– Приветствую тебя, сестра, – сказал он, глядя на нее с улыбкой, в которой мне почудилось что-то насмешливое. – Ого! Платье, отороченное пурпуром; изумрудное ожерелье и венец из золота, и кольца, и нагрудные украшения, – не хватает только скипетра! Почему ты так по-царски оделась, чтобы навестить столь скромную особу, как твой любящий брат? Ты являешься, как солнце, во тьму отшельнической кельи, и совсем ослепила бедного отшельника – или, точнее, отшельников, – и он указал на меня.
– Оставь свои шутки, Сети, – ответила она звучным, сильным голосом. – Оделась так потому, что это доставляет мне удовольствие. Кроме того, я ужинала с нашим отцом, а те, что сидят за столом фараона, должны быть одеты подобающим образом. Правда, я заметила, что иногда ты думаешь иначе.
– Вот как. Надеюсь, добрый бог, наш божественный родитель сегодня вполне здоров, раз ты так рано его покинула.
– Я покинула его потому, что он послал меня к тебе с поручением. – Она умолкла, пристально смотря на меня, и потом спросила: – Кто этот человек? Я его не знаю.
– Твоя беда, Таусерт, но дело можно поправить. Его зовут писец Ана, и он пишет странные истории, полные интереса, которые тебе следовало бы почитать, а то ты слишком поглощена внешней стороной жизни. Он из Мемфиса, а имя его отца – забыл, Ана, как звали твоего отца?
– Его имя слишком ничтожно для царских ушей, принц, – ответил я, – но мой дед был поэтом по имени Пентавр, который писал о деяниях могущественного Рамсеса.
– Правда? Почему же ты сразу мне не сказал? С таким происхождением ты заработал бы себе пенсию из придворной казны, если бы тебе удалось вырвать ее у Нехези. Так вот, Таусерт, имя его деда было Пентавр, чьи бессмертные стихи ты, несомненно, читала на стенах храма, где наш дед позаботился их увековечить.
– Читала, к сожалению, и нашла, что это пустая и хвастливая болтовня, – холодно ответила она.
– Честно говоря, – да простит меня Ана – я того же мнения. Но могу тебя уверить, что его рассказы несравненно лучше, чем стихи его деда. Друг Ана, это моя сестра, Таусерт, дочь моего отца, хотя матери у нас были разные.
– Прошу тебя, Сети, будь добр называть все мои законные титулы, говоря обо мне с писцом, да и с прочими твоими слугами.
– Извини, Таусерт. Ана, это – Первая госпожа Кемета, Царская Наследница, Принцесса Верхнего и Нижнего Египта15, Верховная жрица Амона, Любимица Богов, сводная сестра законного наследника, Цветущий Лотос Любви, будущая Царица – Таусерт, чьей супругой ты будешь? Кто окажется достоин такой красоты, превосходства, учености и – что еще можно добавить? – нежности, да, нежности.
– Сети, – сказала она, топнув ногой, – если тебе нравится издеваться надо мной в присутствии посторонних, очевидно мне остается только покориться. Вели ему уйти, мне нужно с тобой поговорить.
– Издеваться над тобой! О сколь плачевна моя участь! Когда
правда изливается из глубин моего сердца, мне говорят, что я издеваюсь, а когда я издеваюсь, все твердят: он говорит правду. Сядь, сестра, и говори, не стесняясь. Ана – мой верный друг, который только что спас мне жизнь; хотя за это мне, пожалуй, следовало бы считать его своим врагом. У него также отличная память, и он запомнит, а потом запишет все, что ты скажешь, тогда как я могу забыть. Поэтому, с твоего позволения, я попрошу его остаться.
– Мой принц, – сказал я, – пожалуйста, разреши мне уйти.
– Мой секретарь, – ответил он с повелительной ноткой в голосе, – я прошу тебя остаться на месте.
Выбора не было. Я сел на пол в обычной позе писца, а принцесса опустилась на ложе в конце стола; Сети остался стоять. После паузы принцесса заговорила.
– Поскольку ты желаешь, брат, чтобы я доверяла секреты не только твоим, но и чужим ушам, я повинуюсь. И все же, – тут она гневно взглянула на меня, – пусть язык остережется повторять то, что слышали уши, а то как бы не осталось ни языка, ни ушей. Мой брат, во время ужина фараону доложили, что в нашем городе начались волнения. Ему доложили, что из-за каких-то неприятностей по поводу низкого израильтянина ты велел обезглавить одного из фараоновых воинов. После чего вспыхнул мятеж, который продолжается до сих пор.
