Член ЦК большевиков – не Свердлов ли? – пишет в провинцию: «Мы временно без газет… Организация не разбита… Съезд не откладывается». Ленин внимательно, насколько ему позволяет его вынужденная изолированность, следит за подготовкой партийного съезда и намечает его основные решения: дело идет о плане дальнейшего наступления. Съезд заранее назван объединительным, так как на нем предстоит включение в партию некоторых автономных революционных групп, прежде всего петроградской межрайонной организации, к которой принадлежат Троцкий, Иоффе, Урицкий, Рязанов, Луначарский, Покровский, Мануильский, Карахан, Юренев и некоторые другие революционеры, известные по прошлому или еще только шедшие навстречу известности.

2 июля, как раз накануне демонстрации, происходила конференция межрайонцев, представлявшая около 4000 рабочих. «Большинство, – пишет присутствовавший в числе публики Суханов, – были неизвестные мне рабочие и солдаты… Работа велась лихорадочно, и ее успехи осязались всеми. Мешало одно: чем вы отличаетесь от большевиков и почему вы не с ними?» Чтобы ускорить объединение, которое пытались оттянуть отдельные руководители организации, Троцкий опубликовал в «Правде» заявление: «Никаких принципиальных или тактических разногласий между межрайонной и большевистской организацией, по моему мнению, не существует в настоящее время. Стало быть, нет таких мотивов, которые оправдывали бы раздельное существование этих организаций».

26 июля открылся Объединительный съезд, по существу VI съезд большевистской партии, который протекал полулегально, укрываясь попеременно в двух рабочих районах. 175 делегатов, в том числе 157 с решающим голосом, представляли 112 организаций, объединявших 176 750 членов. В Петрограде насчитывалось 41 000 членов: 36 000 – в большевистской организации, 4000 – у межрайонцев, около 1000 – в Военной организации. В Центральной промышленной области, с Москвой, как центром, партия имела 42 тысячи членов, на Урале – 25 тысяч, в Донецком бассейне – около 15 тысяч. На Кавказе крупные большевистские организации существовали в Баку, Грозном и Тифлисе: первые две были почти чисто рабочими, в Тифлисе преобладали солдаты.

Личный состав съезда нес в себе дореволюционное прошлое партии. Из 171 делегата, заполнивших анкеты, 110 просидели в тюрьме 245 лет, 10 человек провели 41 год на каторге, 24 оставались на поселении 73 года, всего было в ссылке 55 человек в течение 127 лет; 27 человек оставались в эмиграции в течение 89 лет; 150 человек подвергались аресту 549 раз.

«На этом съезде, – вспоминал позже Пятницкий, один из нынешних секретарей Коминтерна, – не присутствовали ни Ленин, ни Троцкий, ни Зиновьев, ни Каменев… Хотя вопрос о программе партии был снят с порядка дня, все же съезд прошел без вождей партии деловито и хорошо». В основу работ были положены тезисы Ленина. Докладчиками выступали Бухарин и Сталин. Доклад Сталина недурно отмеряет расстояние, пройденное самим докладчиком, вместе со всеми кадрами партии, за четыре месяца со времени приезда Ленина. Теоретически неуверенно, но политически решительно Сталин пытается перечислить те черты, которые определяют «глубокий характер социалистической, рабочей революции». Единодушие съезда, по сравнению с апрельской конференцией, сразу бросается в глаза.

По поводу выборов Центрального Комитета протокол съезда сообщает: «Оглашаются имена четырех членов ЦК, получивших наибольшее число голосов: Ленин – 133 голоса из 134, Зиновьев – 132, Каменев – 131, Троцкий – 131; кроме них в состав ЦК выбраны: Ногин, Коллонтай, Сталин, Свердлов, Рыков, Бухарин, Артем, Иоффе, Урицкий, Милютин, Ломов». Этот состав ЦК надо заметить: под его руководством будет произведен октябрьский переворот.

