И долго неожиданную весть

Никто не смел Арсению принесть.

Но наконец решились: он внимал,

Хотел вскочить, и неподвижен стал,

Как мраморный кумир, как бы мертвец,

С открытым взором встретивший конец!

И этот взор, не зря, смотрел вперед,

Блестя огнем, был холоден как лед,

Рука, сомкнувшись, кверху поднялась,

И речь от синих губ оторвалась:

На клятву походила речь его,

Но в ней никто не понял ничего;

Она была на языке родном —

Но глухо пронеслась, как дальний гром!..

Бежали дни, Арсений стал опять,

Как прежде, видеть, слышать, понимать,

Но сердце, пораженное тоской,

Уж было мертво, – хоть в груди живой.

Умел изгнать он из него любовь; —

Но что прошло, небывшим сделать вновь

Кто под луной умеет? Кто мечтам

Назначит круг заветный, как словам?

И от души какая может власть

Отсечь ее мучительную часть?

Бежали дни, ничем уж не был он

Отныне опечален, удивлен;

Над ним висеть, чернеть гроза могла,

Не изменив обычный цвет чела;

Но если он, не зная отвести,

Удар судьбы умел перенести,

Но если показать он не желал,

Что мог страдать, как некогда страдал,

То язва, им презренная, потом

Всё становилось глубже, – день со днем! —

Он Клару не умел бы пережить,

Когда бы только смерть... но изменить? —

И прежде презирал уж он людей:

Отныне из безумца – стал злодей.

И чем же мог он сделаться другим,

С его умом и сердцем огневым?

Есть сумерки души, несчастья след,

Когда ни мрака в ней, ни света нет.

Она сама собою стеснена,

Жизнь ненавистна ей и смерть страшна;

И небо обвинить нельзя ни в чем,

И как назло всё весело кругом!

В прекрасном мире – жертва тайных мук,

В созвучии вселенной – ложный звук,

Она встречает блеск природы всей,

Как встретил бы улыбку палачей

Приговоренный к казни! – И назад

Она кидает беспокойный взгляд,

Но след волны потерян в бездне вод,

И лист отпавший вновь не зацветет!

Есть демон, сокрушитель благ земных,

Он радость нам дарит на краткий миг,

Чтобы удар судьбы сразил скорей.

Враг истины, враг неба и людей,

Наш слабый дух ожесточает он,

Пока страданья не умчат как сон

Всё, что мы в жизни ценим только раз,

Всё, что ему еще завидно в нас!..

Против Литвы пошел великий князь.

Его дружины, местью воспалясь,

Грозят полям и рощам той страны,

Где загорится пламенник войны.

Желая защищать свои права,

Дрожит за вольность гордая Литва,

И клевы хищных птиц, и зуб волков

Скользят уж по костям ее сынов.

И в русский стан, осенним, серым днем,

Явился раз, один, без слуг, пешком,

Боец, известный храбростью своей, —

И сделался предметом всех речей.

Давно не поднимал он щит и шлем,

Заржавленный покоем! – И зачем

Явился он? Не честь страны родной

Он защищать хотел своей рукой;

И между многих вражеских сердец

Одно лишь поразить хотел боец.

Вдоль по реке с бегущею волной

Разносит ветер бранный шум и вой!

В широком поле цвет своих дружин

Свели сегодня русский и литвин.

Чертой багряной серый небосклон

От голубых полей уж отделен,

Темнеют облака на небесах,

И вихрь несет в глазах песок и прах:

Всё бой кипит; и гнется русский строй,

И, окружен отчаянной толпой,

Хотел бежать... но чей знакомый глас

Все души чудной силою потряс?

Явился воин: красный плащ на нем,

Он без щита, он уронил шелом;

Вооружен секирою стальной,

Предстал – и враг валится, и другой,

С запекшеюся кровью на устах,

Упал с ним рядом. Обнял тайный страх

Сынов Литвы: ослушные кони

Браздам не верят! тщетно бы они

Хотели вновь победу удержать:

Их гонят, бьют, они должны бежать!

Но даже в бегстве, обратясь назад,

Они ударов тяжких сыплют град.

Арсений был чудесный тот боец.

Он кровию решился наконец

Огонь в груди проснувшийся залить.

Он ненавидит мир, чтоб не любить

Одно созданье! Кучи мертвецов

Кругом него простерты без щитов,

И радостью блистает этот взор,

Которым месть владеет с давных пор.

Арсений шел, опередив своих,

Как метеор меж облаков ночных;

Когда ж заметил он, что был один

Среди жестоких, вражеских дружин,

То было поздно! – «Вижу, час настал!» –

Подумал он, и меч его искал

Своей последней жертвы. – «Это он!» —

За ним воскликнул кто-то. – Поражен,

Арсений обернулся, – и хотел

Проклятье произнесть, но не умел.

Как ангел брани, в легком шишаке,

Стояла Клара, с саблею в руке;

И юноши теснилися за ней,

И словом, и движением очей

Распоряжая пылкою толпой,

Она была, казалось, их судьбой.

И встретивши Арсения, она

Не вздрогнула, не сделалась бледна,

И тверд был голос девы молодой,

Когда, взмахнувши белою рукой,

Она сказала: «Воины! вперед!

Надежды нет, покуда не падет

Надменный этот русский! Перед ним

Они бегут – но мы не побежим.

Кто первый мне его покажет кровь,

Тому моя рука, моя любовь!»