– Что за чай?

– Мандарин и ююба.

– Ююба?

– Китайский финик. Чтобы набрать вес. Хорошо для печени и мышц.

Рубен с опаской отхлебнул глоточек.

– М-м-м… – протянул он. – Недурно.

– И еще для мокроты и вспучивания, – добавил Ай-Ю, принимаясь обмахивать мебель на веранде метелкой из петушиных перьев.

Рубен нахмурился, вглядываясь в чашку.

– Это полезно для мокроты и вспучивания или для избавления от них?

Ай-Ю глубоко задумался.

– Оцень слозный вопрос, хозяин, – изрек он наконец, усиливая свой акцент и моментально превращаясь в глуповатого «китаезу». – Простой ум не понимать.

Грейс прыснула со смеху. Неожиданно для нее Рубен опустился рядом с ней на стенку, ограждавшую веранду. До нее донесся запах разогретого солнцем тела вспотевшего мужчины, наклонившись чуть ближе, она различила аромат хвойного мыла и лавровишневой воды, ею же самой купленных для него в городе.

Страшно подумать, сколько интимных подробностей о Рубене Джонсе ей известно!

– Как там Крестный Отец? – заговорил Ай-Ю, продолжая обметать пыль с мебели. – Вы познакомиться, да?

Рубен пристально посмотрел на Грейс, потом перевел взгляд на Ай-Ю.

– А вы откуда знаете?

– Он все знает, – ответила вместо него Грейс, ничуть не удивляясь. – Ты говорил с Генри? – спросила она у Ай-Ю.

Китаец лишь пожал тощими плечами.

– Он говорил с Генри, – уверенно подтвердила она. – Что ты знаешь об Уинге, Ай-Ю? Расскажи нам, что ты рассказал Генри.

– Почти ничего не знать, – скромно потупился он.

– Нам говорили, что двенадцать лет назад он предпринял попытку сбросить власть маньчжуров и теперь живет в изгнании, – продолжала Грейс, не теряя надежды заставить его разговориться.

И почему ей самой не пришло в голову расспросить Ай-Ю о Марке Уинге? Ее мысли были заняты другим, вот почему. Стыдно было признаться, чем именно.

– Марк Уинг – нет изгнанник, – возразил Ай-Ю, – он сбежать. Он –Белый Лотос, древний секта в Пекин. Он с друзьями хотеть убивать император Куанг-Хцу. Всех схватить, он один сбежать. Всех казнить на костер, делать «небесный фонарь».

– Чудесно. И теперь он живет в Китайском квартале Сан-Франциско.

– Да, так. Очень богатый человек, очень плохой. Опиум, шлюхи, воровство. Он говорить вернуться домой, взять целый армия, убивать император.

– Ну я, к примеру, – вставила Грейс, – хотела бы, чтобы он уехал как можно скорее.

– Он никуда не ехать, никогда. Много курить отрава, много деньга, жадный. Все болтать, никуда не ехать. Хотеть стать белый господин. Носить костюм из шерсть, жесткий башмаки, стричь волосы. Все белый господа смеяться: ха-ха-ха, большой шутка. Он совсем с ума сходить. И теперь дома сидеть, совсем-совсем с ума сходить.

«Ты и половины не знаешь», – подумала она, но тут же решила, что он знает все и даже больше.

– Откуда вы все это знаете? – спросил Рубен. Ай-Ю развел руками.

– Откуда олень в лесу знает, как находить зеленую траву зимой? Откуда муравей знает, как строить муравейник? Откуда дрозд знает, когда приближается гроза?

Рубен уставился на него в замешательстве. Ай-Ю забрал у него чашку и что-то одобрительно прогудел, увидев, что она пуста.

– Сегодня на обед лепешки из репы. Хорошо для внутренних органов.

Он поклонился, и длинная черная коса скользнула через обтянутое красной фланелевой рубашкой плечо ему на грудь. Продолжая кланяться, Ай-Ю попятился к выходу, потом повернулся и исчез в доме, бесшумно ступая в мягких тряпичных туфлях.

– Никак не могу его раскусить, – признался Рубен, поудобнее устраиваясь на приступке.

– А он не хочет, чтобы ты его раскусывал.

– Знаешь, что он мне заявил сегодня утром? Я куда-то задевал свой носовой платок, а он и говорит:

«Посмотрите в ночной рубахе». И точно, платок оказался в кармане. Я его спрашиваю: «Как вы догадались, что он там?» Вот угадай, что он мне ответил.

