1 – о существовании политического заговора, имеющего целью ниспровержение власти и государственного порядка,

2 – об экстренном собрании в Сен-Клу совета старейшин и совета пятисот и

3 – о назначении главнокомандующим войсками Парижа генерала Бонапарта.

Сиес, Баррас и Дюко должны были подать Бонапарту прошение об отставке из директории, тогда директория падает сама собою и новая директория имелась быть назначенною из Бонапарта, Сиеса и Дюко. Государственный переворот был назначен на 16 брюмера. Революция могла рассчитывать на полный успех. Директория слишком уронила себя в глазах народа, и народ искал власти твердой и определенной. Наполеон как нельзя более соответствовал этому идеалу. Большинство администрации, народ и армия были на стороне переворота. Противиться могли те, чьи интересы задевались этим переворотом. Но для их усмирения существовала армия.

Однако всему этому делу едва не помешало самое простое обстоятельство.

За несколько дней до революции Наполеон уехал к брату своему Жозефу в Монтфонтень на несколько дней. Желая побеседовать с Реньо наедине, Наполеон предложил ему верховую поездку. Достигнув озера, лошадь Бонапарта споткнулась на всем скаку о скрытый под песком камень и сбросила всадника с седла метров на шестнадцать. Реньо соскочил с своей лошади и подскочил к Наполеону, которого застал в беспамятстве. Не заметно было ни пульса, ни дыхания. Через несколько минут, однако, Бонапарт очнулся, как бы от сна, и вскоре с той же легкостью, с какою был сброшен, вскочил снова в седло (Пеэр, 241).

17 брюмера совет старейшин заслушал вышепоименованные три вопроса и принял их единогласно. Наполеон был приглашен в заседание совета.

В то время все генералы, за исключением Журдана и Ожеро, были в квартире в блестящей форме. Когда получено было приказание совета старейшин, Наполеон, во главе блестящего генералитета, немедленно выехал в Тюильри. Его сопровождали Макдональд, Серюрье, Мюрат, Ланн, Андриосси, Бертье и Лефевр. При проезде через город нетрудно было убедиться, что заранее отданные приказания были в точности исполнены. Войска парижского гарнизона стояли под ружьем на своих местах во всех стратегических пунктах, командующих столицей. Приехав в Тюильри, Бонапарт с блестящей свитой вошел в зал заседаний. «Граждане делегаты, – сказал он, – республика находилась на краю гибели! Вы оказались на высоте положения и спасли ее энергическим вашим решением. Горе тем, кто вздумал бы вызывать беспорядки и волнение! С помощью генерала Лефевра, генерала Бертье и других моих товарищей по оружию я их немедленно же арестую. Не к чему было бы теперь справляться с прецедентами прошлого. Никакая историческая эпоха не может сравниться с концом XVIII столетия, а тем более с настоящей минутой! Ваша мудрость постановила решение, а мы его выполним, если понадобится, силой оружия. Нам нужна республика, зиждущаяся на истинной свободе граждан народного представительства. Такая республика у нас и будет! Клянусь в том за себя и за своих товарищей по оружию!» «Мы все клянемся!» – единодушно воскликнули сопровождавшие его генералы.

Решения совета старейшин были немедленно объявлены в совете пятисот и совершенно молчаливо им приняты.

Не то было во дворе Тюильри, где Наполеон выходил из зала заседания. Пока генерал Бонапарт садился на коня, караул Тюильри приветствовал своего возлюбленного полководца громким и дружным «ура». Приветствие многознаменательное.

Все происшедшее в совете старейшин и в совете пятисот на другой день было опубликовано в газетах с комментариями, подобающими данному случаю.

