Учебное заведение Крюммера; его особенности и влияние. – Неожиданный переезд в Петербург. – Резкий переход в образовательно-воспитательном отношении. – Пансион А. Я. Филиппова и личность директора. – Влияние последнего на барона Н. А. Корфа.

Школьная пора барона Н. А. Корфа протекла при таких же резких переходах, как и раннее его детство. На десятом году жизни он очутился в истинно немецком учебном заведении Крюммера, где все преподавание велось на немецком языке, где разговорным языком был только немецкий, где весь склад жизни не только учебного заведения, но и города не имел в себе ничего русского, служил точною копией германского быта.

Как ни крут был такой перелом в жизни десятилетнего мальчика, но под влиянием неблагоприятных впечатлений, оставленных в нем временем, проведенным в Москве и Новгороде, его не тянуло в отцовский дом, в котором против воли отца он чувствовал излишние стеснения и гнет. Германизированный уголок с его привольем, ширью и отсутствием гнета более всего напоминал ему семейную школу Градовских (в Волчьем),– и мальчик быстро сжился с ним и полюбил его. Сам по себе Верро как незначительный городок, но очень благоустроенный, более походил на обширное село, чем на город, вполне благоприятствуя учащимся широко пользоваться всеми условиями сельского быта и летом, и зимой.

В ту пору в учебном заведении Крюммера находилось около ста воспитанников всех возрастов – от самого младшего, находившегося под женским присмотром, до так называемых «студентов» старшего класса, непосредственно переходивших в Дерптский университет, из которых каждый имел отдельную комнату и жил совершенно самостоятельно. Такая многочисленность и разношерстность состава заведения не помешала, однако, последнему удержать семейное начало. Барон Н. А. Корф удостоверяет в своих «Записках», что в учебном заведении Крюммера он «чувствовал себя в семье… Я чувствовал себя дома, под влиянием близких мне людей, и в классной комнате главного корпуса, и в обширнейшей зале его за обедом, и там же во время воскресной молитвы, совершавшейся самим директором, при полном сборе воспитанников, под звуки органа». Такой же «теплый, семейный характер» имели и акты, происходившие в этом учебном заведении, и гимнастические праздники в огромном манеже при нем, и катанье на коньках через все озеро, примыкавшее к саду заведения, при участии учителей и дирекции. На всех этих празднествах и развлечениях присутствовали жена и дочери директора, знавшие по именам каждого из воспитанников всех возрастов.

Такая замечательная постановка дела в учебном заведении объясняется «прекрасным подбором преподавателей» и замечательной личностью директора Крюммера, которого барон Корф называет «едва ли не лучшим педагогом из всех, с которыми судьба сводила» его в детстве. Хорошо подготовленный дома по немецкому языку, Коля не только не отставал от других в прохождении учебного курса, но и настолько подвинулся вперед в знании и обладании немецким, что этот последний на всю жизнь остался как бы вторым родным его языком. Но, помимо успеха в науках, барон Корф обязан заведению Крюммера и кое-чем другим, что стоит даже выше знания. По личному признанию барона Корфа, в этом заведении «были заложены первые основы политического или гражданского» его развития.

Чувствуя себя в доброй, согласной, дружной семье, он вместе с тем по самому ходу и складу всей жизни заведения, во всех ее проявлениях, познавал и сознавал на каждом шагу, что существует общество, существуют права и обязанности, всеми уважаемые обычаи; что общество и отдельная личность вправе предъявлять друг другу взаимные требования.

«Все это,– говорит барон Корф, – я познал в микроскопическом мире товарищей, который имел, однако, свою организацию, сходную с буршеншафтами германских университетов. Не только фискальство, но и неуважение к женщине, угнетение слабого, обман, измена данному слову беспощадно карались судом товарищей. Директор и инспектор, равно как и все учителя воспитывали в нас чувство ответственности доверием к нам и предоставлением нам возможно полной свободы, а не попечениями сыскной полиции».

