За Милюковым шел тот, который больше его. Поздно вечером британский посол Бьюкенен вручил министру иностранных дел декларацию, в которой представители союзных держав единодушно предлагали свои добрые услуги «в интересах гуманности и желания устранить непоправимое бедствие». Официальное посредничество между правительством и мятежным генералом было не чем иным, как поддержкой и страховкой мятежа. В ответ Терещенко выражал от имени Временного правительства «крайнее удивление» по поводу восстания Корнилова, большая часть программы которого была правительством принята.

В состоянии одиночества и прострации Керенский не нашел ничего лучшего, как устроить еще одно бесконечное совещание со своими отставными министрами. Как раз во время этого бескорыстного препровождения времени получены были особенно тревожные сведения относительно продвижения неприятельских эшелонов. Некрасов полагал, что «через несколько часов корниловские войска, вероятно, уже будут в Петрограде»… Бывшие министры начали гадать, «как надлежало бы построить в таких обстоятельствах правительственную власть». Идея директории снова всплыла на поверхность. Была встречена сочувствием и правой и левой части мысль О включении в состав «директории» генерала Алексеева. Кадет Кокошкин считал, что Алексеев должен быть поставлен во главе правительства. По некоторым показаниям, предложение об уступке власти кому-либо другому сделано было самим Керенским, с прямой ссылкой на его беседу с Милюковым. Никто не возражал. Кандидатура Алексеева примиряла всех. План Милюкова казался совсем-совсем близким к осуществлению. Но тут, как и полагается в момент наивысшего напряжения, раздался драматический стук в дверь: в соседней комнате ждала депутация от Комитета по борьбе с контрреволюцией. Она пришла вовремя: одним из опаснейших гнезд контрреволюции являлось жалкое, трусливое и вероломное совещание корниловцев, посредников и капитулянтов в зале Зимнего дворца.

Новый советский орган был создан на объединенном заседании обоих исполнительных комитетов, рабоче-солдатского и крестьянского, вечером 27-го и состоял из специально делегированных представительств от трех советских партий, от обоих исполнительных комитетов, центра профессиональных союзов и Петроградского Совета. Созданием боевого Комитета ad hoc (лат. – для определенного случая. – Ред.) признавалось, в сущности, что руководящие советские учреждения сами себя чувствуют одряхлевшими и для революционных задач нуждаются в прилитии свежей крови.

Вынужденные искать поддержки масс против генерала, соглашатели спешили выдвинуть левое плечо вперед. Сразу забытыми оказались речи о том, что все принципиальные вопросы должны быть отложены до Учредительного собрания. Меньшевики заявили, что будут добиваться от правительства немедленного провозглашения демократической республики, роспуска Государственной думы и проведения в жизнь аграрных реформ – такова причина того, что имя республики впервые появилось в заявлении правительства по поводу измены верховного главнокомандующего.

По вопросу о власти исполнительные комитеты признали необходимым оставить пока правительство в прежнем его виде, заменив ушедших кадетов демократическими элементами; для окончательного же решения вопроса созвать в ближайшем будущем съезд всех организаций, объединившихся в Москве на платформе Чхеидзе. После ночных переговоров выяснилось, однако, что Керенский решительно отбивается от демократического контроля над правительством. Чувствуя, как почва сползает под ним справа и слева, он изо всех сил держится за форму «директории», в которой отложились для него еще не остывшие мечты о сильной власти. После новых томительных и бесплодных прений в Смольном решено еще раз обратиться к единственному и незаменимому Керенскому с просьбой согласиться на первоначальный проект исполнительных комитетов. В 7 1/2 часа утра Церетели возвращается с сообщением, что Керенский на уступки не идет, требует «безоговорочной поддержки», но соглашается направить «все силы государства» на борьбу с контрреволюцией. Изможденные ночным бдением исполнительные комитеты сдаются наконец перед пустой, как свищ, идеей «директории».

Данное Керенским торжественное обещание бросить «силы государства» на борьбу с Корниловым не помешало ему, как мы уже знаем, вести с Милюковым, Алексеевым и отставными министрами переговоры о мирной капитуляции перед ставкой, прерванные ночным стуком в дверь. Через несколько дней меньшевик Богданов, один из деятелей Комитета обороны, в осторожных, но недвусмысленных словах докладывал Петроградскому Совету о вероломстве Керенского. «Когда Временное правительство заколебалось и не было ясно, чем кончится корниловская авантюра, появились посредники, вроде Милюкова и генерала Алексеева…» Комитет обороны вмешался и «со всей энергией» потребовал открытой борьбы. «Под нашим влиянием, – продолжал Богданов, – правительство прекратило все переговоры и отказалось от всяких предложений Корнилова…»

После того как глава правительства, вчерашний заговорщик против левого лагеря, оказался его политическим пленником, кадетские министры, подавшие 26-го в отставку лишь в порядке предварительного раздумья, заявили, что окончательно выходят из правительства, не желая нести ответственность за действия Керенского по подавлению столь патриотического, столь лояльного, столь спасительного мятежа. Отставные министры, советники, друзья один за другим покидали Зимний дворец. Это был, по словам самого Керенского, «массовый исход из места, заведомо обреченного на погибель». Была одна такая ночь, с 28-го на 29-е, когда Керенский, «почти в единственном числе прогуливался» в Зимнем дворце. Бравурные арии не шли больше на ум. «Ответственность лежала на мне в эти мучительно тянувшиеся дни поистине нечеловеческая». Это была главным образом ответственность за судьбу самого Керенского: все остальное уже совершалось помимо него.

28 августа, когда Зимний дворец трепала лихорадка страха, командир «дикой» дивизии князь Багратион докладывал по телеграфу Корнилову, что «туземцы исполнят долг перед родиной и по приказу своего верховного героя… прольют последнюю кровь». Уже через несколько часов движение дивизии приостановилось, а 31 августа особая депутация, во главе с тем же Багратионом, заверяла Керенского, что дивизия вполне подчиняется Временному правительству. Все это произошло не только без боя, но без единого выстрела. Дело не дошло не только до последней, но и до первой капли крови. Солдаты Корнилова не сделали и попытки пустить в ход оружие, чтобы проложить себе дорогу к Петрограду. Командиры не посмели им это приказать. Правительственным войскам нигде не пришлось прибегать к силе, чтобы остановить напор корниловских отрядов. Заговор разложился, рассыпался, испарился.

Чтобы объяснить это, достаточно ближе присмотреться к силам, вступившим в борьбу. Прежде всего мы вынуждены будем установить – и это открытие не будет для нас неожиданным, – что штаб заговорщиков был все тем же царским штабом, канцелярией людей без головы, не способных заранее обдумать в затеянной ими большой игре два-три хода подряд. Несмотря на то что Корнилов за несколько недель вперед назначил день переворота, ничто не было предусмотрено и как следует рассчитано. Чисто военная подготовка восстания была произведена неумело, неряшливо, легкомысленно. Сложные перемены в организации и командном составе предприняты были перед самым выступлением, уже на ходу. «Дикая» дивизия, которая должна была нанести революции первый удар, насчитывала всего 1350 бойцов, причем для них не хватало 600 винтовок, 1000 пик и 500 шашек. За пять дней до открытия боевых действий Корнилов издал приказ о переформировании дивизии в корпус. Такого рода мера, осуждаемая школьными учебниками, была, очевидно, сочтена необходимой, чтобы увлечь офицеров повышенным содержанием. «Телеграмма о том, что недостающее оружие будет отпущено в Пскове, – пишет Мартынов, – была получена Багратионом только 31 августа, после окончательного провала всего предприятия».