На другой день роли были распределены так: военный караул держали Ланн в Тюильри, Серюрье – в Наун де Журе, Мармон – в военном училище, Макдональд – в Версале, а Мюрат – в Сен-Клу. Директора Сиес, Дкжо и Баррас подали прошения об отставке и вручили их Наполеону, как представителю высшей исполнительной власти в Париже. Так как Гойе и Мулен оказались несговорчивыми, то их арестовали в Люксембургском дворце и охрана их была поручена Моро, который вместе с тем состоял начальником караула в резиденции правительства. Фуше предложил запереть все входы Парижа и подвергнуть ревизии омнибусы и курьеров; но Наполеон это предложение отверг, заявив, что он действует во имя народа и для народа. Ожеро, увидев свой промах, тоже явился к Наполеону, но ему было сказано, что он хорошо сделает, если будет сидеть смирненько и тоже передаст Журдану. Тем не менее, ночью в квартире Соличетти собралась партия недовольных, которая решилась устроить контрреволюцию; но заговор был выдан самим Соличетти, причем Фуше принял надлежащие меры против членов заговора.

На другой день, 18 брюмера, всеми действующими лицами роли были прекрасно исполнены и дело было выиграно. Единственное лицо путало свою роль и едва не погубило всего дела – это был сам гениальный Наполеон.

Прежде всего, вышла очень важная путаница с местом заседания. Для совета старейшин в Сен-Клу отведен был наверху зал Аполлона, а совет пятисот помещен в оранжерее. Но при этом забыли все приготовить ко времени открытия заседаний. Принялись за приготовления, когда стали собираться члены советов, и закончили приготовления только к двум часам. За это время агитаторы противных партий успели сделать очень многое. При открытии заседаний неожиданности начались с совета старейшин. Было внесено предложение о том, чтобы отложить поручение Наполеону верховной власти, так как требовали прежде выяснить, находится ли исполнительная власть в надлежащем составе. Когда же секретарь заявил, что четыре директора подали в отставку, то в совете произошла полнейшая анархия.

В это время у дверей совета появился со своим штабом Наполеон. «Он страшно побледнел, но сделал над собою энергичное усилие, оправился и начал говорить отрывистыми, хлесткими, красноречивыми фразами: «Мы находимся теперь над вулканом. Я не Цезарь и не Кромвель, а простой бесхитростный солдат, который жил спокойно в Париже и оказался, неожиданно для самого себя, призванным спасать отечество. Если бы я был узурпатором, я обратился бы теперь не к народному представительству, а к солдатам прежней моей итальянской армии. На обязанности всех присутствующих принять меры, необходимые для спасения свободы и равенства… („А также и конституции“, – крикнул один голос.) Стоит ли говорить о конституции? – возразил Бонапарт. – Вы нарушили ее 18 фруктидора, а затем 22 флориаля и 30 прериаля. Все фракции ссылаются на конституцию и все ее нарушали. Служа предметом всеобщего неуважения, она стала непригодной для республики, так как, очевидно, не может спасти тех, кто ее и в грош не ставит». Затем Наполеон обратился к совету старейшин с просьбою облечь его надлежащими полномочиями, обещая их сложить тотчас же по устранении опасности, в которой находится теперь государство. Какая это такая настоятельная опасность, спросили его. «Ну что же, если на то пошло, я не стану молчать, – воскликнул Наполеон. – Знайте же, что Баррас и Мулен предлагали мне стать во главе партии, замышляющей окончательное ниспровержение либерального порядка дел!» На Бонапарта посыпался ряд требований объяснений.

На это Бонапарт разразился обвинениями совета пятисот и конституции и пригрозил, что если бы кому-либо вздумалось объявить его вне закона, то он обратится к гренадерам, штыки которых сверкают здесь по соседству. «Вспомните, что я иду под сенью богини Счастья, сопровождаемой богом Войны!» «Помилуйте, генерал, вы сами не знаете, что говорите теперь», – шепнул ему на ухо Буррьен… На требования дать более точные сведения о заговоре Наполеон не мог придумать ничего иного, кроме нелепого сочетания имен Барраса и Мулена, и только присовокупил, что истинная опасность заключается как раз в совпадении программы заговорщиков с общими желаниями, вследствие чего сами заговорщики нисколько не хуже несметного множества других людей, которые в глубине души разделяют их мнения. Раздосадованные соучастники Бонапарта буквально вытащили его тогда из залы заседания. По удалении Наполеона бонапартистское большинство благополучно провело заранее условленную программу и вотировало доверие Бонапарту (Слоон).