– Ай-Ю дал тебе выпить лекарство перед сном? – спросила она буднично-деловитым тоном.

– Угу. На вкус оно напоминало настойку из буйволиного навоза.

– Возможно, так оно и есть. Рубен взглянул на нее с ужасом.

– Шучу, – успокоила его Грейс, хотя ей было достоверно известно, что Ай-Ю действительно использует для своих целебных настоек самые невероятные вещи, и она давно уже ничему не удивлялась. – Как ты себя чувствуешь?

– Мне лучше, когда ты здесь.

Сердце у нее растаяло, словно кусок масла, оставленный на солнце. Она почувствовала, как по лицу неудержимо расплывается дурацкая счастливая улыбка.

– Приятно слышать.

– Но ты выглядишь усталой.

Улыбка увяла. Свое лицо Грейс видела в зеркале над письменным столом: оно походило на тюк белья, приготовленный в стирку лет сто назад и кем-то забытый в сыром подвале. Она сделала движение, чтобы подняться, но Рубен крепко уцепился за ее руку. Грейс поглядела на его длинные тонкие пальцы. Крепость его пожатия ее приятно удивила. До чего же она любила его руки!

– Надо было сразу выстрелить в Том-Фуна, – заговорила она торопливо. – Мне очень жаль, что ты пострадал. Меня это просто… убивает.

– Да успокойся, Грейси, со мной все в порядке.

– Но если бы я раньше спустила курок, ты бы не лежал здесь с раной в боку. Если бы я просто…

– Ты спасла мне жизнь. Если бы не ты, я сейчас был бы мертв.

Он поднес ее руку к губам и закрыл глаза, целуя ее. Грейс затаила дыхание, растроганная до глубины души.

– О, Рубен, как бы я хотела…

Какой-то шум за спиной заставил ее обернуться.

– Ах вот ты где! Побойся Бога, Грейс, сейчас три часа ночи.

После их с Рубеном взволнованного тихого шепота голос Генри прозвучал слишком громко. Грейс выпустила его руку и встала, расправляя юбки.

– Я как раз собиралась отправиться спать.

– Вот и хорошо.

Генри подошел и обнял ее за плечи. Он был босиком, в клетчатом полубархатном халате поверх желтой ночной рубахи. Она устало прижалась виском к его плечу.

– Кажется, вы до сих пор так и не представлены друг другу официально. Рубен, это мой друг Генри Рассел. Генри, это Рубен Джонс.

Мужчины обменялись взглядами. После некоторого замешательства они кивнули друг другу, но ни один не сделал попытки к рукопожатию. Грейс с досадой прислушалась к неловкому молчанию. В ее жизни было очень мало мужчин, но эти двое много значили для нее, и ей очень хотелось, чтобы они понравились друг другу. Увы, у них, кажется, с самого начала что-то не заладилось.

– Ну что ж, – сказал Генри после затянувшейся паузы. – Грейс еле держится на ногах, поэтому позвольте нам откланяться, мистер Джонс.

– Спокойной ночи, – послушно подхватила она. – Если тебе что-то понадобится, Ай-Ю спит в комнате напротив. С тобой все в порядке? Если ты…

– Со мной все в порядке, – буркнул Рубен, проведя рукой по взъерошенным волосам. – Что мне действительно нужно, так это немного тишины и покоя. Вы не могли бы погасить свет?

Скривившись в болезненной гримасе, он повернулся к стене, спиной к ним, и привалил к уху вторую подушку.

Грейс озадаченно посмотрела на него, а Генри тем временем выкрутил фитиль у лампы, стоявшей на ночном столике. Они бесшумно вышли из комнаты. В дверях Грейс еще раз повторила: «Спокойной ночи», но Рубен, должно быть, не слышал: он ничего не ответил.

С тех пор дела пошли еще хуже.

Под присмотром Ай-Ю рана на бедре у Рубена быстро заживала. Через неделю он уже выбрался из постели и начал хромать по всему дому, опираясь на пекановую палку вместо костыля. Грейс, конечно, радовалась его выздоровлению, но ее все чаще одолевали сомнения. Ей казалось, что предписанные Ай-Ю лекарства, припарки и упражнения плохо сказываются на душевном состоянии больного.

