Ну не в любви же он намерен мне признаваться! Наверняка, просто хочет что-то сказать. А Глеб на него реагирует как бык на красную тряпку. Вот Никитин и написал мне записку, точно просчитав, что когда во мне поднимает голову любопытство, я ничего не могу поделать с собой.

Наверное, в прошлой жизни я была кошкой, которая погибла в бочке с мазутом. Непреодолимое желание сунуть свой нос в тёмную дырку, где неизвестно что тебя поджидает, осталось мне от неё в наследство.

Когда до встречи осталось десять минут, я тихонько оделась и на цыпочках вышла из номера. Спустившись на первый этаж, я зашла в туалет и вылезла через окно, чтобы у шустрых горничных и глазастых охранников не было повода говорить, что они видели меня выходящей из гостиницы в полночь.

Кафе с дурацким названием «Всё вкусненькое» находилось в двух шагах от гостиницы. Столики стояли на улице, но я вошла в зал.

Дэна там не было. В зале вообще никого не было.

Внезапно мне стало смешно. А вдруг парень подшутил надо мной, и теперь, сидя со своей цветочницей где-нибудь неподалёку на лавочке, потешается, глядя, как я шастаю по кафе в надежде на «важную встречу»?

Чтобы не выглядеть идиоткой, я подошла к барной стойке и заказала текилу. Бармен стоял ко мне спиной, а когда повернулся, я отшатнулась от неожиданности.

Это был Дэн.

– Привет, – сказал он, улыбнувшись во все свои ослепительные тридцать два зуба. – Честно говоря, совсем не был уверен, что ты придёшь.

– Ты бармен? – усмехнулась я.

– Друг бармена. Точнее, барменши. Катюша, обслужи нас! – крикнул он в сторону кухни. Оттуда вышла девица, с бюстом, из-за которого она вряд ли могла рассмотреть свои босоножки.

– Мне текилу, – повторила я заказ уже для девицы.

– А мне как всегда, – улыбнулся ей Дэн и повёл меня в глубину зала, где находились кабинки с интимным освещением. Усевшись за стол, я закурила.

– Надеюсь, это не попытка подбить ко мне клинья и пополнить список своих «катюш»? – спросила я Дэна.

Он улыбнулся. Он всегда улыбался и этим обезоруживал, обескураживал и заставлял думать, что в голове у него только хорошие мысли.

А может быть, это всё-таки он украл у нас сотовые и деньги?!

Обаятельный вор. Очаровательный убийца.

Или хороший парень, который от нечего делать ломанулся летом на Алтай автостопом?!

Слишком уж он уверенно держится. Слишком хорош собой.

Будоражил ли он мою женскую сущность?

Нет! Во всяком случае, я десять раз сказала себе – нет, прежде чем он ответил:

– Ну что ты! Ни за что не рискнул бы клеить тебя таким пошлым способом! В тебе прорва ума и такая же прорва здорового цинизма. Просто у меня есть к тебе разговор.

– Какой? И почему ко мне? Разумнее было бы поговорить с Глебом! Он руководит экспедицией, и он принимает решения.

– Он ревнует. А значит – не в состоянии адекватно и трезво оценивать ситуацию. Мне проще поговорить с тобой.

– Проще?! Ты слишком много о себе думаешь.

– Я много думаю о тебе. Если бы ты была моей девушкой, я тоже ревновал бы тебя к каждому столбу!

– Я не его девушка. Я его жена.

– Тем более. Видел, кстати, твои детективы в магазинах. Не читал, но обязательно куплю.

Всё, что нужно было сказать, чтобы растопить моё сердце, он сказал.

Обаятельная сволочь!

Я сказала это вслух и, похоже, это было именно то, что польстило ему.

Официантка принесла мне текилу, а ему – огромную чашку «американо».

– Говори, что хотел сказать, – как можно холоднее сказала я.

– Видишь ли… я не совсем… путешественник.

– Ты говоришь это так, словно ты не совсем президент Буш.

Официантка вернулась и поставила на стол блюдо с крохотными пирожными.

– Мы не заказывали! – удивилась я, но Дэн перебил меня:

– Это бесплатно прилагается здесь к любому заказу. Всё вкусненькое! Попробуй.

У меня не возникло ни малейшего желания закусывать текилу пирожными, поэтому я проигнорировала его предложение.

– И как тебе удаётся быть везде завсегдатаем?

