Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Во времена Пушкина кроме него самого, издававшего “Современник”, во главе журналистики стоял такой даровитый и смелый боец за правду, как Полевой, но к концу тридцатых годов от этого смелого бойца уже оставалась одна жалкая тень. Жизнь заставила его пойти на компромиссы, и, сильно подавшись вправо, сделавшись поставщиком псевдопатриотических драм и фактическим редактором грече-булгаринского “Сына Отечества”, он близко подошел к направлению “Северной пчелы”. “Два задорных поляка”, то есть Булгарин и Сенковский, играли в эти годы вообще непропорционально большую роль в петербургской журналистике. Несомненно, Сенковский был чище Булгарина, даровитее и умнее, но ум его, по остроумному выражению баснописца Крылова, был “какой-то дурацкий”, свободный от всяких принципов. Его гремевшая в тридцатых годах и имевшая до семи тысяч подписчиков “Библиотека для чтения” сеяла в умах читателей легкомысленное, “веселое” отношение решительно ко всем явлениям литературы и жизни… В этом смысле рука об руку с “Библиотекой для чтения” шли довольно многочисленные в эти годы альманахи, сборники и другие полулубочные издания, единственною причиною возникновения которых был расчет издателей-барышников на пробуждавшуюся в русской публике охоту к чтению. Пушкинский “Современник” в руках корректного, но скучноватого профессора эстетики Плетнева влачил жалкое существование; “Отечественные…” же “…записки”, после продолжительного перерыва возобновленные в январе 1839 года, лишь с конца этого года, с переездом Белинского в Петербург, когда и все его московские приятели (Боткин, Грановский, Кудрявцев, Герцен) перекочевали в этот журнал, стали приобретать постепенно значение боевого либерального органа.

В такое-то время явился в Петербург Некрасов, полный радужных юношеских мечтаний и горячей веры в литературу как в единственно возможную в то время форму разумной и свободной деятельности. Неопытный новичок-провинциал, мало развитой в литературном смысле юноша, он не умел еще разбираться в тогдашних литературных партиях и направлениях, и, по всей вероятности, какой-нибудь Греч или Сенковский ничем ровно не отличался в его глазах от Полевого или Краевского. По крайней мере, стихи Некрасова начали появляться безразлично в “Литературной газете”, “Библиотеке для чтения”, “Сыне Отечества”, “Прибавлениях к «Инвалиду»” и прочих; только собственное природное чутье привело его в конце концов в кружок Белинского. Но случилось это, к сожалению, не так скоро…

“За славой я в столицу торопился”, – вспоминал позже поэт. И действительно, едва успев напечатать в журналах десяток-другой своих полудетских стихотворений, едва успев познакомиться с дешевыми лаврами и дорогими терниями литературной дороги (в виде холода, голода и одиночества в большом городе), ровно год спустя по прибытии в Петербург он уже сдал, как мы видели, в цензуру книжечку своих стихотворений. В биографиях Некрасова сообщается обыкновенно, что к этому времени нужда уже выпустила его из когтей, и он сумел даже сделать кой-какие сбережения для выпуска в свет книги. Но это, конечно, недоразумение. Деньги на издание собраны были Бенецким по подписке, и настоящая нужда Некрасова с осени 1839 года, то есть со времени поступления его вольнослушателем в университет и окончательного разрыва с отцом, еще только начиналась: с этого именно времени в течение Двух-трех лет он вел непрерывную борьбу за существование в буквальном смысле слова – с ночевками в ночлежных приютах, жизнью в сырых углах и подвалах, корпеньем над черной литературной работой, едва спасавшей поэта от голодной смерти.[7]

