В дальнейшем путешествии Екатерины II Суворов также принимал участие и даже был представлен австрийскому императору Иосифу, с которым часто и подолгу беседовал по вопросам и делам военно-политического свойства. Когда императрица из Херсона повернула в Крым, Суворов возвратился к своему посту и сформировал лагерь войск. На обратном пути он встретил государыню и проследовал в ее свите до Полтавы. Тут были устроены маневры войск, воспроизводившие знаменитую победу Петра над шведами.
В Полтаве Потемкин и Суворов откланялись Екатерине, отправлявшейся в Москву. Потемкину она пожаловала титул “Таврического”; Суворову – табакерку со своим вензелем, стоимостью не менее 7 тысяч рублей.
Глава VI. Вторая турецкая война. 1787 – 1790
Победа при Кинбурне. – Разгром турецкого флота. – Неудача под Очаковым. – Штурм Очакова. – Победа при Фокшанах – Разгром турок в Рымнике. – Суворов – граф Рымникский и священной Римской империи. – Взятие Измаила и непримиримая вражда Потемкина
Как известно уже, Турция жестоко поплатилась за опрометчивое объявление войны России по наущениям Франции; тем не менее, Турция более даже чем усугубила прежнюю свою ошибку, вызвав Россию к новой войне. Послушавшись недобросовестных советчиков, Англии и Пруссии, Турция очертя голову потребовала от России возвращения Крыма и уничтожения всех договоров, начиная с кучук-кайнарджиского.
Война была объявлена 13 августа 1787 года. России было не до войны. Она находилась накануне войны со Швецией. С Польшей дела все более осложнялись. С Пруссией были до крайности натянутые отношения. Это именно и имела в виду Турция, деятельно готовившаяся к войне во все время после кайнарджиского мира.
Командовать действующей армией, называвшейся екатеринославской, назначен был Потемкин, бывший теперь уже фельдмаршалом. Другая же армия, так называемая украинская, под начальством фельдмаршала Румянцева, имела своим назначением охрану наших границ и спокойствия в Польше, а также поддержание связи между действующими армиями, нашею и австрийской, двинувшейся в 1787 году к турецким границам. Самый же главный военный район, так называемый херсонес-кинбурнский, был поручен Суворову, находившемуся в наилучших отношениях с Потемкиным и беспрерывных сношениях с ним. Потемкин же, между прочим, писал ему: “Мой друг сердечный, ты своею особою больше 10 000 (человек); я так тебя почитаю и ей-ей говорю чистосердечно ”.
Турки после первого неудачного нападения на Кинбурн с моря вторично напали на эту крепость и, придвинувшись со стороны Очакова, начали бомбардировать ее. Это безуспешно продолжалось несколько дней с самым незначительным вредом. Турки два раза пытались высадиться, но были отбиты со значительным уроном: один из кораблей был сильно поврежден, другой – взорван с пятьюстами человек экипажа. Так прошло полтора месяца, пока русские, бывшие неподготовленными, достаточно изготовились, чтобы принять турок соответствующим образом, когда те вновь предприняли бомбардирование кинбурнской крепости 29 сентября, еще более усилившееся тридцатого. Суворов сразу сообразил, что предпринимается нечто серьезное, и запретил своей артиллерии отвечать на турецкий огонь. Видя, что турки желают высадиться на кинбурнскую косу, он принял всевозможные меры, чтобы не мешать им в этом. “Пусть все вылезут”, – повторял он своим приближенным, составив уже общий план действий, аналогичный с тем, что мы видели в Гирсове в 1773 году. Турецкие же суда, подплывая к берегу, немедленно вбивали сваи для ограждения себя от выстрелов. Турки высаживались с шанцевым инструментом, с мешками для песка и немедленно принимались за устройство укреплений. Эти работы никем не нарушались, так что, спокойно окончив их, турки после полудня, не торопясь, сделали омовение и совершили обычную молитву на глазах у русских. Затем началось наступление. Подошли на версту, а передовые под прикрытием берега приблизились к крепости шагов на 200, и только тогда, около трех часов дня дан был залп со всех орудий. Загорелся упорный, ожесточенный бой с переходом успеха то на ту, то на другую сторону. Но в самый серьезный и затруднительный момент боя случилось большое несчастье. Суворов, все время руководивший боем и находившийся в передних рядах одно время даже совсем пешим вследствие ранения лошади, получил картечную рану в бок, ниже сердца, и на некоторое время лишился сознания. Солнце уже стояло низко, и русские два раза были отбиты. Вследствие этого ранение Суворова имело решительное влияние на отступление русских в крепость, которое хотя и было произведено в полном порядке, но с потерей нескольких полковых орудий.