– И что же?

– «Сосна шелестит на ветру так же, как ива, но одноглазый волк все равно крепко спит». Можешь ты мне растолковать, что это значит?

– Ровным счетом ничего, – засмеялась Грейс. – Ай-Ю обожает глубокомысленные изречения, которые на поверку ничего не значат. Генри от него на стенку лезет.

Рубен улыбнулся; ее последние слова пришлись ему по вкусу.

– Но к тебе он относится хорошо, – добавила Грейс. – Ты ему понравился.

– Кому, Генри или…

– Ай-Ю. Поначалу он тебе не доверял, а теперь доверяет.

– А ты откуда знаешь?

– Знаю и все.

Сам Ай-Ю сказал ей об этом в тот вечер, когда обрушил на нее целую лекцию о брачных песнопениях в семействе соловьиных. Весь род вымрет, утверждал он, если мужская или женская особь окажется слишком робкой или слишком гордой, чтобы дать знать своему партнеру, что она тоже заинтересована в спаривании. Все это было изложено на спотыкающемся ломаном английском, которым Ай-Ю пользовался нарочно, чтобы придать своим притчам еще больше загадочности и глубокомыслия. Правда, в тот раз смысл иносказания оказался довольно прозрачным: Ай-Ю полагал, что Грейс должна сообщить Рубену нечто важное, но боится с ним заговорить. Разумеется, она отвергла это предположение как совершенно нелепое и безосновательное. Ей нечего было ему сказать. Абсолютно нечего. Наоборот, это Рубен должен ей кое-что объяснить!

– А откуда Ай-Ю родом? – спросил он.

И с чего это он вдруг стал таким разговорчивым?

– Я точно не знаю. Он уже много лет в услужении у Генри. Я знаю, что у него куча родственников в Сан-Франциско, и еще я знаю, что в семидесятых он работал на Тихоокеанской железной дороге, вот, пожалуй, и все. Он не любит распространяться о себе.

– Он очень заботится о тебе.

Грейс кивнула. Порой Ай-Ю становился хлопотливым, как наседка. Она поднялась, с удивлением отметив, что солнце поднялось уже очень высоко.

– Уже довольно поздно…

– Не уходи.

Рубен положил руку поверх ее руки, и Грейс замерла. На какой-то миг оба затаили дыхание, потом он ее отпустил. Сердце у нее наконец перестало стучать молотом. Она даже сумела взглянуть на негр с наигранным спокойствием, но прочитала в его глазах нечто смутившее ее еще больше: нечто похожее на нежность. Но разве такое возможно? Облизнув губы, Грейс спросила самым небрежным тоном, на какой только была способна:

– Ты что-то хотел мне сказать?

Его черты как будто заострились, по глазам было видно, что он о чем-то напряженно думает, но вот о чем – она так и не смогла догадаться. В конце концов он сказал:

– Я просто хотел спросить: почему дела идут так скверно?

– Ты о чем?

– О ферме. Почему она не приносит дохода? Земля вроде бы плодородная…

Грейс проследила за его задумчивым взглядом, устремленным туда, где за полосой акаций и перечных деревьев простирались пшеничные поля, оставшиеся на этот год под паром, а за ними виднелся заброшенный фруктовый сад и невысокие холмы, заросшие диким кустарником.

– Генри ни в чем не виноват, – ответила она, словно оправдываясь.

Рубен отвернулся от нее:

– Я этого и не говорил.

– Просто он по натуре не фермер, да и я тоже не умею хозяйничать на земле. По правде говоря, я даже не особенно старалась научиться и теперь жалею об этом, – призналась она с горечью. – Надо было заниматься фермой, а не ввязываться в авантюры. Рубен резко повернулся обратно к ней:

– Похоже, ты решила встать на путь исправления!

– Вовсе нет, – машинально возразила Грейс. – Разумеется, нет! Я знаю только одно: через месяц мы все потеряем, если не раздобудем… определенную сумму.

– Какую именно?

Грейс колебалась всего секунду, потом призналась:

– Пять тысяч восемьсот долларов.

Удивительно, как она решилась довериться этому пройдохе, но Грейс рассказала Рубену о своем финансовом положении без особой опаски. Вероятно, она боялась доверить ему лишь собственное сердце.

Он присвистнул.

– Генри вложил все наши сбережения в один план, но он потерпел неудачу.