– Странно, что правда достигла ушей фараона так быстро. Вот если бы он услышал об этом на три луны позже, я бы тебе поверил – почти поверил бы.
– Значит, ты действительно обезглавил этого воина?
– Да, я обезглавил его два часа тому на лад.
– Фараон требует отчета об этом деле.
– Фараон, – ответил Сети, подняв глаза, – не властен ставить под сомнение правосудие правителя Таниса.
– Ты заблуждаешься, Сети. Власть фараона безгранична.
– Нет, сестра. Фараон – лишь один человек среди миллионов других, и хотя он говорит от себя, его речи внушены их духом, – но над их духом есть еще более великий дух, который направляет их мысли ради целей, о которых мы ничего не знаем.
– Я не понимаю тебя, Сети.
– Я и не ожидал, что ты поймешь, Таусерт, но на досуге попроси Ану объяснить тебе суть дела. Я уверен, что он понимает.
– О! С меня довольно, – воскликнула Таусерт, поднимаясь. – Выслушай приказ фараона, принц Сети. Завтра ты должен явиться к нему в Зал Совета, за час до полудня, чтобы говорить с ним об этом случае с израильтянскими рабами и воином, которого тебе угодно было лишить жизни. Я хотела сказать тебе еще кое-что, но поскольку это предназначалось только для твоих ушей, я подожду до более удобного случая. Прощай, брат мой.
– Как, ты уже уходишь? А я собирался рассказать тебе об этих израильтянах и особенно об одной девушке по имени – как ее имя, Ана?
– Мерапи, Луна Израиля, принц, – ответил я со вздохом.
– О девушке, которую зовут Мерапи и Луной Израиля, по-моему, самой прелестной, какую я когда-либо видел; это ее отца убил казненный капитан, убил у меня на глазах.
– Значит, тут замешана женщина? Я так и думала.
– В каждом деле замешана женщина, Таусерт, – даже в послании фараона. Памбаса, проводи принцессу и позови ее слуг – все они до единой – женщины, если мои чувства меня не обманывают. Спокойной ночи, о сестра и Госпожа Обеих Земель, и прости меня – твой венец немного съехал набок.
Наконец она ушла и я поднялся, вытирая лоб краем туники, и посмотрел на принца, который стоял перед очагом, тихо посмеиваясь.
– Запиши весь этот разговор, Ана, – сказал он. – В нем нечто большее, чем кажется на слух.
– Не надо и записывать, принц, – ответил я, – каждое слово выжжено в моем мозгу, как раскаленное железо выжигает деревянную дощечку. И недаром, ибо теперь ее высочество будет ненавидеть меня всю свою жизнь.
– Это гораздо лучше, Ана, чем если бы она притворилась, что любит тебя; но этого она никогда не сделает, пока ты мой друг. Женщины нередко уважают тех, кого ненавидят, и даже продвигают их из политических соображений, но пусть остерегаются те, кого они притворно любят! Как знать, еще придет время, когда ты станешь самым доверенным советником Таусерт!
Здесь я, писец Ана, замечу, что впоследствии, когда эта самая царица была женой фараона Саптаха, я действительно стал ее самым доверенным советчиком. Более того, в те времена и даже в час ее смерти она клялась, что с первого же взгляда, впервые увидев меня, она поняла, что я обладаю верным сердцем, и почитала меня за бескорыстие. И я думаю, что она верила в то, что говорила, забыв, что когда-то она смотрела на меня как на своего врага. Но я никогда не был ее врагом и всегда чтил ее, как великую женщину, которая любила свою страну, хотя ей подчас и не хватало мудрости. Но в ту далекую ночь, много лет назад, я не мог предвидеть всего этого, и потому я удивленно посмотрел на принца и сказал:
– О, почему ты не позволил мне уйти, как обещал сначала? Рано или поздно я заплачу головой за события этой ночи.
– Тогда ей придется добавить к твоей голове и мою. Послушай, Ана. Я удержал тебя здесь не для того, чтобы позлить принцессу или тебя, но по серьезной причине. Ты ведь знаешь, что в Египте существует обычай, по которому цари или те, кто будут царями, женятся на близких родственницах, чтобы сохранить чистоту крови.
