“Милостивая государыня, Лидия Осиповна! Вы, вероятно, приняли мое предложение за глупую шутку, и теперь, конечно, забыли о нем. А ведь это напрасно. Предложение мое не только очень серьезно, но даже благоразумно; и для нас обоих, для вас и для меня, было бы очень хорошо, если бы вы обсудили его спокойно и основательно. Если бы вы были так же смелы, как и я, то есть если бы вы приняли его немедленно, то это было бы еще гораздо лучше. Но вы этого не сделаете ни в каком случае; стало быть, об этом нечего и толковать. Я вам объясню здесь, почему я осмелился сделать это предложение. Вы любите мою мать, вы дружны с моей сестрой, они обе души в вас не слышат. Этого было для меня достаточно; я заключил, из этих данных, во-первых, что вы – существо умное и хорошее, а во-вторых, что вы бы сошлись со мною самым дружеским образом, если бы мы с вами увиделись. Видеться нам было невозможно, а между тем вы могли, от нечего делать, от боязни упустить жизнь, выйти замуж за какого-нибудь бесцветного господина, который бы устроил для вас очень бесцветную жизнь. Такие вещи случаются на каждом шагу, и люди обыкновенно покоряются тому, что они называют судьбой. Но я до смерти не люблю покоряться этой глупой судьбе, и всегда барахтаюсь до последней возможности. Зачем, подумал я, эта умная и милая девушка сделается женой какого-нибудь олуха, когда она могла бы доставить этим много счастья мне, человеку умному и порядочному, который сумел бы сделать ее также очень счастливою. Неужели вся эта чепуха произойдет только оттого, что случайные обстоятельства задерживают меня в столице? Надо победить эти обстоятельства. Чтоб победить их, я сделал вам предложение. Получивши его, вы должны были спросить у ваших друзей, т. е. у моей матери и сестры: “Способен ли он придумывать плоские шутки?…” Они отвечали бы вам: “Нет”. Затем надо было расспросить их обо мне, т. е. о моем образе мыслей, о моем характере, о моем положении. Впрочем, вы, по всей вероятности, всё это знаете, так что вы могли бы сказать заочно, да или нет, почти так же сознательно, как вы бы сказали это после свидания со мною. Вы скажете на это: “Почему я знаю, полюблю ли я вас?” Да, мы вообще привыкли смотреть на любовь как на что-то непостижимое, возникающее Бог знает почему; по правде сказать, нам до сих пор больше и делать было нечего, как размышлять о любви и заниматься любовью. Но, мне кажется, любовь – вещь очень простая и естественная; когда даны условия любви – молодость, ум, приличная наружность, тогда и любовь должна возникнуть и всегда возникает. Я, например, совершенно уверен, что я вас полюблю, и не вижу резона, почему бы вы меня не полюбили. Вы очень хороши собой, а я совсем не хорош. Но, во-первых, красивых мужчин на свете очень немного, а во-вторых, я не урод, у меня не пошлая физиономия, и, к довершению моей привлекательности, у меня с некоторых пор сделались очень умные глаза. Кроме того, жизнь не может быть наполнена любовными восторгами, и часто женщине приходится скучать десятки лет с тем мужчиной, который в продолжение нескольких недель был для нее предметом самой бешеной страсти. А со мной умная женщина не соскучится. Вы знаете мою мать и мою сестру; им никогда не бывает скучно со мной; Раиса также любила говорить и читать со мной, и часто увлекалась течением моих мыслей; а теперь она увлекалась бы еще смелее, потому что в последние два года вся цель жизни совершенно выяснилась перед моими глазами. Если бы вы пожили месяца два с нами (с maman, с Верочкой и со мной), если бы вы читали с нами и следили за процессом моей работы, то вы бы на всю жизнь привязались к тому светлому и дельному существованию, которое открылось бы перед вами. Я знаю, что вы очень умны; maman передавала мне некоторые ваши рассуждения, и я вглядывался в них очень внимательно. Я вижу, что вы любите самостоятельность и умеете ценить ее; у вас много умственной смелости; в деле благочестия вы гораздо ближе подходите к моей сестре, чем к моей матери. Ну скажите, пожалуйста, как же мне не кусать себе локти от досады, что я не могу вас видеть и говорить с вами; ведь это всё золотые свойства, ведь ими-то я и дорожил в Раисе, и вдруг такие сокровища достанутся какому-нибудь олуху, который и разглядеть-то их не сумеет. Лидия Осиповна, да не губите же вы себя. Вам непременно надо выйти за нового человека. Вы себе представить не можете, как много счастья может дать женщине такая жизнь, в которой она будет пользоваться полнейшею самостоятельностью