– Почему он отказывается, Ки?

– Может быть, потому, что написано – он должен отказаться. Или, возможно, потому, что считает себя величайшим из царей, а не игрушкой в руках богов, и гордость запирает двери его сердца, чтобы в какой-то грядущий день буйный ветер Будущего, о котором я говорил, смел бы и разрушил дом, где оно обитает. Не знаю, почему он отказывается, но ее высочество Таусерт весьма активно его поддерживает.

– Для человека, который не знает, у тебя слишком много толкований и все разные, о высокоученый Ки, – сказал Сети.

Он помолчал, прохаживаясь взад и вперед по портику, и я, всегда понимавший его настроения, догадывался, что он ищет ответа на вопрос, что лучше – приютить Ки, которого он временами боялся, потому что его окружала тайна и он никогда не менялся, или отослать его прочь. Ки тоже было как бы не по себе, и, слегка передернувшись, он вышел из портика на яркое солнце. Здесь он протянул руку, и с крыши вдруг спустилась большая ночная бабочка и села ему на руку, а он поднял ее к губам и как будто заговорил шепотом с этим насекомым.

– Что мне делать? – пробормотал Сети, проходя мимо меня.

– Мне не очень нравится его общество, да и госпоже Мерапи, думаю, тоже, но он такой человек, которого опасно обижать, принц, – сказал я. – Смотри, он разговаривает с себе подобным.

Сети вернулся на свое место; Ки стряхнул с руки бабочку, которая, казалось, не желала с ним расстаться, ибо дважды садилась ему на голову, и тоже вернулся в тень портика.

– Какая польза задавать мне вопросы, Ки, если – как ты сам показал – ты уже знаешь, что я на них отвечу? Ну, что я тебе отвечу? – спросил принц.

– Это пестрое существо, которое только что сидело у меня на руке, кажется, шепнуло мне, что ты скажешь: «Оставайся, Ки, будь мне верным слугой и используй все знания, какие у тебя есть, чтобы оградить мой дом от зол».

Тогда Сети рассмеялся, как будто его ничто не угнетало, и ответил:

– Будь по-твоему, поскольку есть правило: ни один член царского дома в Египте не может отказать в гостеприимстве тем, кто его просит, особенно бывшему другу! И не стану противопоставлять твоей бабочке то, что шептала мне этой ночью летучая мышь. Нет, и никаких приветствий, подсказанных мне насекомым или будущим! – И он протянул Ки руку, которую тот поцеловал.

Когда Ки ушел, я сказал:

– Я говорил тебе, что та ночная тварь ему сродни.

– Значит, ты сказал глупость, Ана. Ки получает свои знания не от бабочек или жуков. Однако как жаль, что я поторопился и не спросил госпожу Мерапи, хочет ли она оставить Ки у нас в доме. Ты бы лучше подумал об этом, Ана, вместо того, чтобы наблюдать за бабочкой у него на руке, – он специально приманил ее, чтобы отвлечь твои мысли. Ладно, в наказание тебя ожидает приятная участь – изо дня в день смотреть на человека с лицом, похожим на… на что?

– На тот лик, что я видел на саркофаге доброго бога, твоего божественного отца, Мернептаха, – и он был изготовлен для фараона еще при жизни в мастерской бальзамировщика в Танисе.

– Да, – сказал принц, – лицо вечно улыбающегося в Нечто, которое есть Жизнь и Смерть, но в иные моменты – с глазами, пылающими огнем.

На следующий день по приглашению госпожи Мерапи я гулял с ней в саду; за нами шла няня, неся на руках царское дитя.

– Хочу спросить у тебя про Ки, друг Ана, – сказала она. – Ты знаешь, что он мой враг, ведь ты, должно быть, слышал, что он говорил в храме Амона в Танисе. Видимо, мой господин пригласил его погостить у нас в доме – о, смотри! – И она указала в ту сторону, куда мы шли.

Впереди, в нескольких шагах от нас, там, где тень сплетающихся над дорожкой ветвей была особенно густой, стоял Ки. Он опирался на свой жезл, тот самый, который в моих руках превратился/в змею, и смотрел вверх с видом человека, погруженного в мысли или внимающего пению птиц. Мерапи повернула было обратно, в этот момент Ки нас увидел, хотя и продолжал смотреть вверх.

– Привет тебе, о Луна Израиля! – сказал он и поклонился. – Привет тебе, о победительница Ки!

