Кальвин радикальнее Лютера. – Учение об оправдании верой у Кальвина; догмат о предопределении; толкование таинства евхаристии. – Учение Кальвина о церкви и государстве; их взаимные отношения. – Ветхозаветный дух его учения. – Кальвинизм и католицизм. – Общая характеристика сочинения: его полемический тон, слог; его необыкновенный успех

Первоначальный план Кальвина, когда он задумал этот труд, состоял в том, чтобы дать соотечественникам краткое популярное изложение основных принципов нового учения. Теперь, ввиду изменившихся обстоятельств, план этот подвергся некоторым изменениям. Противники реформации должны были убедиться, что последователи ее не только не придерживаются каких-либо разрушительных доктрин, но что они одни стоят на истинно евангельской почве, что истинная церковь лишь та, к которой принадлежат они, приверженцы так называемого нового, но в сущности первоначального, неискаженного христианского учения. Сочинение, таким образом, должно было приобрести характер апологетически-полемический. Кроме того, чтобы сделать его доступным всему образованному миру, необходимо было издать его на латинском языке.

В 1536 году в Базеле появилось первое издание “Христианской институции”; это был небольшой том страниц в 500 in octavo. С тех пор одно издание следовало за другим, и каждый раз объем книги все увеличивался. Это был главный, любимый труд реформатора, к которому он постоянно возвращался, отделывая детали, усиливая доказательства и пополняя пропуски. В первом издании “Христианская институция” состояла всего лишь из шести глав; последнее (6-е, при жизни реформатора) издание 1559 года состояло уже из четырех книг, подразделявшихся на 80 глав. За каждым латинским изданием обыкновенно следовал его французский перевод. Но, несмотря на эти переработки, основные идеи “Христианской институции” остаются одинаковыми во всех изданиях. Двадцатишестилетний автор исповедовал те же принципы, которые защищал до конца своей жизни.

“Христианская институция”, бесспорно, была самым выдающимся произведением эпохи Реформации. Мысль изложить в стройном систематическом порядке основные начала протестантизма являлась уже и до Кальвина. Были и попытки этого рода – таковы, например, “Loci communes” Меланхтона (1521), “Commentarius de vera et falsa religione” Цвингли (1525), катехизис Фареля, но все эти произведения делали еще ощутительнее недостаток такого труда, который представлял бы цельное и законченное изложение протестантской теологии. Появление “Institutio religionis Christianae” составляет поэтому эпоху в истории. С тех пор приверженцы реформы могли выставить свою ясную, отчетливую формулу веры и в борьбе с католицизмом, сильным своей стройной организацией, опереться на организацию не менее стройную и законченную.

Рассмотрим же в главных чертах это учение в том законченном виде, в каком оно является в последнем издании “Христианской институции”.

Для биографа Кальвина сочинение это представляет двоякую ценность – не только как программа деятельности, которой он неуклонно следовал всю жизнь, но и потому, что в этом сочинении, точно в зеркале, отражается сам характер, склад ума реформатора. Действительно, его ясный, светлый ум, его беспощадная логика не знают середины, не признают полумер: то, что у его предшественников является только намеченным, у него развивается до последних логических выводов. Кальвин не входит ни в какие сделки с преданием. Без страха, без сожаления он разрушает все старое и на его обломках воздвигает гордое здание своего учения, величественное и мрачное по своей смелости и неумолимой последовательности.