Перед глазами Суворова, находившегося в полусознательном состоянии, проносилась совсем чуждая для него картина: русские войска быстро проходили мимо него в отступлении; турки яростно преследовали отступавших в крепость, с радостными криками захватывая оставшиеся пушки и увозя их с собою. Тем не менее, Суворов не упал духом и не утратил уверенности в победе, что и обеспечило одну из самых крупных и громких его побед на следующий же день. Стянув все подкрепления, Суворов ударил на неприятеля с такой стремительностью и силой с разных сторон, что последний окончательно был выбит из своих укреплений и сбит в одну кучу на протяжении лишь около полуверсты. Положение турок было тем более ужасно, что у них не было никаких средств к отступлению, так как суда их ушли далеко в море для устранения бегства. Турки, как разъяренные звери, бросались на теснивших их со всех сторон русских и, тем не менее, умирали массами или тут, на косе, или на море, куда они бросались, желая укрыться за сваями, но где на них градом сыпалась картечь. Поражение было полное. При самом окончании боя раненый Суворов, находившийся все время на поле сражения и управлявший всем ходом его, был снова ранен ружейной пулей в левую руку навылет.
На следующий день, рано утром, прибыли к косе турецкие суда, чтобы подобрать живых и мертвых под градом пушечных ядер и гранат. Всего судами было увезено не более 700 человек. Высадилось же на кинбурнской косе не менее 5 300 человек.
Невозможно передать, с каким восторгом был принят этот разгром и Потемкиным как главнокомандующим, и в Петербурге. Потемкин, приняв на себя должность главнокомандующего, не имея на это соответствующих задатков, совсем растерялся, не зная, с чего начать, что предпринять, за что и как приняться. А время шло. Бездеятельность же и нерешительность так угнетали его нравственно, что он письмо за письмом посылал императрице с отказом от принятой им на себя обязанности и с просьбой позволить передать главнокомандование Румянцеву, который, бесспорно, был правоспособнее Потемкина в этом отношении. Последний дошел, наконец, до полного отчаяния, как это видно из многочисленных писем его к Румянцеву по этому предмету. В одном, например, из таких писем он прямо говорит:
“Ей-Богу, я не знаю, что делать, болезнь угнетает, ума нет”, – и в заключение просит его “повеления – куда доставить нужные бумаги и суммы”(то есть по главнокомандованию действующей армией).
И вдруг – небывало громкая победа именно в его армии!.. Потемкин сразу ожил и преобразился.
“Не нахожу слов изъяснить, – писал он между прочим Суворову, – сколь я чувствую и почитаю вашу важную службу; я так молю Бога о твоем здоровье, что желаю за тебя сам лучше терпеть, нежели бы ты занемог”.
Императрица также была в восторге, называла победу “совершенною” и добавляла: “но жаль, что старика ранили”. Во дворце был большой выход, причем читалась реляция[2], Екатерине приносили поздравления и отслужили молебен с коленопреклонением. В собственноручном рескрипте государыни Суворову, между прочим, сказано: “чувствительны нам раны ваши”. По совещании императрицы с Потемкиным Суворов, при вторичном рескрипте, получил орден Андрея Первозванного.