и в которой все ее умственные силы будут развернуты и получат себе приложение. Не думайте, пожалуйста, что я собираюсь сделаться учителем моей супруги. Нет. Ее любознательность будет пробуждена влиянием жизни, и я только буду для нее справочным лексиконом. Учить взрослого человека очень скучно; но учиться вместе с другом или любимою женщиною – это высшее наслаждение; а учиться надо постоянно, потому что кто перестает идти вперед, тот начинает тупеть. Чтоб вам когда-нибудь пришлось смотреть снизу вверх, – это невозможно; вы умны, и я умен, стало быть, тут, кроме равенства, не может быть других отношений. Вы думали, что я до сих пор люблю Раису! Да ведь нельзя же любить прошедшее или пустое пространство. Я теперь люблю не ее, а те недели, которые составляют светлое пятно моей жизни; я люблю те ощущения, которые пережил вместе с ней. Но я не мечтатель, я люблю жизнь, и потому упорно стараюсь доставить или приготовить себе в будущем те ощущения, которые так дороги мне по воспоминаниям. Та женщина, которая согласится осветить и согреть мою жизнь, получит от меня всю ту любовь, которую оттолкнула Раиса, бросившись на шею своему красивому орлу. Советую вам попробовать; уверяю вас, что эта женщина не будет обманута. Если это письмо вам покажется чересчур странным, назовите меня сумасшедшим или дураком. Во всяком случае оскорбительного в этом письме нет решительно ничего, а сумасшедшим меня называли не раз, и я этим никогда не обижался”.

“Милостивая государыня, Лидия Осиповна! Я получил ваш ответ, и если вы позволите выразить вам о нем откровенно мое мнение, то я вам скажу, что нахожу его вполне благоразумным. Другого ответа я и не ожидал, и если бы я считал вас за девушку, способную броситься на шею к совершенно незнакомому человеку, то я бы никогда и не сделал вам предложения. Осмелился я написать к вам не для того, чтобы получить ваше согласие, – на что оно мне в настоящую минуту? Что бы я с ним стал делать в моем теперешнем положении? Я написал единственно для того, чтобы заинтересовать вас странностью этого поступка и чтобы ваше возбужденное любопытство заставило вас отложить на год или на полтора окончательное решение вашей участи, то есть свадьбу с каким-нибудь невеселым туземцем. Мое предложение было и навсегда останется делом совершенно серьезным, но я заранее был уверен, что получу отказ, и заранее знал, что я отвечу на этот отказ. Отвечу я вот что: до поры до времени, Лидия Осиповна, будем добрыми друзьями; потом, когда увидимся, будем говорить долго, серьезно, но совершенно откровенно, как люди, положительно собирающиеся заключить между собой очень важные условия; а потом – что Бог даст. Вы не думайте, пожалуйста, что я, пленившись рассказами maman и Верочки, пылаю к вам мечтательною страстью и воображаю вас себе как что-то необычайное. Ничуть не бывало. Никакой страсти я не чувствую и ничего необычайного я не ожидаю и не ищу. А думаю я просто, что вы – такая девушка, которой не тяжело и не скучно будет жить со мной, которая сойдется как нельзя лучше с моим семейством и которая доставит мне столько счастья, сколько всякий порядочный человек может требовать себе в жизни. Вы спросите, может быть, почему я так думаю, – я перечислю те свойства, которые я вам приписываю, и вы увидите, что ни от одного из этих свойств вы не имеете ни малейшей возможности отказаться. Недурна собой – что же вы, безобразны, что ли? Неглупа – а насчет этого вы как думаете? Сильное здоровье – это в моих глазах очень важное преимущество. Без него счастье в жизни невозможно. Да и для будущих детей это статья капитальная. Не избалована роскошью. Это тоже верно. Если бы мне случилось жениться на девушке, которая требовала бы ежеминутно нарядов и светских удовольствий, то наша семейная жизнь пошла бы, разумеется, ужасно скверно. Имеет понятие о практической жизни, то есть внесет в наше семейство именно то, чего в нем недостает: возьмет в свои руки министерство финансов и устроит в доме порядок. Я, разумеется, хочу иметь не хозяйку, а жену, но если к другим достоинствам присоединяется в женщине практическая расторопность, то я нахожу, что это совсем не лишнее. Раиса такая же неряха, как и я сам; это, конечно, не помешало бы мне жениться на ней, но наша соединенная неряшливость наделала бы нам в жизни много липших хлопот. Вот видите, Лидия Осиповна, если бы я встретил девушку, которая имела бы перечисленные выше свойства и которая притом влюбилась бы в меня, то я бы непременно