– Ана говорит, что, как сказал твой дядя Джейбиз, тот сумасшедший, который пытался убить тебя, не имел права тебя проклинать, тем более убивать. Спроси у Аны, он все тебе расскажет.

– Все же проклятие остается и в конце концов раздавит меня. Как же мне, одинокой женщине, противостоять мощи народа Израиля и его жрецов?

– Разве ты одинока?

– Как же может быть иначе с тем, кто вне закона?

– Ты права. Я знаю это, я ведь тоже отверженный.

– По крайней мере есть ее высочество, твоя жена, которая несомненно приедет, чтобы утешить тебя, – сказала она, опустив глаза.

– Ее высочество не приедет. Если бы ты видела Ану, он бы, возможно, сказал тебе, что она поклялась никогда не смотреть мне в лицо, если над ним не засияет корона.

– О, как может женщина быть столь жестокой! Ведь этот удар должно быть поразил тебя в самое сердце, – воскликнула она с невольным выражением жалости.

– Ее высочество не только женщина, она принцесса Египта, а это большая разница. Вообще мне, конечно, очень больно, что моя сестра покинула меня ради того, что она любит больше всего, – власти и величия. Но такова истина – разве что Ане все приснилось. Так что мы, как видишь, в одинаковом положении, оба отверженные, ты и я – разве не так?

Она молчала, по-прежнему не поднимая глаз, и он медленно проговорил:

– Мне пришла в голову одна мысль, о которой я бы хотел услышать твое мнение. Если бы двое покинутых и одиноких объединились, они стали бы наполовину менее одинокими, не так ли?

– Наверно так, принц, – то есть, если бы они были действительно покинуты и одиноки. Но я не понимаю этой загадки.

– Да ты ее решила. Если ты одинока и я одинок, по отдельности, то вместе мы, как ты говоришь, были бы менее одиноки.

– Принц, – прошептала она, отшатнувшись от него, – я этого не говорила.

– Нет, за тебя говорил я. Послушай меня, Мерапи. В Египте меня считают странным, поэтому у меня не было ни одной дорогой и близкой мне женщины, – я никогда не встречал женщины, которая стала бы мне дорога. – Тут она испытующе посмотрела на него, а он продолжал: – Не так давно, перед моей поездкой в Гошен, – Ана может рассказать тебе об этом, по-моему он все записал, – ко мне пришли Ки и старый Бакенхонсу. Ки, как ты знаешь, великий маг, хотя, видимо, и не такой великий, как некоторые ваши пророки. Он сказал мне, что они оба прочитали мое будущее. В Гошене я встречу женщину, которую мне суждено полюбить. Он добавил, что эта женщина принесет мне много радости, – Сети на миг умолк, очевидно вспомнив, что это не все, что говорил Ки и Джейбиз тоже. – Ки сказал мне также, – продолжал он медленно, – что я знаю эту женщину уже тысячи лет.

Она вздрогнула, и на лице ее мелькнуло странное выражение.

– Как это возможно, принц?

– То же самое я спросил у него и не получил вразумительного ответа. Но он сказал также не только об этой женщине, но и о моем друге Ане, а это кое-что объясняет и, насколько я понял, об этом же говорили другие маги. Потом я поехал в Гошен и там встретил женщину…

– В первый раз, принц?

– Нет, в третий…

Тут она опустилась на скамью и закрыла лицо руками.

– …я полюбил ее, и у меня было такое чувство, будто я любил ее уже «тысячи лет».

– Это неправда. Ты смеешься надо мной, это неправда! – прошептала она.

– Это правда, ибо если тогда я этого не знал, то узнал потом, но окончательно, пожалуй, только теперь, когда Ана сказал мне, что Таусерт действительно меня покинула. Луна Израиля, та женщина – ты. Я не буду говорить тебе, – продолжал он страстно, – что ты красивее других женщин или нежнее. Я скажу только, что люблю тебя, да, люблю, какой бы ты ни была. Я не могу предложить тебе трон Кемета, даже если бы позволял закон, но я могу предложить тебе трон моего сердца. Что ты скажешь на это, госпожа Мерапи? Постой – прежде чем отвечать, запомни, что хотя ты в Мемфисе как будто моя пленница, тебе нечего бояться меня. Каков бы ни был твой ответ, ты всегда, пока я жив, будешь иметь здесь кров и дружбу, и никогда я не стану навязывать тебе свое общество, как бы мне ни было больно проходить мимо тебя. Я не знаю, что сулит будущее. Может статься, я дам тебе высокое положение и власть, может статься, я не дам тебе ничего, кроме бедности и изгнания или даже возможности разделить со мной мою гибель, но всегда, в любом случае, с тобой будет мое поклонение тебе, служение всего моего существа. А теперь говори.