Они с Рубеном многое повидали и пережили вместе за время своего краткого знакомства, но даже в самые трудные и опасные моменты он не терял остроумия, присутствия духа и жизнелюбия. Поэтому его нынешнее вечно угрюмое, недовольное и раздражительное поведение было для Грейс неразрешимой загадкой, над которой она ломала голову по сто раз на дню, но все без толку. Он же практически поправился! Но чем больше укреплялось его здоровье, тем хуже становилось ей самой.

Одно-единственное объяснение приходило ей в голову: она ему совсем разонравилась. Вот как все просто! В противном случае он не стал бы обращаться с ней так холодно. Но что он против нее имеет? Разве он сам не сказал, что обязан ей жизнью? Что она ему сделала плохого? Отчего он так переменился, что знать ее больше не хочет? Тут напрашивались два объяснения. Первое: он уже разок переспал с ней и поэтому потерял к ней интерес. Второе: он больше не мог использовать ее в своих аферах, и результат был тот же самый – он потерял к ней интерес.

И при всем при том он даже не был последовательным в своем поведении! Уж если он твердо вознамерился относиться к ней как к зачумленной, мог бы по крайней мере придерживаться этой линии постоянно. Но нет, он мучил ее еще и тем, что иногда выходил из состояния мрачной угрюмости. Тогда они начинали разговаривать по-дружески, обмениваться шутками, веселиться, поддразнивать друг друга, как в добрые старые времена. И вдруг – бум! – занавес снова падал, причем безо всякой видимой причины, и Рубен начинал обращаться с ней как с какой-то едва знакомой девицей, общество которой ему совсем не по душе.

Грейс чувствовала, что начинает сходить с ума. Она плохо спала, стала раздражительной и забывчивой. Мысли у нее путались, она вечно была в дурном настроении, хотя ей бы следовало радоваться, что Рубен, по всей видимости, решил с ней порвать. Ведь она давно уже поняла, что в постоянные любовники и уж тем более в мужья он ей не годится. Вот и хорошо, что он взял более трудную роль при расставании на себя. Но она не могла радоваться. В те редкие минуты, когда она не лила слезы из-за Рубена, Грейс обдумывала способы его убить. Он доводил ее до безумия.

А все ее надежды на то, что они с Генри когда-нибудь станут друзьями, рухнули с треском в первый же день, когда Рубен поднялся с постели. Она сидела в гостиной и пришивала новые пуговицы к клетчатому халату Генри. Рубен вошел, хромая и тяжело опираясь на свою палку. Завидев ее, он остановился как вкопанный и даже попятился, словно намереваясь немедленно удалиться. Он что, больше не может даже находиться в одной комнате с ней? Ей хотелось вскочить и наорать на него, но она заставила себя усидеть на месте и спокойно, даже приветливо спросить:

– Может, составишь мне компанию? Я рада видеть, что ты уже на ногах. Надеюсь, что скоро ты уже совсем поправишься.

Она говорила, не умолкая, не давая ему возможности возразить или отклонить приглашение. Наконец Рубен прошел в комнату и плюхнулся в кресло напротив нее. Грейс продолжала болтать, не допуская даже секундной паузы, чтобы все выглядело как обычно, а Рубен по-прежнему молчал, то рассеянно уставившись в окно, то окидывая ее враждебным взглядом.

Будь у нее больше смелости, она задала бы ему прямой вопрос, вернее, множество вопросов, теснившихся у нее в голове: «Почему ты так переменился ко мне?», «Что между нами происходит?», «За что ты меня мучаешь?». Но ее бесконечная болтовня вынудила его проронить несколько слов, потом еще и еще, наконец он выдавил из себя даже подобие улыбки. И эта улыбка наполнила ее глупое сердечко такой радостью, таким облегчением, что она не захотела нарушить минуту редкостной гармонии и не решилась пускаться в объяснения.

Но тут появился Генри, и все погибло.

– Ich bin Herr Doktor Heinrich Zollenkleimer, und ich bin[40] продафать фот этот фолшепный золотой фода.

Он стоял в дверях, держа в поднятой руке бутылку с мутноватой жидкостью. Пышные накладные бакенбарды украшали его щеки, парик им под стать съехал на одну бровь. Диванная подушка, засунутая за пояс, Делала его фигуру скорее бесформенной, чем дородной, зато серебряное пенсне на кончике носа придавало ему сходство с настоящим доктором. Грейс, привыкшая к его внезапным маскарадам, даже глазом не моргнула.