Она поклонилась в ответ и замерла, как птичка, увидевшая змею. Наступило долгое молчание, которое он прервал, спросив ее:

– Зачем требовать от Аны того, что Ки сам жаждет дать! Ана – ученый, но разве его сердце – сердце Ки? А главное, зачем говорить ему, что Ки, смиреннейший из твоих слуг, – твой враг?

Теперь Мерапи выпрямилась, посмотрела ему в глаза и ответила:

– Разве я сказала Ане то, чего он не знал? Разве Ана не слышал, что ты сказал мне напоследок в храме Амона в Танисе?

– Несомненно слышал, госпожа, и потому я рад, что он здесь и теперь услышит мои объяснения. Госпожа Мерапи, в тот момент во мне, служителе Амона, говорил не мой собственный дух, но разгневанный дух бога, которого ты унизила так, как его не унижал еще ни один человек в Египте. Этот бог через меня потребовал, чтобы ты раскрыла секрет твоей магии, угрожая своей ненавистью, если ты откажешь. Госпожа, тебе грозит его ненависть, но не моя, поскольку я тоже заслужил его ненависть, ибо меня, а через меня и его, победили твои пророки. Госпожа, мы с тобой спутники в скитаниях по долине бедствий.

Она не сводила с него глаз, и я видел, что она не верит ни одному его слову. Не отвечая ему, она только спросила:

– Зачем ты явился сюда вредить мне, ведь я не желаю тебе зла?

– Ты ошибаешься, госпожа, – возразил он. – Я ищу здесь убежища, защиты от Амона и его слуги-фараона, которого Амон толкает на путь гибели. Я хорошо знаю, что если ты захочешь, то стоит тебе шепнуть одно слово на ухо принцу и он выставит меня отсюда. Но тогда… – И он взглянул через ее голову туда, где нянька покачивала на руках спящего ребенка.

– Что тогда, маг?

Не отвечая, он повернулся ко мне.

– Высокоученый Ана, помнишь, ты встретил меня однажды вечером в Танисе?

Я покачал головой, хотя отлично знал, какой вечер он имеет в виду.

– У тебя слабеет память, Ана, а может быть, ты просто не совсем точно помнишь, ведь мы часто встречались, не так ли?

Сказав это, он уставился на свою палку, я тоже, потому что не мог противиться, и увидел (или мне почудилось), как мертвое дерево вдруг начало вспухать и выгибаться. Этого было достаточно, и я поспешил ответить.

– Если ты имеешь в виду день коронации, то я действительно припоминаю…

– А! Я так и думал. Ты, Ана, наблюдателен, как все писцы, и, конечно, замечал, как часто сущие мелочи – запах цветов, пролетевшая птица или даже змея, извивающаяся в пыли, – воскрешают в памяти слова или события, которые уже давно забылись.

– Ну, так что о нашей встрече? – перебил я поспешно.

– Решительно ничего – или разве что вот: как раз перед этим ты разговаривал с Джейбизом, дядей госпожи Мерапи, да?

– Да, разговаривал с ним на открытом месте, один на один.

– Не совсем так, ученый писец, ибо ты знаешь, что мы никогда не бываем одни – полностью. Если б позволяло наше зрение, ты бы увидел, что каждая песчинка имеет ухо.

– Будь любезен объяснить, Ки, что ты имеешь в виду? – спросил я с гневом и в следующий же миг пожалел, что не откусил себе язык, с которого слетели эти слова.

– Многое, многое. Дай вспомнить. Вы разговаривали о госпоже Мерапи и о том, как ей лучше поступить – остаться ли под защитой принца в Мемфисе или вернуться в страну Гошен под защиту – я забыл его имя. Джейбиз, человек знающий, сказал, что по его мнению в Мемфисе она была бы счастлива, хотя, возможно, ее присутствие принесло бы много горя ей и… другому.

Тут он снова взглянул на ребенка, который будто почувствовал его взгляд, ибо проснулся и стал бить ручонками воздух.

Нянька тоже почувствовала этот взгляд, хотя и смотрела в другую сторону: она вздрогнула, а потом отступила и спряталась за стволом одной из пальм. Мерапи сказала тихо и потрясенно:

– Я знаю, что ты имеешь в виду, маг, ибо с тех пор я уже виделась с моим дядей Джейбизом.

– Как и я, притом несколько раз, госпожа, и это может объяснить то, что Ана считает столь загадочным, а именно – как я узнал, о чем они говорили «один на один», по его мнению. Но, как я уже сказал, никто никогда не бывает один, по крайней мере в Египте, стране подслушивающих богов…