О неудачном литературном дебюте Некрасова мы уже говорили.[8] Собственных признаний поэта насчет впечатления, какое произвело на него это событие, у нас, к сожалению, нет. Все говорит, однако, за то, что здоровое критическое чутье Некрасова, сила его большого природного ума подсказали ему, что если приговор Белинского и был несколько резок по форме, то по существу заключал в себе много правды: основываясь на абстрактных лирических излияниях, Некрасов не мог бы пойти далеко. Несравненные художники слова, Пушкин и Лермонтов умели, конечно, превращать в настоящие бриллианты поэзии все, к чему ни прикасались. Так, Лермонтов уже в очень ранние годы, несмотря на поверхностное знакомство с жизнью, на основании лишь “внутренних видений своего духа” (выражение Белинского) мог создавать вещи вроде “Ангела” или “Паруса”, не уступающие позднейшим его шедеврам. Но это – завидное право гения, являющегося, может быть, раз в столетие… На свое счастье, Некрасов рано понял это; он принял свою неудачу как вполне заслуженную и с чисто юношеским ригоризмом решил, что он совсем не поэт. По крайней мере мы знаем, что после плачевного опыта с “Мечтами и звуками” он надолго оставил лирику, а к самой этой книжке отнесся с беспощадной свирепостью: все уцелевшие от продажи экземпляры (а они составляли, вероятно, значительнейшую часть издания) немедленно уничтожил; во все позднейшие издания своих стихотворений никогда не включал из сборника “Мечты и звуки” ни одной пьесы и до конца жизни не любил даже вспоминать о них. Наконец, ни малейшего неприязненного чувства не сохранил он и к своему неумолимо-строгому судье Белинскому, к которому, наоборот, с первого же дня личного знакомства стал относиться с благоговением самого преданного и верного ученика (и благоговение это донес до могилы). Можно думать, что, вращаясь в студенческих кружках Петербурга, Некрасов уже и в момент выпуска своей злополучной книги хорошо знал имя Белинского и высоко его ценил, – оттого-то и принял он так к сердцу приговор великого критика.

Чего, однако, стоило этому гордому, замкнутому, “с самого начала жизни раненому” сердцу подобное безмолвное и по-видимому спокойное отречение от заветной юношеской мечты? Об этом, повторяем, сведений мы не имеем, хотя и нетрудно представить себе внутреннюю бурю, пережитую поэтом. Инстинкт тянул к литературе и поэзии, продолжая, быть может, подсказывать: “Здесь твое призвание, законное место!” А рассудок и опыт жизни говорили другое: “Стой! Ты – не поэт, а всего только мечтатель… Войти в этот храм ты недостоин”.

Это была, разумеется, тяжелая внутренняя драма; в течение нескольких лет рефлексия одерживала верх над инстинктом, и Некрасов шел по дороге литературного чернорабочего. Но, с другой стороны, именно в том обстоятельстве, что он не бросил все-таки литературы, сказалась могучая сила настоящего таланта. В лице Некрасова мы имеем яркий пример того, что значит крупное литературное дарование: точно стихийная сила, рано или поздно оно неудержимым потоком прорвется наружу, несмотря ни на какие искусственные преграды и плотины! Несмотря на всю тяжесть нужды, Некрасов никуда не пошел от литературы. Не удалось в качестве признанного жреца войти в храм, – он остался у ворот храма в качестве простого подметальщика сора, рецензента, куплетиста, фельетониста, лишь бы быть возле литературы! Даже умирая с голоду, не покидал он своего поста, пока наконец терпение, упорный труд, горячая любовь, случай (в виде знакомства с Белинским), а главное – развернувшийся постепенно талант не вывели на широкую дорогу славы…

