Он не смог удержаться: обхватил ее щеки ладонями и глубоко заглянул в мечтательные голубые глаза, чувствуя ее нежность и теплоту.

– Не здесь, – предупредила она, зевая. Ему пришлось сглотнуть. –А где?

Ответом ему стало тихое похрапывание.

Грейс проснулась четыре часа спустя. Она сама не знала, что ее разбудило: пульсирующая боль в висках, чудовищная жажда или мучительное, ослепительно яркое воспоминание о том, как она себя опозорила. Комната закружилась у нее перед глазами, когда она села в постели. Через минуту или две кружение замедлилось, но, сообразив, что она голая, Грейс испытала сильнейшее желание снова лечь и укрыться, с головой. А еще лучше – провалиться сквозь землю. Однако безотлагательная потребность посетить туалет пересилила стыд. Она встала, напялила через голову рубашку. и отправилась в ванную.

Воспользовавшись случаем, она заодно почистила, зубы и расчесала спутанные, все еще влажные после ванны волосы.

– Дура чертова, – прорычала Грейс, обращаясь, к своему бледному, с запавшими глазами отражению в; зеркале над раковиной. – Кретинка! Ее кожа напоминала оконную замазку, глаза слезились; можно было подумать, что она чудом поднялась с одра смертельной болезни. Странно, что ее не тошнит. Напротив, на нее вдруг напал волчий голод. Вчера вечером миссис Финни, квартирная хозяйка Рубена, принесла ей на ужин чашку бульона и бутерброд с ветчиной. Бульон она выпила, но бутерброд так и остался на тарелочке в кухне. При воспоминании о хлебе и ветчине у Грейс потекли слюнки, но одной лишь мысли о том, что придется вступать в объяснения с Рубеном, если он проснется, хватило, чтобы сразу отбить у нее аппетит.

И все-таки голод победил. Грейс нащупала свой халат и на цыпочках спустилась вниз.

Бутерброд оказался на месте, а вот Рубена не было. Дверь, ведущая на задний двор, осталась полуоткрытой, сквозь щель в комнату проникал свежий воздух. Прислонившись к дверному косяку и задумчиво жуя бутерброд, Грейс выглянула в туманную темноту.

Позади нее в порту завыла сирена. Тоскливый звук заставил ее поежиться, но прохладный влажный воздух приятно охладил разгоряченную кожу. Когда туман поредел, она разглядела в отдалении оранжевую точку – огонек манильской сигары Рубена. Грейс зачарованно следила, как огонек то вспыхивает, то угасает в темноте. Проглотив последний кусок хлеба с ветчиной, она стряхнула с ладоней крошки и расправила плечи. Лучше выяснить отношения, не откладывая.

Он был на верхней террасе сада и сидел на том самом диванчике-визави, где они ужинали во время первого свидания. Грейс остановилась в десяти шагах от него, не зная, что сказать. Он тоже молчал, но ей показалось, что он улыбается. Со своего места она не могла решить, что именно выражает эта улыбка.

– Я не ждала тебя домой так рано, – начала Грейс, стараясь держаться как ни. в чем не бывало, хотя внутри у нее все переворачивалось от стыда. – Надеялась завершить свои ежегодные поминки по Джо до твоего прихода. Извини, Рубен, мне очень жаль, что ты застал меня в таком виде. Наверное, все это показалось тебе очень утомительным.

Его улыбка, что бы она ни выражала, стала еще шире.

– Утомительным? Я бы так не сказал, – негромко возразил он. – За такое зрелище можно было и приплатить.

Грейс обхватила себя руками, не зная, что сказать.

– Как ты себя чувствуешь?

– Ужасно.

– Хочешь воды?

Он ткнул пальцем в стакан, стоявший перед ним на столе.

– Нет, спасибо.

– Глоток виски? Грейс содрогнулась.

– Может, присядешь? – пригласил Рубен, похлопав по деревянному сиденью рядом с собой. Она помедлила.

– Да не бойся, я не кусаюсь.

Было бы счастьем, если бы весь вечер целиком изгладился из ее памяти, но увы, она все помнила. Особенно остро ей вспоминалось, как она сидела на коленях у Рубена в чем мать родила, прижималась к нему и твердила, как он ей нравится. А потом умоляла, чтобы он ее поцеловал. Может, Рубен и не кусался, но вот о себе самой Грейс этого сказать никак не могла. Она безусловно представляла опасность и для себя, и для окружающих.