Мартов приветствовал съезд письмом, в котором снова выражал «глубокое возмущение против клеветнической кампании», но в основных вопросах останавливался у порога действия. «Не должна быть допущена, – писал он, – подмена задачи завоевания власти большинством революционной демократии задачей завоевания власти в борьбе с этим большинством и против него». Под большинством революционной демократии Мартов по-прежнему понимал официальное советское представительство, терявшее почву под ногами. «Мартова связывает с социал-патриотами не пустая фракционная традиция, – писал Троцкий тогда же, – а глубоко оппортунистическое отношение к социальной революции как к далекой цели, которая не может определять постановку сегодняшних задач. И это самое отделяет его от нас».

Только небольшая часть левых меньшевиков, во главе с Лариным, окончательно приблизилась в этот период к большевикам. Юренев, будущий советский дипломат, в качестве докладчика на съезде по вопросу об объединении интернационалистов, пришел к выводу, что придется объединиться с «меньшинством меньшинства меньшевиков»… Широкий прилив бывших меньшевиков в партию начался лишь после октябрьского переворота: присоединяясь не к пролетарскому восстанию, а к вышедшей из него власти, меньшевики обнаруживали основное качество оппортунизма: преклонение перед сегодняшней силой. Крайне чутко относившийся к вопросу о составе партии Ленин выдвинул вскоре требование изгнать 99 % вступивших в нее после октябрьского переворота меньшевиков. Достигнуть этого ему далеко не удалось. Впоследствии двери перед меньшевиками и эсерами были широко открыты, и бывшие соглашатели стали одной из опор сталинского партийного режима. Но все это относится уже к позднейшему времени.

Свердлов, практический организатор съезда, докладывал: «Троцкий уже до съезда вошел в редакцию нашего органа, но заключение в тюрьме помешало его фактическому участию». Только на июльском съезде Троцкий формально вступил в большевистскую партию. Подведен был итог годам разногласий и фракционной борьбы. Троцкий пришел к Ленину, как к учителю, силу и значение которого он понял позже многих других, но, может быть, полнее их12. Раскольников, близко соприкасавшийся с Троцким со времени его прибытия из Канады и затем проведший с ним бок о бок несколько недель в тюрьме, писал в своих воспоминаниях: «С огромным уважением относился Троцкий к Владимиру Ильичу (Ленину). Он ставил его выше всех современников, с которыми ему приходилось встречаться в России и за границей. В том тоне, которым Троцкий говорил о Ленине, чувствовалась преданность ученика: к тому времени Ленин насчитывал за собой 30-летний стаж служения пролетариату, а Троцкий – 20-летний. Отзвуки былых разногласий довоенного периода совершенно изгладились. Между тактической линией Ленина и Троцкого не существовало различий. Это сближение, наметившееся уже во время войны, совершенно отчетливо определилось с момента возвращения Льва Давидовича (Троцкого) в Россию; после его первых же выступлений мы все, старые ленинцы, почувствовали, что он – наш». Уже одно число голосов, поданных за Троцкого при выборах его в Центральный Комитет, показало, что никто в большевистской среде не смотрел на него, в самый момент его вступления в партию, как на чужака.

Незримо присутствуя на съезде, Ленин вносил в его работу дух ответственности и отваги. Создатель и воспитатель партии не терпел неряшливости в теории, как и в политике. Он знал, что неправильная экономическая формула, как и невнимательное политическое наблюдение, жестоко мстят за себя в час действия. Отстаивая свое придирчиво-внимательное отношение к каждому партийному тексту, даже и второстепенному, Ленин говорил не раз: «Это не мелочи, нужна точность: наш агитатор заучит и не собьется». «У нас партия хорошая», – прибавлял он, имея в виду именно это серьезное, требовательное отношение рядового агитатора к тому, что сказать и как сказать.

Смелость большевистских лозунгов не раз вызывала впечатление фантастичности: так были встречены апрельские тезисы Ленина. На самом деле в революционную эпоху фантастичнее всего крохоборчество; наоборот, реализм немыслим вне политики дальнего прицела. Мало сказать, что большевизму чужда была фантастика: партия Ленина была единственной партией политического реализма в революции.