женился на ней, и отлично бы мы с ней прожили свой век, хотя, может быть, страстной любви с моей стороны и не было бы. Вот что необходимо для удобства жизни; если же имеется что-нибудь сверх этого, то уже начинается настоящая страсть, живое наслаждение, горячее счастье жизни. Если нам удастся полюбить друг друга этою жгучею любовью, то вы увидите, что я совсем не холодный резонер; я сумею воспользоваться этим счастьем, если оно представится мне с вами или с другой женщиной; но я знаю также, что это счастье достается не всем; поэтому я сумею и обойтись без него, сумею, в случае надобности, наполнить жизнь трудом и спокойным довольством. Для семейной жизни необходимо прежде всего взаимное уважение, отсутствие физического отвращения. Если к этому присоединяется бешеная взаимная любовь – превосходно; но это уже роскошь жизни, а не насущный хлеб. Есть – хорошо; нет – не беда. Из всего, что я вам говорил, вы видите, что при свидании с вами никакого разочарования произойти не может, потому что совсем не было и очарования. Очарование, может быть, будет, но будет или не будет – все равно: предложение мое сохраняет свою силу; только в одном случае вы будете для меня редким сокровищем, а в другом случае – добрым, уважаемым другом. Весь вопрос состоит, стало быть, в том – понравлюсь ли я вам? Это, конечно, вопрос очень важный. От него зависит все дело, и решиться он может только при свидании. Стало быть, поживем – увидим. Но я вам даю честное слово: как только выйду из своего теперешнего положения, я непременно тотчас поеду туда, где вы в то время будете находиться, и буду иметь честь представиться вам. Мое предложение – дело серьезное, и я сделаю все, что от меня зависит, чтобы показать вам, что я смотрю на него именно таким образом. А там уже поступайте, как вам будет угодно. Но у вас уже теперь есть против меня предубеждения: во-первых, то, что вы называете моей ученостью; во-вторых, Раиса. Вся моя ученость, Лидия Осиповна, состоит в том, что я читаю книги на трех иностранных языках и пишу хорошо и быстро по-русски. Скажите на милость, чем это вам мешает и за что вы постоянно колете мне глаза этой проклятой ученостью, которой у меня даже совсем нет?… Угодно вам послушать, какое влияние моя ученость будет иметь на вашу жизнь, если вы сделаетесь моей женой? Извольте: во-первых, мы будем получать все русские журналы и многие столичные будем прочитывать вместе, потому что мне необходимо для моих работ следить постоянно за русской журналистикой. Во-вторых, мы будем получать несколько иностранных газет и журналов; в-третьих, мы будем получать и просматривать множество новых книг, русских и иностранных; в-четвертых, мы будем водить знакомство с людьми очень смирными, простыми, работящими и совершенно бесцеремонными. Мамаша уже имеет понятие о таких людях и уже полюбила их, несмотря на несходство некоторых понятий. В-пятых, если Лидии Осиповне угодно будет разгадать себе какой-нибудь интересный для нее вопрос, она обратится к своему умному мужу, и муж скажет ей, в какой книге она может найти разрешение своих сомнений. В-шестых, если той же Лидии Осиповне угодно будет познакомиться с немецким или английским языком, то при помощи своего ученого мужа она одолеет эти языки в какие-нибудь полтора года. А неугодно будет, так и необходимости нет никакой. На русском и французском написано и постоянно пишется так много интересных и хороших вещей, что их будет совершенно достаточно для нашего чтения вдвоем. Ну, а в-седьмых, Лидия Осиповна будет жить со своим ученым мужем так, как вообще живут благоразумные люди, получающие около 3000 рублей серебром годового дохода. Никакой роскоши, но и никаких чувствительных лишений. Впрочем, министерство финансов будет находиться в руках самой Лидии Осиповны. Мой долг будет зарабатывать, а ее долг – сводить концы с концами. Лидия Осиповна! Я вполне понимаю, почему вас смущает то, что вы ошибочно считаете моим умственным превосходством. Вы хотите быть во всех отношениях другом вашего будущего мужа; вы хотите понимать весь смысл его деятельности, делить с ним каждую его мысль, каждую радость, каждое огорчение. Я совершенно с вами согласен и глубоко уважаю вас за это желание; друг мой, вы будете знать и понимать все, что я делаю, все, что до меня касается: и отчего я встревожен, и отчего я весел, и над чем я задумался, и к чему клонится вся моя забота; вы как честное, свежее и молодое существо будете любить все, что я люблю, и ненавидеть