Один из инструкторов Исполнительного комитета, объезжавший во второй половине августа советы юга России, где большевики были значительно слабее, чем на севере, доносил о своих неутешительных наблюдениях: «Политическое настроение заметно меняется… В верхушках масс нарастает революционное настроение, вызванное сдвигом политики Временного правительства… В массе чувствуется усталость и равнодушие к революции. Замечается сильное охлаждение к советам… Функции советов понемногу сокращаются». Что массы устали от шатаний демократических посредников, совершенно бесспорно. Но охладевали они не к революции, а к эсерам и меньшевикам. Положение становилось особенно невыносимым в тех местах, где власть, вопреки всем программам, сосредоточивалась в руках соглашательских советов: связанные окончательной капитуляцией Исполнительного комитета перед бюрократией, они не смели больше делать из своей власти употребление и лишь компрометировали советы в глазах масс. Значительная часть повседневной, будничной работы отходила, к тому же, от советов к демократическим муниципалитетам. Еще большая часть – к профессиональным союзам и фабрично-заводским комитетам. Все менее ясным становилось: выживут ли советы и что ожидает их завтра?
В первые месяцы своего существования советы, далеко опередившие все другие организации, брали на себя задачу строительства профсоюзов, завкомов, клубов и руководства их работой. Но успевшие стать на собственные ноги рабочие организации все больше подпадали под руководство большевиков. «Фабрично-заводские комитеты, – писал Троцкий в августе, – создаются не на летучих митингах. В их состав масса выдвигает тех, которые на месте, в повседневной жизни завода, доказали свою стойкость, деловитость и преданность интересам рабочих. И вот эти заводские комитеты… в подавляющем большинстве состоят из большевиков». Об опеке над завкомами и профсоюзами со стороны соглашательских советов не могло быть больше и речи, наоборот, здесь открывалось поле ожесточенной борьбы. В тех вопросах, где массы бывали захвачены за живое, советы все менее оказывались способны противостоять профсоюзам и заводским комитетам. Так, московские союзы провели всеобщую стачку против решения Совета. В менее яркой форме подобные конфликты происходили повсеместно, и не советы выходили из них обычно победителями.
Загнанные собственным курсом в тупик, соглашатели оказались вынуждены «придумывать» для советов побочные занятия, переводить их на путь культурничества, в сущности, развлекать их. Тщетно: советы были созданы для борьбы за власть; для других задач сущестовали другие, более приспособленные организации. «Вся работа, катившаяся по меньшевистско-эсеровскому каналу, – пишет саратовский большевик Антонов, – потеряла смысл… На заседании Исполкома мы до неприличия зевали от скуки: мелка и пуста была эсеро-меньшевистская говорильня».
Чахнущие советы все меньше могли служить опорой для своего петроградского центра. Переписка между Смольным и местами приходила в упадок: не о чем писать, нечего предлагать, не осталось ни перспектив, ни задач. Оторванность от масс приняла крайне ощутительную форму финансового кризиса. Соглашательские советы на местах сами оставались без средств и не могли оказывать поддержку своему штабу в Смольном; левые советы демонстративно отказывали в финансовой помощи Исполнительному комитету, запятнавшему себя соучастием в работе контрреволюции.
Процесс увядания советов пересекался, однако, с процессами другого, отчасти противоположного порядка. Пробуждались далекие окраины, отсталые уезды, глухие углы и строили советы, которые на первых порах проявляли революционную свежесть, пока не подпадали под разлагающее влияние центра или под репрессии правительства. Общее число советов быстро росло. К концу августа канцелярия Исполнительного комитета насчитывала до 600 советов, за которыми числилось 23 миллиона избирателей. Официальная советская система поднималась над человеческим океаном, который мощно колыхался и гнал свои волны влево.
