Мэри Чэворт.

Байрон после этого встретился с мисс Чеворт еще раз летом следующего года. Это свидание их, оказавшееся последним, произошло на одном из холмов близ Эппизли. Байрон имел тогда вид совершенно спокойный, хотя на душе у него было далеко не весело. «Когда я увижу вас в следующий раз, – сказал он ей, прощаясь, – вы уже, вероятно, будете замужем». – «Да, надеюсь», – спокойно ответила та.

Так окончился третий роман в жизни Байрона и его последняя истинно романтическая любовь…

В октябре 1805 года Байрон распростился с Харроу, после четырехлетнего пребывания там, и отправился в Кембридж для поступления в старинный университет, составляющий славу этого города. Чувства, с которыми 17-летний юноша покидал любимую школу, были далеко не радостными. «Когда я в первый раз приехал в университет, – говорит он в своем дневнике, – новая обстановка произвела на меня удручающее впечатление. Мне страшно не хотелось покидать Харроу. Еще за несколько месяцев до отъезда я уже начал с мучительной тоской считать дни, которые мне оставалось пробыть там. Я всегда ненавидел Харроу, но в последние полтора года я полюбил его. Затем, мне хотелось поступить в Оксфорд, а не в Кембридж; и, наконец, я был совершенно одинок в этом новом для меня мире… Сознание того, что я уже больше не был отроком, доставляло мне одно из самых мучительных ощущений, какое мне приходилось когда-либо до этого или после этого испытывать».

Это удрученное состояние Байрона продолжалось, однако, недолго. Он мало-помалу вошел в колею новой жизни и стал чувствовать себя в Кембридже если не лучше, то, во всяком случае, и не хуже, чем раньше в Харроу.

Жилище Байрона в пору учебы в Тринити-колледже, Кембридж.

Одиночество его тоже не было особенно продолжительным. Он скоро нашел себе друга в лице одного из хористов университетской церкви, очень чувствительном юноше, который был моложе его на два года. Эта первая университетская дружба была для него еще большею «страстью», чем предшествовавшие школьные дружбы. Уехав из Харроу с очень скудным запасом знаний, Байрон по прибытии в Кембридж не выказывал ни малейшего желания хоть сколько-нибудь увеличить их. Это объясняется, впрочем, тем обстоятельством, что обучение в Кембриджском университете, в сущности, было только продолжением обучения в Харроу. Там тоже главными предметами преподавания считались классические языки и математика. Нисколько не удивительно поэтому, что Байрон продолжал ненавидеть в университете науки, к которым он чувствовал отвращение еще в школе. Но в Кембридже он занимался науками, даже еще меньше, чем в Харроу, потому что там он был свободнее и независимее, чем в школе. Байрон, в сущности, не учился в университете, а только жил в нем, так как большую часть своего времени проводил вне его и возвращался туда только спать. Он занимал в Кембридже прекрасно меблированные комнаты и держал собственного лакея. По вечерам у него часто собирались любимые товарищи, и тогда молодая компания проводила время (часто всю ночь) в чтении, разговорах, пении и игре на разных музыкальных инструментах; бывали и попойки; немало отдавалось времени и картам. Днем Байрон занимался обыкновенно всякого рода доступным ему спортом: ездил верхом, стрелял в цель или плавал в узкой, но очень глубокой местной речке Кэм. Он тогда уже славился как замечательный пловец. Байрон любил проводить целые часы в воде, упражняясь в плаванье и выделывая там всевозможные штуки: например, бросал в воду, в самых глубоких местах реки, разные мелкие вещицы и затем, ныряя, доставал их со дна. Он был настолько же ловок в воде, насколько неловок на суше. При виде Байрона, легко и грациозно плывущего в воде, никому из не знавших его и в голову не приходило, что этот же самый юноша не мог сделать и сотни шагов на суше без усталости и мучительнейшей боли в ногах. Но большую часть своего времени, иногда даже по несколько месяцев подряд, Байрон все-таки проводил вне Кембриджа, так как ненавидел свой университет с его науками, профессорами и начальством и даже никогда не считал нужным скрывать этого. Он держал себя с университетским начальством надменно и дерзко и в короткое время успел внушить ему страшную ненависть к себе. Оно смотрело на него и на его друзей как на самый вредный, даже опасный элемент в университете и с нетерпением ожидало, когда он уберется оттуда. В продолжение всей своей последующей жизни Байрон не переставал отзываться с ненавистью о своей бывшей alma mater и ее жрецах и жестоко «отделывал» их при всяком удобном случае в своих сочинениях.