все, что я ненавижу. Для этого, друг мой, не надо знать ни математики, ни астрономии, ни физики; надо только, чтобы был у человека неиспорченный здравый смысл и твердый самостоятельный характер. Не осмелитесь же вы клеветать на себя и говорить, что у вас этих свойств нет? Вы увидите сами, достаточно будет двух-трех задушевных разговоров для того, чтобы вы в общих чертах поняли и полюбили все, что составляет смысл моей работы и цель всей моей жизни. И чем меньше вы до сих пор слышали и читали модных фраз, тем глубже подействует на вас слово искреннего убеждения. Фразеров обоего пола у нас очень много, но я – не фразер; в этом меня не смеют заподозрить даже мои литературные враги; поэтому и женой моей, то есть самым близким моим другом, может быть только существо глубоко искреннее, способное крепко любить ту мысль, которую она полюбит; а знания – дело совершенно второстепенное, и приобрести их совсем не мудрено, когда живем при такой обстановке, которая со всех сторон шевелит любознательность. Теперь насчет Раисы. С каждым днем я сильнее убеждаюсь в том, что это – прошедшее и что тут ничто не может воротиться назад. Было, сплыло и быльем поросло. Представьте себе, что ее муж умер бы сегодня. Ничего бы из этого не вышло. Она сама не бросится ко мне на шею, а я тоже не сделаю к ней ни одного шага, не по самолюбию, а потому, что теперь уж хлопотать-то не из чего. Теперь Раиса совсем не то, чем она была два года тому назад. Она начинает превращаться в развалину. Видел я ее карточку, читал ее письма. Не то, совсем не то. На карточке – худая, больная, пожилая женщина; в письмах – пустота, слабость, усталость. Уверяю вас, я нисколько не завидую Гарднеру и решительно не желаю быть на его месте. Раиса сама писала в прошлом году, что ее нервное расстройство может перейти в падучую болезнь или в сумасшествие. Ей теперь 24 года. Она легко может прожить еще двадцать или тридцать лет. Но ведь это не жизнь, а постоянное скрипение. Гарднер – сильный и здоровый мужчина, красавец собою, должен превратиться в сиделку и присутствовать постоянно при медленном разрушении той женщины, которую он любит. Скажите, пожалуйста, чему же тут завидовать? Вдумываясь в положение Гарднера, я могу только благодарить Господа Бога за то, что эта чаша прошла мимо меня. А два года тому назад я подрался с Гарднером из-за этой чаши, подрался с тем самым благодетелем, который отнимал у меня эту чашу.

Вы знаете, конечно, что даже мое теперешнее положение есть последний результат моего тогдашнего беснования. Но именно последний результат. Теперь беснование кончено, и я сужу совершенно хладнокровно о прошедшем. Ясное доказательство, что это прошедшее действительно прошло. Не думайте, Лидия Осиповна, что я хочу оплевать тот кумир, перед которым десять лет стоял на коленях; нет, это было бы очень грязно и подло. Разве она виновата в том, что она слаба и больна? А между тем ее муж – все-таки несчастный человек вследствие ее болезни. Я бы мог быть ее мужем, и я бы переносил это несчастие твердо и терпеливо, потому что ее стоит любить. Она милая, очень милая женщина; но все-таки несчастье можно переносить, когда оно на вас сваливается, а напрашиваться на очевидное несчастье, добиваться его всякими усилиями – это уже глупо. Раиса сама прогнала меня; скажите, пожалуйста, зачем же я теперь-то стал бы искать сближения с нею, даже в том случае, если бы Гарднер умер. Нет, Лидия Осиповна, прошедшего не воротишь, а теперь во мне даже замерло желание воротить его. Все устроилось в моей жизни чрезвычайно благополучно. Даже счастливые воспоминания моей молодой любви начинают застилаться туманом. Я не умею жить в прошедшем. Предо мною открыто будущее. Я молод и крепок. Я хочу и буду жить полною, здоровою жизнью мыслящего и чувствующего человека. Мне нужна действительность, а не воспоминания. Поэтому, если я только буду иметь счастье понравиться вам, любите смело. Я вас не обману, и Раиса ничему не помешает. Если даже мы когда-нибудь сойдемся опять с Раисою, то мы будем только добрыми старыми друзьями, и вы сами полюбите ее, потому что она – милая женщина. До свидания; извините, что я в одном месте этого письма назвал вас друг мой. Это написалось как-то нечаянно, а вычеркивать не хочется. Впрочем, обещаю вам, что на будущее время вы не встретите в моих письмах подобных вольностей. Согласитесь, однако, Лидия Осиповна, что тут нет ничего обидного. Обдумайте мое письмо и отвечайте на него по-прежнему мамаше. До свидания”.