Эта разумная организация школьного общежития распространялась на весь режим учебного заведения, не исключая даже забав и игр, которые происходили при строгом соблюдении правил, установленных традициями заведения и свято охраняемых судом товарищей, имевшим право подвергать провинившегося даже исключению, признаваемому и начальством. Благодаря таким порядкам все формальное, показное было чуждо этому заведению, и жизнь его шла плавно, гармонично, без всяких отклонений. Какая бы то ни было, формалистика до такой степени была чужда духу этого заведения, что воспитанники его не имели даже понятия о том, что значит «ходить в парах». Появляясь на городских улицах не иначе как гурьбою, они, тем не менее, не производили впечатления чего-нибудь неприличного, а имели вид веселой приличной молодой компании, привыкшей свободно держать себя не в ущерб достоинству.

К особенностям заведения Крюммера на германский пошиб необходимо добавить еще, что новая местность, люди и нравы опять-таки германского же характера сильно занимали маленького Корфа. При отсутствии хоть чего-либо похожего на гнет или насмешки с какой бы то ни было стороны в отношении исповедуемой им православной веры, пользуясь даже уроками русского языка, мальчик, однако, жадно всасывал в себя немецкий элемент и неизбежно онемечился бы до полного забвения всего русского, не исключая и природного своего языка, при условии продолжительного пребывания в Верро. Но ему суждено было провести там лишь два года (1844 и 1845 гг.), примерно до одиннадцатилетнего возраста. Неизвестно, по чьему почину (отец его был уже в это время безнадежно болен) он был переведен в Петербург, где ему суждено было получить коренное русское и православное воспитание.

В это время в Петербурге большою известностью пользовался пансион Александра Яковлевича Филиппова, существовавший более 30 лет и после него, под управлением членов той же семьи. В ту пору процветал уже столь распространенный в настоящее время промысел «обязательного приготовления» разными пансионами к определенному сроку, в известное учебное заведение, с ручательством в этом перед наивными родителями и со взиманием произвольно высокой платы, до 300 рублей в месяц и более. Но пансион А. Я. Филиппова резко отличался от этого типа «промысловых» учебных заведений, живущих, строго говоря, обманом и родителей, и учащихся, и тех учебных заведений, куда они готовят богатое и родовитое юношество. Это было в полном смысле образовательное и воспитательное учебное заведение, очень серьезно поставленное, гордое своим Достоинством и успехами, неподкупное. Воспитанники Филиппова традиционно поступали во всевозможные заведения одними из первых; тем не менее, он гнушался специализации «готовить» обязательно в те или иные учебные заведения. Пансион его имел определенную программу, хорошо примененную к общеобразовательным потребностям, а потому питомцы его и оказывались хорошо подготовленными в разные учебные заведения. На просьбы даже высокопоставленных особ относительно «приготовления» в то или другое заведение А. Я. Филиппов гордо отвечал, что «приготовляют только котлеты, а людей воспитывают и обучают». Никакие просьбы и убеждения не могли заставить его допустить в свое заведение более 30 воспитанников, так как с большим количеством он считал невозможным вполне добросовестно вести дело с той замечательной серьезностью, с какою он относился к этому делу. Ни за кого из воспитанников он не брал более 300 рублей в год, т. е. только ту сумму, которую другие взимали лишь за один месяц учения.

Пансион Филиппова был также строго семейною школою, где сам директор, довольно многочисленная его семья и питомцы жили одною общею жизнью, дружно, согласно. Даже гостей своих Филиппов принимал не иначе как за общим столом с питомцами, не позволяя при этом ни себе, ни другим чего-либо лишнего против того, что он мог предложить и своим питомцам. Но характер этой семейной школы резко отличался от тех двух, в которых Корфу пришлось побывать, – в Волчьем и в Верро. В первой было истинно домашнее сельское приволье. Во второй царил дух германского студенчества, по преимуществу демократический, направленный к развитию личного достоинства и воспитанию чувства долга. В третьей семейственность сводилась к положению сына, обязанного беспрекословно исполнять волю отца, «без рассуждений». Положение это определяется «ежовыми рукавицами», право которых барон Корф старается объяснить тем, что тогда «веровали не только в возможность задержать работу мысли и бесповоротно направить ее отечески-драконовскою властию, но и в барабанный бой и шагистику».