Она отняла от лица руки и подняла на него взгляд, в ее прекрасных глазах блестели слезы.

– Это невозможно, принц.

– То есть, ты не хочешь?

– Я сказала – это невозможно. Такие узы между египтянином и израильтянкой незаконны.

– Так думают некоторые в этом городе и в других местах.

– И у меня есть муж, я хочу сказать – нареченный, по крайней мере, формально.

– А у меня есть жена; я хочу сказать…

– Это совсем другое. Есть и другая причина, самая главная: надо мной висит проклятие, и я принесу тебе не радость, как говорил Ки, а горе или, по крайней мере, горе вместе с радостью.

Он испытующе посмотрел на нее.

– Разве Ана… – начал он и затем продолжал: – Даже если так, скажи: ты когда-нибудь видела жизнь, в которой радость не смешивалась бы с горем?

– Никогда. Но горе, которое принесла бы я, пересилило бы радость – для тебя. На мне лежит проклятие моего бога, а я не могу научиться служить твоим богам. На мне проклятие моего народа, закон моего народа разделяет нас, как меч, и если я стану тебе близкой, все это еще больше сгустится – не только над моей головой, что не так важно, но и над твоей тоже! – И она зарыдала.

– Скажи мне, – молвил он, взяв ее за руку, – только одно, и если ответом будет нет, я больше не стану тебе досаждать. Твое сердце – мое?

– Да, – вздохнула она, – с тех самых пор, как мои глаза увидели тебя на улицах Таниса. О! Тогда во мне вдруг что-то изменилось и я возненавидела Лейбэна, который раньше мне просто не нравился. Больше того, я тоже почувствовала то, о чем говорил Ки, – как будто я знала тебя уже тысячи лет. Мое сердце – твое, моя любовь – твоя, все, что делает меня женщиной, – твое и никогда не может принадлежать никакому другому мужчине. И все-таки мы должны быть врозь – ради тебя, мой принц, ради тебя.

– Значит, если бы не я, ты была бы готова пойти на риск?

– Конечно! Разве я не женщина, которая любит?

– А если так, – сказал он, слегка засмеявшись, – то, поскольку я совершеннолетний и, по мнению некоторых, неплохо разбираюсь в жизни, я, с твоего разрешения, тоже пойду на риск. О неразумная женщина, неужели ты не понимаешь, что на свете есть только одна хорошая вещь, единственное, что помогает забыть свое «я» и все его несчастья и горести, и это любовь? Могут случиться беды – пусть, какое они имеют значение, если существует любовь и память о ней? Если мы однажды сорвали этот прекрасный цветок и хоть час носили его у себя на груди? Ты говоришь, что у нас разные боги: может быть, эта разница и существует, но все боги посылают на землю дар любви, без которого жизнь прекратилась бы. Больше того, моя вера учит меня – может быть, яснее, чем твоя, – что жизнь не кончается и после смерти, и поэтому любовь, будучи душой жизни, продолжается вместе с ней. И последнее: я думаю, как и ты, что в каком-то непонятном смысле, в словах магов есть правда, и что в далеком прошлом мы были тем, чем снова собираемся стать; и сила этой невидимой связи выделила нас из всего мира и свела воедино и будет держать нас вместе еще долго после того, как этот мир умрет. Дело не в том, Мерапи, чего желаем мы, дело в том, что определила нам судьба. Еще раз – отвечай!

Она не ответила, и когда я через короткое время поднял глаза, она была в его объятиях и ее губы сомкнулись с его губами.

Так Сети, принц Египта, и Мерапи, Луна Израиля, соединились в Мемфисе, в Египте.

На следующее утро я застал принца одного и, побыв с ним немного, напомнил ему о кое-каких древних рукописях, которые он хотел прочитать, но они хранились в Фивах, и я мог только там переписать их. Там же, как мне сказали, были в продаже и другие рукописи. Принц ответил, что они могут и подождать, но я возразил, что, если я не поеду в Фивы сейчас же, на них может найтись и другой покупатель.