Я вздохнул и покачал головой, потому что знал, что красота женщины подобна красоте молний и несет с собой разрушение и отчаяние! Пока я размышлял, обе королевы сидели на тронах. Еще раз зазвучали трубы. Придворные сели на свои места. Королева Зорайя указала на нас.

Из толпы вышел наш проводник, держа за руку девушку, которую мы спасли из воды. Поклонившись, он обратился к королевам, очевидно, рассказывая им о нас. Курьезно было видеть выражение удивления и страха на их лицах, пока они слушали рассказ. Ясно было, что они не могут понять, каким образом мы очутились на озере, и готовы приписать наше появление сверхъестественной силе. Рассказ продолжался, и я заключил по частым обращениям рассказчика к девушке, что он говорил о бегемотах, которых мы застрелили; затем мы подумали, что он врет чтонибудь относительно бегемотов, потому что его рассказ часто прерывался негодующими восклицаниями жрецов и придворных, в то время как королевы слушали с изумлением, особенно, когда рассказчик указал на каши винтовки, как на орудия разрушения и смерти. Я должен пояснить теперь, что обитатели страны Цу-венди были солнцепоклонниками, и бегемот считался у них священным животным. В известное время года они убивают бегемотов тысячами — бегемоты оберегаются специально для этого в озере страны, так как их кожа идет на аммуницию солдат, — что нисколько не мешает

туземцам считать бегемота священным животным.note 8 Те бегемоты, которых мы застрелили, принадлежали к священным животным, и специальной обязанностью жрецов было заботиться о них. Таким образом, сами не зная того, мы совершили святотатство самого ужасного вида.

Когда наш проводник окончил свой рассказ, высокий старик с длинной бородой и в круглой шапочке, великий жрец Эгон, встал и начал бесстрастным тоном говорить что-то королевам. Мне не нравился холодный взгляд его серых глаз, устремленных на нас. Вероятно, он нравился бы мне еще меньше, если бы я понимал его речь и знал, что, во имя оскорбленного божества, жрец требовал, чтобы мы были принесены в жертву и сожжены. Когда он кончил, королева Зорайя заговорила нежным, музыкальным голосом, и, судя по ее жестам, разбирала другую сторону вопроса. Затем Нилепта сказала что-то жрецу. Мы, конечно, и не подозревали, что она заступалась за нас и просила о помиловании. В конце концов, она обернулась к высокому человеку средних лет, с черной бородой и длинным мечом в руке, которого звали (это мы узнали потом) Наста, и который был очень важным лицом к стране. Очевидно, она ждала от него поддержки. Но когда она переглянулась с сэром Генри еще при входе в зал и покраснела, как роза, я заметил, что это было неприятно высокому человеку, потому что он закусил губу и схватился за меч. Потом нам сказали, что он жаждал подучить руку королевы и вступить с ней в брак. Нилепта не могла сделать худшего выбора, когда обратилась к нему за помощью. Он тихо заговорил с ней, очевидно, соглашаясь с доводами великого жреца. Во время этого разговора Зорайя положила локоть на колено, уперлась подбородком на руки и смотрела на Насту с презрительной улыбкой на губах, как будто видела насквозь его мысли и планы. Нилепта, очевидно, рассердилась, ее щеки покраснели, глаза заблестели, и она стала еще красивее. Наконец, она повернулась к Эгону и, казалось, дала ему согласие, потому что тот низко поклонился ей. Все это время Зорайя сидела и улыбалась. Вдруг Нилепта сделала знак. Раздался звук труб. Все встали и покинули зал, кроме стражи, которой она приказала остаться на месте.

Когда все ушли, Нилепта наклонилась, нежно улыбаясь, и с помощью знаков и восклицаний дала нам понять, что желала бы узнать, как мы попали сюда. Очень трудно было объяснить ей это. Но вдруг меня осенила мысль. В кармане у меня имелась записная книжка и карандаш. Я набросал на бумаге чертеж подземной реки и озера, подошел к ступеням трона и подал книжку Нилепте. Она поняла сразу, радостно захлопала в ладоши, сошла с трона и подала чертеж Зорайе, которая также сейчас поняла его. Нилепта взяла карандаш у меня, с любопытством посмотрела на него и сделала несколько прелестных рисунков. Первый изображал ее, радостно приветствующую обеими руками человека, весьма похожего на сэра Генри. На втором рисунке она изобразила бегемота, умирающего в воде, и на берегу человека, в ужасе поднявшего руки при этом зрелище. В этом человеке мы без труда узнали великого жреца. Затем был рисунок, представлявший ужасную огненную печь, в которую Эгон толкал нас своим посохом.