В биографиях Некрасова этот период его жизни (1840–1845 годы) признается одним из самых темных. Известны, правда, отрывочные рассказы самого поэта о некоторых исключительных моментах его тогдашнего житья-бытья, о том, например, как, голодая и не имея ни гроша в кармане, заходил он в один ресторан на Морской, где дозволяли читать газеты и тем, кто ничего себе не заказывал: Некрасов брал для вида газету, а в то же время придвигал незаметно тарелку с хлебом и насыщался… В другой раз он заболел от продолжительной голодовки и много задолжал квартирному хозяину-солдату. Вернувшись однажды поздно вечером от товарища совсем больным, он не был впущен хозяином в свою каморку. Между тем на дворе стояла холодная ноябрьская ночь… Будущему знаменитому писателю пришлось бы замерзнуть под забором, если бы над ним не сжалился проходивший мимо нищий, который отвел его в какую-то ночлежку на окраине города. Там же Некрасов отыскал себе и заработок, за 15 копеек написав кому-то из товарищей по злоключениям прошение… В дополнение к этим отрывочным рассказам-воспоминаниям мы имеем краткое глухое признание поэта, что он попал в эту пору в такой литературный кружок, в котором “скорее можно было отупеть, чем развиться”… С другой стороны, если перебрать все написанное Некрасовым за эти четыре-пять лет (за всю жизнь он написал, по собственному признанию, до трехсот печатных листов прозы, и, конечно, значительная доля их приходится на юношеские годы), то станет вполне ясно, что бедному юноше было в это время не до “жизни” в настоящем смысле этого слова! Нужно от души пожелать, чтобы нашелся наконец добросовестный исследователь, который взял бы на себя труд внимательно перечесть всю груду юношеских писаний Некрасова и проследить, насколько они вызваны были заботой о насущном куске хлеба и насколько отразилась в них внутренняя жизнь поэта. Кроме многочисленных пародий и юмористических куплетов (из которых в общеизвестное собрание стихотворений вошел только “Говорун”) Некрасовым между 1840–1843 годами написаны следующие рассказы и повести:[9] “Макар Осипович Случайный”, “Без вести пропавший пиита”, “Утро в редакции”, “Певица”, “В Сардинии”, “Двадцать пять рублей”, “Ростовщик”, “Капитан Кук”, “Необыкновенный завтрак”, “Помещик 23 лет”, “Карета, предсмертные записки дурака”, “Жизнь Александры Ивановны”, “Опытная женщина”, “Жизнь и люди (философическая сказка)”; затем следовали водевили и драмы под псевдонимом Перепельского: “Актер”, “Шила в мешке не утаишь”, “Феоктист Онуфриевич Боб”, “Муж не в своей тарелке”, “Дедушкины попугаи”, “Вот что значит влюбиться в актрису”, “Материнское благословение”, “Похождения Петра Столбикова”. Но вся эта беллетристическая производительность должна, кажется, померкнуть перед массой написанных Некрасовым театральных и литературных рецензий. О количестве их можно судить по тому обстоятельству, что за один 1841 год и в одной только “Литературной газете” г-н Горленко насчитал их больше тридцати, а между тем Некрасов писал рецензии постоянно, из года в год, помещая их почти во всех литературных журналах сороковых годов: в “Русском инвалиде”, “Прибавлениях к «Инвалиду»”, “Библиотеке для чтения”, “Отечественных записках”, “Пантеоне” и даже “Финском вестнике”!

вернуться

7

В воспоминаниях Белоголового о графе Лорис-Меликове, который в юности (именно в начале сороковых годов) жил одно время с Некрасовым, приводится любопытное показание графа Лориса о том, что мать поэта изредка, тайком от мужа, присылала сыну небольшие суммы денег.

вернуться

8

До чего мало знакомы у нас с биографией Некрасова, показывает следующая цитата из одной недавней юбилейной статьи: “"Мечты и звуки" – так назывался первый сборник, доставивший Некрасову некоторую известность и порядочную материальную выгоду. Но уже раньше того (?!) он писал в самых разнообразных жанрах, стихами и прозою, начиная с водевилей и заканчивая критическими разборами ученых книг” (“Научное обозрение”, 1903, январь).

вернуться

9

Сведения эти взяты из статьи г-на В. Горленко “Литературные дебюты Некрасова” (“Отечественные записки”, 1878, декабрь), дающей, к сожалению, лишь очень краткий и далеко не полный перечень и характеристику прозаических опытов Некрасова.

8
{"b":"114051","o":1}