо направляясь к свету, молитвой упираясь в твердь, я следовал за ней, напоминая срезанную розу на закате дня, я протыкал лицо шипами солнечных лучей, от крови обагренных, я как река, разорванная льдами, стремился на восток, сужались берега, огни мерцали, как короны чужеземных королей, собравшихся к столу по случаю победы надо мной, я полностью погиб, и ничего во мне не оставалось, хотел я умереть тогда, ведь можно было мне, мой день настал, я не прощаюсь никогда, я никого уже не поцелую, ведь я упал на снег — и в снег я превратился, вошел я в дождь — и капли тела моего с людьми смешались, от ветра возгласов моих шумят леса, и горы сотряслись, никто не верит мне, не потому что не хотят, понять не могут все мои мечты простые, как и живот моей беременной жены; и вот тогда я зажигаюсь — я будто семисвечник в алтаре горю, слова из горла поползли, как муравьи лесные, я нежен, как сова в ночи, я осторожен, будто камнепад, я – тварь, я – божий сын, я никогда уже не умираю навсегда, я – возглас самых скрытых сил, я – обретение земли, обрящут все меня, и может быть уже не позабудут, хрустит осенний лес, и падает, и пахнет в небесах, иду я меж фигур, аляповатый и еще слепой, пока не тверд мой шаг, но мыслью я вонзаюсь в горизонт, и праведен мой жест, и все желания мои вас очаруют, такая тишина в душе настала у меня тогда, и вот я слышу ангелов полет, и смрадных демонов земное притяженье, быть может у меня весна в душе, и осень в голове, зима на сердце тает-тает, а плоть июньская смердит, теперь когда свободен я от всяких устремлений, теперь когда я больше не живу — ты тихо сотвори меня, и я к тебе приду, и никогда друг друга мы не потеряем, вот разве что последний сделаю я взрослый шаг, и руки опущу, глаза открою, посмотрю, прощу, и все тебе я расскажу, а ты слова мои не позабудь, и не вини себя, но плачь и уходи. |