Бальзак высказывал свое невысокое мнение о представителях печати не только в разговорах, но и в некоторых своих произведениях. В романе «Illusions perdues» («Погибшие мечты») он дал самую неприглядную картину закулисной стороны журнального дела, – картину, в которой немало шаржа, но которая задевала за живое издательский и редакторский персонал. В своей «Monographie de la presse» («Монография печати») он перебирает по очереди всех сотрудников газеты – «передовика», репортера, фельетониста, популяризатора научных сведений – и не без остроумия доказывает, какое растлевающее влияние на ум и сердце оказывает работа по каждой из этих специальностей. Журнальная критика, конечно, не оставалась в долгу у романиста, и в то время как публика нарасхват покупала его сочинения, как имя его, помещенное в объявлении о выходе журнала, сразу увеличивало число подписчиков, его преследовал целый град насмешек, придирчивых замечаний, обвинений, направленных не только против его произведений, но и против его личности. Иногда он падал духом или злился, читая эти едкие статьи, но чаще относился к ним совершенно спокойно. «Смотрите-ка, – говорил он, показывая друзьям какую-нибудь критическую статью, направленную против него, – как эти господа беснуются! Ничего, стреляйте, мои дорогие враги, у меня крепкая броня! Благодаря вам моим издателям не надобно тратиться на рекламы! Ваши похвалы усыпили бы публику, ваша брань будит ее! Как они стараются! Если бы я был богат, можно бы подумать, что я их подкупаю; а впрочем, тише, не надобно об этом говорить, они, пожалуй, замолчат, узнав, какую выгоду приносит мне их крик». «Чего вы огорчаетесь? – утешал он своих родных, принимавших близко к сердцу нападки на него. – Разве критика может сделать мои произведения лучше или хуже? Пусть действует время, этот великий судья; если эти люди ошибаются, публика со временем заметит их ошибку, и несправедливость окажется, как всегда, выгодной тому, кто от нее страдает; кроме того, эти гверильяросы искусства иногда попадают метко, и, исправляя указанные ими ошибки, я совершенствую свои произведения. В конце концов я должен быть им благодарен!»

Денежные дела романиста также сильно пострадали в результате этого процесса. Рассорившись с «Revue de Paris» и с несколькими другими большими журналами, он должен был издавать свои романы отдельными книгами, а это было для него очень неудобно, так как он привык брать из журналов деньги вперед под только что начатые произведения. Кроме того, у него выходили постоянные ссоры из-за денежных расчетов со всеми издателями его сочинений. Только один из них, Верде, оставался до конца дружен с ним, но, как нарочно, именно в это время его дела запутались, и он не только сам принужден был прекратить все платежи, но и Бальзака запутал в свое банкротство. Снова пришлось романисту прятаться от кредиторов, снова пришлось ему узнать почти нищету. Он оставил свою изящно убранную квартиру на улице Кассини и перебрался на улицу Батайль, в мансарду, которую раньше занимал Жюль Сандо.

«Не без сожаления покинул я улицу Кассини, – пишет он одной из своих корреспонденток, – не знаю, удастся ли мне уберечь от кредиторов часть мебели и библиотеку. Я решился на время отказаться от всякого комфорта, чтобы только иметь удовольствие сохранить их. Они не могли бы удовлетворить жадность моих кредиторов, а могут утолить мою жажду среди той песчаной пустыни, куда я нынче вступаю. Двух лет работы достаточно, чтобы покрыть долг, но я не знаю, вынесу ли я два года такой жизни. Чтобы вы знали, как я мужественно борюсь, скажу вам, что „Le secret des Ruggieri“ („Тайна Руджери“) написан мною в одну ночь; подумайте об этом, читая его. „La vieille Fille“ („Старая дева“) написана в три ночи; „La Perle brisée“ („Разбитая жемчужина“), служащая окончанием „L'Enfant Maudit“ („Проклятый сын“), – в несколько часов нравственной и физической пытки. Это мои Бриено, Шампобер, Монмирайль, это моя французская кампания! Что меня убивает, так это корректуры... Надобно превзойти самого себя, чтобы победить равнодушие покупателя, и надо превзойти себя среди долговых взысканий, деловых огорчений, самых жестоких денежных затруднений...»