Если сравнить системы двух реформаторов – германского и женевского, то роль, которую играет в каждой из них личный характер и условия развития их творцов, становится еще заметнее. Лютер провел значительную часть своей жизни на службе католической церкви и проникся ее духом, от которого не может отрешиться и впоследствии. Кальвин, развитие которого совершалось уже под влиянием новых веяний, никогда, собственно, не был вполне убежденным католиком. То, что удерживало его так долго в старой церкви, было не столько твердое убеждение, сколько врожденная любовь к порядку, которая заставляла его видеть в единстве и образцовой иерархии католической церкви единственный идеальный, Богом установленный порядок вещей. Раз отрешившись от этого взгляда, он уже не останавливается на полдороге – он круто и бесповоротно порывает с прошлым и становится непримиримым антагонистом католической церкви. Лютер отступает от церковной традиции лишь настолько, насколько его вынуждает к этому буква Писания. Он признал бы даже и папу, если б тот не мешал ему проповедовать. Кальвин гораздо радикальнее. Он признает только один безусловный авторитет – Св. Писание. По его мнению, Бог раз и навсегда выразил свою волю в Св. Писании, и вся жизнь человечества – не только религиозная и нравственная, но политическое и церковное устройство – должна быть строго согласована с буквой этого закона. Церковная традиция для него пустой звук. Отцы церкви имеют значение лишь в той степени, в какой их учение соответствует прямому смыслу Писания, и в полемике с ними реформатор часто позволяет себе самые пренебрежительные выражения. Не менее решительно, чем церковное предание, он отвергает и помощь человеческого разума. “Лучше невежество верующего, чем дерзость мудрствующего” – таков отныне девиз недавнего гуманиста. Христианство в его учении становится, таким образом, “религией книги”, неизменным и неподвижным, как ислам, раз навсегда заключенным в тесные рамки Св. Писания. Недоступное никаким влияниям истории и философии, сковывающее всякое развитие форм общественной и религиозной жизни, оно, как мы уже сказали, служит верным отражением жизни и характера самого реформатора, который, раз выяснив себе свою программу, ни в чем не отступал от нее до конца жизни.

Учение об оправдании верой, об абсолютной невозможности для человека собственными усилиями добиться спасения, – этот центральный пункт Лютеровской догматики, – занимает и у Кальвина выдающееся место. Как известно, учение это возникло как протест против католического учения о добрых делах, под которыми разумели почти исключительно дела внешнего благочестия. Лютер ополчился против крайностей этой теории, поведшей к гнусной торговле индульгенциями. Он доказывал, что добрых дел недостаточно, что спасти человека может только вера, одна вера в искупительный подвиг Христа, причем, однако, полагал, что и сама вера является в человеке только вследствие Божьей благодати. Это учение, найденное им в сочинениях св. Августина и уже заключающее зачатки предопределения, германский реформатор старается все-таки примирить со свободной волей человека. Кальвин и тут идет гораздо дальше. С беспощадной логикой он доказывает, что если вера есть лишь действие благодати, если человек сам, без Божественной помощи, не может спастись, то из этого следует, что и спасение, и не спасение его зависит исключительно от Божественной воли, что свободы воли нет и не может быть, что допускать последнюю – значит ставить Бога в зависимость от человека. Человек существует лишь для прославления величия Бога, который одних, для возвеличения своего милосердия, предопределяет к спасению, других – для возвеличения своей справедливости – к проклятию. Чтобы исключить всякую мысль о свободе человеческой воли, Кальвин с особенной силой подчеркивает, что под этим предопределением не следует понимать лишь то, что Бог наперед знает все человеческие дела. Спасение не зависит также от одной только веры. Истинно верующим может быть лишь тот, кто “избран”. Подобно тому, как Бог, не обращая внимания на заслуги, руководствуясь своей вечною, неизменною, непостижимою для нас волей, одних избирает для спасения, точно так же он осуждает других – “еще раньше, чем они совершили что-либо хорошее или дурное” – на вечное проклятие. И при этом Он не ограничивается в отношении этих заранее осужденных одним только попустительством зла – Он сам ожесточает их сердца, толкает их ко злу. Дьявол, который творит зло лишь с разрешения Бога, может только мучить избранного, но не победить его. Божественная воля не знает перемен и колебаний. Кто раз был записан в книгу жизни, тот не может быть вычеркнут из нее; кто владеет Божественной благодатью, тот никогда не утратит ее, несмотря на все свои заблуждения. Только для избранного имеет значение молитва, вера, страх Божий. Тот же, кто записан в книгу смерти, остается неизменным “сосудом гнева Божия”, и все, даже его добрые дела, ведет его к проклятию. Его добродетели, его вера – призрачны, спасение для него невозможно.