Политическое возрождение советов, совпадавшее с их большевизацией, начиналось снизу. В Петрограде первыми подняли голос районы. 21 июля делегация Межрайонного совещания советов предъявила Исполнительному комитету свиток требований: распустить Государственную думу, подтвердить неприкосновенность армейских организаций декретом правительства, восстановить левую печать, приостановить разоружение рабочих, прекратить массовые аресты, обуздать правую печать, приостановить расформирование полков и смертные казни на фронте. Снижение политических требований по сравнению с июльской демонстрацией совершенно очевидно; но это был лишь первый шаг выздоравливающего. Урезывая лозунги, районы стремились расширить базу. Руководители Исполнительного комитета дипломатично приветствовали «чуткость» районных советов, но свели речь к тому, что все беды проистекают от июльского восстания. Стороны расстались вежливо, но холодно.
На программе районных советов открывается внушительная кампания. «Известия» изо дня в день печатают резолюции советов, профсоюзов, заводов, военных кораблей, воинских частей с требованием роспуска
Государственной думы, прекращения репрессий против большевиков и устранения поблажек контрреволюции. На этом основном фоне поднимаются более радикальные голоса. 22 июля Совет Московской губернии, значительно обогнав Совет самой Москвы, вынес резолюцию за передачу власти советам. 26 июля Иваново-Вознесенский Совет «клеймит презрением» способ борьбы с партией большевиков и посылает привет Ленину, «славному вождю революционного пролетариата».
Перевыборы, проходившие в конце июля и первой половине августа во многих пунктах страны, приводили, по общему правилу, к усилению большевистских фракций в советах. В разгромленном и ославленном на всю Россию Кронштадте новый Совет насчитывал 100 большевиков, 75 левых эсеров, 12 меньшевиков-интернационалистов, 7 анархистов, свыше 90 беспартийных, из которых ни один не решался открыто признать свои симпатии к соглашателям. На областном съезде советов Урала, открывшемся 18 августа, большевиков оказалось 86, эсеров – 40, меньшевиков – 23. Предметом особой ненависти буржуазной печати становится Царицын, где не только Совет успел стать большевистским, но и городским головой выбран вождь местных большевиков Минин. Против Царицына, который был бельмом на глазу у донского атамана Каледина, послана Керенским, без всякого серьезного предлога, карательная экспедиция с единственной целью: разорить революционное гнездо. В Петрограде, Москве, во всех промышленных районах за большевистские предложения поднимается каждый раз все больше рук.
Конец августа подверг советы проверке. Под ударом опасности внутренняя перегруппировка произошла очень быстро, повсеместно и с небольшими, сравнительно, трениями. В провинции, как и в Петрограде, на первый план выдвинулись большевики, пасынки официальной советской системы. Но и в составе соглашательских партий «мартовские» социалисты, политики министерских и чиновничьих передних, временно оттеснялись назад более боевыми элементами подпольного закала. Для новой группировки сил понадобилась новая организационная форма. Нигде руководство революционной обороной не сосредоточивалось в руках исполнительных комитетов: в том виде, в каком их застигло восстание, они мало были пригодны для боевых действий. Везде создавались особые комитеты обороны, революционные комитеты, штабы. Они опирались на советы, отчитывались перед ними, но представляли собою новый подбор элементов и новые методы действия в соответствии с революционным характером задачи.
Московский Совет, как и в дни Государственного совещания, создал боевую шестерку, которая одна имела право распоряжаться вооруженными силами и производить аресты. Открывшийся в конце августа киевский областной съезд предложил местным советам не останавливаться перед смещением ненадежных представителей власти, как военных, так и гражданских, и принять меры к немедленному аресту контрреволюционеров и вооружению рабочих. В Вятке советский комитет присвоил себе исключительные полномочия, вплоть до распоряжения военной силой. В Царицыне вся власть перешла к советскому штабу. В Нижнем Новгороде революционный комитет установил свои караулы на почте и телеграфе. Красноярский Совет сосредоточил в своих руках гражданскую и военную власть.