Впрочем, уныние ненадолго овладевало Бальзаком. Через несколько недель после этого печального письма он пишет сестре:

«Я устроил выгодную сделку с „Эстафетой“, и другие большие журналы, наверно, также вернутся ко мне, я им нужен. Кроме того, разве кто-нибудь отнял у меня мои мозговые поля, мои литературные виноградники, мои интеллектуальные леса? Потом, я ведь могу вести дела прямо с книгопродавцами: они еще не понимают своей настоящей выгоды и предпочитают сочинения, не появлявшиеся в журналах; я их не разубеждаю, хотя несомненно, что при издании уже печатавшегося произведения они выгадывают на объявлениях и что чем вещь известнее, тем она лучше продается. Не огорчайтесь же, опасности пока нет. Я, правда, устал, даже болен, но я принял приглашение г-на М. и проведу месяца два в Саше; там я отдохну и полечусь. Я попытаюсь написать что-нибудь для театра, а вместе с тем закончу „Le père Goriot“ и переправлю „Le Recherche de l'Absolu“. Я думаю написать „Marie Touchet“, это будет славная пьеса, в которой я выведу во весь рост несколько удивительных характеров. Я решил побольше спать, не беспокойся насчет моей боли в боку. Послушай, надобно быть справедливым, если неприятности порождают болезнь печени, то я имею на нее полное право! Но постойте, г-жа Смерть! Если вы явитесь, то явитесь только для того, чтобы помочь мне нести мою ношу, я еще не кончил своей задачи! Итак, не беспокойся! Если Бог продлит мою жизнь, я добьюсь хорошего положения, и мы все будем счастливы! Давай же смеяться, дорогая сестра, фирма Бальзака восторжествует! Кричи это погромче вместе со мною, чтобы Фортуна услышала нас, и, ради Бога, не тревожься!»

Собственные журналы. – Мечты. – Бумага из нового материала. – Поездка в Сардинию. – Кольцо Великого Могола. – Корректуры и переделки.

Несмотря на видимое спокойствие, постоянная борьба с редакторами и журналистами очень волновала Бальзака, и он мечтал о том, чтобы стать совершенно независимым от них. Для этой цели ему казалось всего лучше основать свой собственный журнал. Тогда он имел бы, как сам выражался, кафедру, с высоты которой он мог бы каждый день или хоть раз в неделю свободно высказывать свои мнения о всех политических, общественных и литературных злобах дня. В начале 30-х годов, обремененный долгами, часто сидевший впроголодь и принужденный работать, как вол, он строил планы о создании журнала, который бы сразу убил и «Revue des Deux Mondes» и «Revue de Paris». Он в блестящих речах развивал эти планы перед своими молодыми друзьями, и некоторые из них с полной готовностью обещали ему свое сотрудничество. Имена этих писателей (Шарль Бернар, Жюль Сандо, Теофиль Готье, Леон Гозлан) ручались за успех издания, не хватало одного – денег для начала дела. Бальзак обращался к разным капиталистам, объяснял им все свои шансы на успех, они выслушивали его сочувственно и обещали «подумать». Недели и месяцы проходили, а дело ни на шаг не подвигалось вперед. Отчаянье овладело будущим редактором! Вдруг в одно прекрасное утро к нему явился изящно одетый молодой человек и стал проситься в число сотрудников журнала. Бальзак сразу сообразил, что имеет дело не с бедняком: действительно, молодой человек оказался сыном богатого банкира, скромно заявил, что в будущем надеется располагать состоянием в 22 млн. франков, что он очень любит литературу и желал бы в новом журнале руководить отделом мод. Бальзак пришел в восторг. Он не сомневался, что молодой человек даст необходимые средства для открытия журнала, и в мечтах уже видел себя издателем органа, который уничтожит все существующие «Revues». Он самым любезным образом обещал молодому человеку принять его в состав редакции и, как только тот ушел, созвал всех своих будущих сотрудников, чтобы поделиться с ними своей радостью. Молодые люди вполне увлеклись его надеждой, и на общем совете решено было в ознаменование открытия журнала устроить роскошный обед, на котором за бокалами шампанского разузнать у банкирского сынка, сколько именно сотен тысяч франков он намерен пожертвовать на общее дело. Но беда была в том, что у молодых писателей, богатых идеями и талантом, не хватало денег на устройство обеда. Бальзак и тут нашелся: он знал, что один из присутствовавших заложил серебро своей матери в ссудной кассе, и составил такой план: занять на один день 800 франков, выкупить серебро, украсить им столовую, пригласить хорошего ресторатора и заказать ему обед: увидев великолепный серебряный сервиз, ни один ресторатор не откажет в кредите. Задумано – сделано. В назначенный день столовая Бальзака блестела серебром, вокруг стола, уставленного тонкими блюдами, сидела группа молодых, одушевленных надеждой писателей, а среди них розовый, нарядный, несколько смущенный банкирский сынок. В конце обеда, когда бутылки были до половины пусты, Бальзак произнес яркую речь, в которой нарисовал светлое будущее нового журнала и ту почетную роль, какую будет играть его великодушный покровитель, а в заключение попросил этого великодушного покровителя точно определить, что именно он намерен сделать для журнала.