После долгих колебаний она приняла приглашение и присела рядом с ним, подтянув озябшие босые ноги на сиденье и закутав их в полы халата.

– Который час? – спросила она, просто чтобы нарушить молчание.

– По-моему, где-то около полуночи.

– Почему ты до сих пор не лег?

– Да так, не спится.

В последний раз затянувшись сигарой, Рубен отшвырнул окурок в траву. Вновь откинувшись на спинку диванчика, он задел ее плечом. Грейс шарахнулась от него в испуге, но сразу почувствовала себя еще большей дурой. О чем беспокоиться, когда оба они одеты? К тому же его плечо оказалось таким теплым, таким… надежным. Ей стало немного спокойнее. Даже в молчании больше не ощущалось неловкости… несмотря ни на что. И когда Рубен заговорил, его вопрос ее ничуть не удивил:

– Ты действительно любила Джо? Она кивнула:

– Очень сильно. Так сильно, как только можно любить в шестнадцать лет. Я была одинока, а он был славным парнем. Знаю, я любила его отчасти назло своим приемным родителям, и, если бы нам удалось пожениться, из этого все равно ничего бы не вышло. И все-таки я действительно любила его. И каждый год в годовщину его смерти… я его поминаю.

Неожиданно Рубен обнял ее и притянул к себе. А чему, собственно, удивляться? Весь вечер он только и делал, что пытался ее утешить! Грейс положила голову ему на плечо, размышляя об одном удивительном обстоятельстве: сидя рядом с ним в пронизывающем сером тумане, даже после всего случившегося она чувствовала себя ближе к нему, чем когда-либо раньше. И хотя, не проходило дня, когда бы она не вспоминала «Ивовый пруд», Генри и Ай-Ю, ни разу с тех самых пор, как попала в Сан-Франциско, она не страдала от одиночества. Ни разу.

– Если Марк Уинг действительно заплатит нам завтра кучу денег за тигра, что ты сделаешь со своей долей? – спросила Грейс после долгой паузы. – Я хочу сказать, когда расплатишься с Крекерами.

– Опять двину на запад.

– На запад? Но ведь там нет ничего, кроме…

– Совершу кругосветное путешествие. Просто буду продвигаться вперед и вперед. Все время вперед.

Грейс ощутила пустоту в груди – гулкую безнадежную пустоту, в которую у нее не было ни малейшего желания заглядывать.

– Ну, когда обойдешь весь мир, что ты будешь делать? Вернешься в «Шиповник»? –"Шиповник"?

Вопрос прозвучал так, словно он никогда раньше не слыхал этого слова. Но потом Рубен запрокинул голову на спинку скамьи и рассмеялся невеселым смехом.

– Потом я все начну сначала. Опять буду колесить по миру. А когда мне это надоест, я найду себе где-нибудь кусок земли попросторнее. Скотоводческое ранчо, как у Эдуарда Кордовы. А сам я буду целыми днями сидеть на веранде, потягивать ледяное шампанское и смотреть, как другие на меня работают.

– Правда?

Грейс почему-то не могла в это поверить и пристально вгляделась в него в полумраке, пытаясь понять, шутит он или нет.

– Неужели ты не хочешь кем-то стать в этой жизни?

– Конечно, хочу! Я же сказал: хочу стать богатым и праздным.

Он снисходительно улыбнулся ей.

– А ты чего хочешь от жизни, Грейс?

– Я не знаю, – ответила она правдиво. – Чего-то хочу, но сама еще не знаю, чего именно.

– Мужа и детей?

– Муж у меня есть, – тихо напомнила Грейс.

– А дети?

Она пожала плечами, пробормотала нечто уклончивое и отвернулась. Старое горе напомнило о себе, словно рука, протянутая из могилы, но она усилием воли заставила себя задвинуть замшелую плиту на место.

– Разве тебе не хочется стать богатой и праздной? – продолжал расспрашивать Рубен.

– Богатой и праздной, – вслух повторила Грейс, раздумывая над его вопросом. – Разбогатеть было бы неплохо. Но вот бездельничать… Нет, не думаю. Тебе не кажется, что это скучно?

Рубен посмотрел на нее так, словно подобная мысль никогда не приходила ему в голову. Он долго молчал, а когда наконец заговорил, то не стал отвечать на ее вопрос.