Этот рисунок ужаснул меня, но я несколько успокоился, когда она ласково кивнула мне и принялась за четвертый рисунок. Она нарисовала человека, опять похожего на сэра Генри и двух женщин, себя и Зорайю, которые стояли, обняв его и держа над ним меч в знак зашиты и покровительства.

Зорайя, которая все это время смотрела на нас, особенно на сэра Генри, одобрила рисунки легким кивком головы. Наконец Нилепта набросала чертеж восходящего солнца, пояснив, что должна уйти, и что мы встретимся на следующее утро. Сэр Генри глядел так печально, что, вероятно, желая утешить его, Нилепта протянула ему руку для поцелуя, что они сделал с благоговением. Зорайя, с которой Гуд все время не сводил глаз и своего стеклышка, вознаградила его, также протянув ему руку для поцелуя, хотя глаза ее были устремлены на сэра Генри. Я рад сознаться, что не участвовал в этой церемонии, ни одна из королев не дала мне руки для поцелуя.

Потом Нилепта подозвала к себе человека, вероятно, начальника телохранителей, и отдала ему строгое и точное приказание, улыбаясь, кокетливо кивнула нам головой и вышла из зала, сопровождаемая Зорайей и стражей. Когда обе королевы ушли, офицер, которому Нилепта отдала приказание, с видом глубокого почтения повел нас из зала через разные коридоры и целый ряд пышных аппартаментов в большую комнату, освещенную висячими лампами (уже стемнело), устланную богатыми коврами, уставленную ложами. На столе, в центре комнаты, была приготовлена закуска, плоды и много цветов. Тут было восхитительное вино в древних глиняных фляжках, красивые кубки из золота и из слоновой кости.

Слуги, мужчины и женщины, были готовы служить нам, и пока мы ели, до нас откуда-то донеслось чудное пение. «Серебряная лютня говорила, пока не раздался властный звук трубы!» — пел чей-то нежный голос. Нам казалось, что мы находимся в земном раю, если бы мысль об отвратительном великом жреце не отравляла нашего удовольствия. Но мы так устали, что едва могли сидеть за столом, и скоро начали пояснять знаками, что страшно хотим спать. Нас повели куда-то и хотели положить каждого в отдельную комнату, но мы дали понять, что хотим спать вдвоем в одной комнате. Ради предосторожности, мы положили спать Умслопогаса с его топором в главной комнате, близ занавешенной двери, которая вела в наше помещение. Гуд и я легли в одной комнате, сэр Генри и Альфонс — в другой. Сбросив с себя все платье, за исключением стальной рубашки, мы бросились на наши роскошные ложа и покрылись богатыми, вышитыми шелком одеялами.

Через две минуты я задремал, как вдруг был разбужен голосом Гуда.

— Кватермэн! — сказал он. — Видали ли вы когда-нибудь такие глаза?

— Глаза? — спросил я сквозь сон. — Какие глаза?

— Конечно, глаза королевы Зорайи, так, мне кажется, ее зовут.

— О, я право не знаю! — зевнул я. — Я не заметил! Думаю, что у них обеих добрые глаза!

Я снова задремал. Гуд разбудил меня через пять минут.

— Кватермэн, послушайте!

— Ну, что еще там?

— Заметили вы, какая у нее нога?

Этого я не мог вынести. Около моей постели на столе лежала моя шляпа. Почти невольно я схватил ее и бросил прямо в голову Гуда.

После этого я заснул сном праведника. Что касается Гуда, не знаю, спал ли он, или мечтал о прелестной Зорайе, до этого мне не было дела!

Занавес опустился на несколько часов, и актеры новой драмы погружены в глубокий сон; все спят, быть может, за исключением Нилепты, которая дала волю своим поэтическим склонностям и, лежа в постели, не могла заснуть, думая об иностранцах, которые посетили ее страну, никогда не видавшую подобных посетителей, размышляя о том, кто они, что таится в их прошлом, сравнивая их с туземными мужчинами. У меня нет поэтических наклонностей, я хочу просто собраться с мыслями к дать себе отчет о том народе, среди которого мы находимся, сообразно моим впечатлениям.