Летом 1806 года Байрон отправился из Кембриджа в Соутвел, где тогда проживала его мать. В этом небольшом городе он пробыл почти целый год, время от времени отлучаясь оттуда только на несколько дней в Лондон и в другие места. В своем университете он в течение всего этого года даже и не показывался. В Соутвеле Байрон скоро сошелся очень близко с прекрасным семейством Пигота и с просвещенным пастором Бичером. К соседним дворянам он никогда не ездил, несмотря на их неоднократные приглашения, и старался держаться в стороне от людей своего класса, отчасти вследствие крайней застенчивости, преимущественно же оттого, что стеснялся несоответствия своих ограниченных материальных средств с положением в обществе. Зато у Пиготов он чувствовал себя прекрасно: бывал у них каждый день, принимал участие во всех домашних празднествах и даже посещал вместе с ними их знакомых. В их кругу он был прост, мил, добродушен и нисколько не застенчив. Но стоило только ему услышать, сидя у Пиготов, что к ним пришел кто-то, с кем он не был знаком, – и прежняя застенчивость внезапно овладевала им опять: он нередко в ужасе выскакивал из окна, чтобы не встретиться с новым чело веком.

Как и в Кембридже, любимыми занятиями Байрона в Соутвеле были плаванье, стрельба в цель и верховая езда. Но, кроме этого, он еще занимался здесь очень усердно чтением и сочинением стихов. Он начал писать стихи еще в Кембридже, но только в Соутвеле это стало для него обычным и регулярным занятием. Как и в течение всей своей последующей жизни, в этот самый ранний период своей творческой деятельности он любил посвящать музе преимущественно ночи; ложился спать очень поздно и вставал поздно. После завтрака Байрон обыкновенно отправлялся к мисс Пигот, которая исполняла для него роль переписчика, и отдавал ей плоды последней ночи; затем посещал пастора Бичера и беседовал с ним о литературе или читал ему свое последнее произведение. Остаток дня он посвящал любимым физическим упражнениям, а вечера большей частью проводил в семействе Пиготов, слушая игру хозяйки на рояле; иногда юный поэт вместе с нею и под ее аккомпанемент пел свои любимые народные песни. Наедине с матерью он старался оставаться как можно меньше, во избежание ссор с ней. Но ссоры все-таки бывали, а иногда даже и довольно крупные. Они происходили обыкновенно ночью, когда Байрон бывал дома. Однажды они поссорились так жестоко, что после этого каждый из них опасался, как бы другой в отчаянии не лишил себя жизни; тайно один от другого они посетили в эту же ночь местного аптекаря, осведомляясь в страшной тревоге, не брал ли другой яду, и прося не отпускать ему в случае, если он придет за ним.

Во время этих ссор Байрон обыкновенно играл пассивную роль. Он предоставлял матери неистовствовать, сколько ее душе было угодно, а сам в это время хранил глубокое молчание. В тех же случаях, когда мать его, не довольствуясь одной бранью, угрожала излить свою ярость в энергичных действиях, он обыкновенно спасался бегством из дому на всю ночь. После одной необыкновенно горячей ссоры, когда мать в ярости своей дошла до того, что швырнула в него железными каминными щипцами, Байрон среди ночи прибежал без шляпы к Пиготам и просил, чтобы они позволили ему переночевать у них. На другое утро после этого он тайно от матери уехал в Лондон и, по прибытии туда, написал Пиготам, чтобы они известили его о «настроении и движениях неприятеля», не сообщая тому, однако, его адреса. Он намеревался не возвращаться домой до тех пор, пока «неприятель» не пойдет на уступки и не выразит надлежащим образом своего раскаяния. Но «неприятель», однако, очень скоро узнал место его убежища и в одно прекрасное утро неожиданно предстал перед ним.