– Ты только что сама поставила мне диагноз: обаятельная сволочь. Я нравлюсь людям. А люди нравятся мне!

– Особенно бабы.

– Особенно женщины! Я пришёл сюда за десять минут до тебя и успел подружиться с Катюшей. Она мне всё рассказала об этом кафе.

Он не притронулся ни к кофе, ни к пирожным, и стал надоедать мне своей раскрепощённостью, уверенностью и неотразимостью.

Не такой уж он обаятельный. Не так уж хорош собой.

Позёр и трепло.

Это я тоже сказала вслух и добавила:

– Давай, выкладывай, зачем ты меня позвал, господин НЕ совсем путешественник и НЕ совсем президент Буш.

– Я… мне нужно сказать тебе…

У него зазвонил мобильный.

– Извини! – Он вытащил из кармана трубку и ответил на звонок.

– Да, Леночка! Я не могу сейчас говорить. Нет, ты меня неправильно поняла…

Леночка оказалась занудой, потому что он встал и, прикрыв рот рукой, чтобы слова звучали тише, ушёл в соседнюю кабинку.

Возле чашки с «американо» остался лежать его кожаный бумажник. Вернее, не бумажник даже, а портмоне – в котором носят не только деньги, но и документы, кредитные карты и много чего ещё…

Я была бы не я, если бы не сунула туда нос.

То, что лежало под прозрачной корочкой меня потрясло.

Во рту пересохло, а сердце глухо заколотилось в самых отдалённых уголках моего организма.

В портмоне, там, где обычно носят фото любимой, лежала фотография Бизи.

Я хорошо знала этот снимок. Он был вырезан из общей школьной фотографии, сделанной в конце прошлого учебного года. Точно такая же лежала у нас дома, в Сибирске. На ней был десятый «В», в котором Глеб был классным руководителем, учителя и директор. Я запомнила эту фотографию ещё и потому, что Бизя рассказал связанную с ней смешную историю.

Как водится, в конце учебного года в школу пригласили фотографа.

Фотограф брал много и слыл большим профессионалом. Когда детки вместе с учителями выстроились перед объективом в шеренги, фотограф спросил:

– Улыбаться-то будем? Отчего кислые, будто учебный год только начался?

– А ну-ка, ребята, все дружно говорим «чи-и-из»! – проявила инициативу химичка.

– Вчерашний день! – вдруг воскликнул фотограф. – Нужно дружно кричать: «жопа!» Тогда улыбки получатся до ушей! Проверено многократно.

Шеренги повалились от хохота, нарушая скучную геометрию. Нехорошее слово с готовностью заорали все, даже стыдливая биологичка, даже строгая англичанка, даже директор, впрочем – это было его любимое слово. Только Бизя не закричал. Он нахмурился, сильно озадаченный непедагогичностью момента. Так на фото и получилось: все хохочущие, весёлые, и – озабоченный, хмурый Глеб.

Я сразу увидела – фотография Глеба вырезана из того, общего школьного снимка. И почувствовала решимость порвать Никитина на кусочки, если он не расскажет, что всё это значит.

Дэн вернулся немного смущённый, наверное, Леночка умела спускать с него стружку.

Увидев, что я стою возле стола и держу в руках его портмоне, он побледнел и подошёл ко мне вплотную.

– Что это? – я сунула ему под нос фотографию. – Говори, дрянь, откуда и зачем у тебя это! – Я не говорила, а шипела. Сомневаюсь, что он различал слова.

Дэн подошёл ещё ближе.

– Ты поторопилась, – сказал он, забирая из моих рук портмоне. – Зачем ты поторопилась?! Я сам хотел тебе всё рассказать! – Он нагнулся ко мне, взял двумя пальцами за подбородок и поднял моё лицо так, что наши глаза оказались почти на одном уровне. – Я сам хотел тебе всё рассказать, – почти по слогам повторил он.

Наверное, этот гад обладал какими-то гипнотическими способностями, иначе чем объяснить то, что я позволила ему держать себя за лицо, долго смотреть в глаза, и молчать, не отвечая на мой вопрос…

Глаза у него были серые, бездонные и безгрешные.

– Вот они! – раздался вдруг звонкий голос барменши Катюши.

Мы с Дэном обернулись одновременно. Я только успела почувствовать, как его прохладные пальцы отпускают мой подбородок.