Ведь не надо было обладать умом Некрасова, чтобы понимать, что “все” не могут быть больны в Петербурге даже и при самой ужасной осенней погоде; и задумай Некрасов написать вещь, хладнокровно рассчитанную на эффект, он, конечно, сумел бы обойтись без подобных lapsus'oв. Но он был поэт искреннего, могущественно захватывающего чувства; он глубоко переживал те настроения, которые передавал в своих произведениях, и отсюда-то, быть может, произошли многие из тех мелких промахов, о которых мы выше говорили и которые при первом взгляде так поражают в этом quasi-холодном, quasi-прак-тическом таланте. Почти каждое стихотворение Некрасова написано кровью сердца и соком нервов. Вот почему у него совсем мало вещей неинтересных, которыми так богаты жрецы чистого искусства. Недостатки формы отыщутся у Некрасова в самых безукоризненных (вроде даже “Рыцаря на час”) произведениях, но зато и в самых слабых вы подметите у него достоинства, благодаря которым он на голову возвышается над своими собратьями. Стихи его всегда вытекают из живого человеческого чувства, из бодрой, деятельной мысли…

“Он проповедовал любовь враждебным словом отрицанья”. С отрицания, конечно, и должен был начать всякий передовой писатель эпохи борьбы за освобождение. Но если Некрасов и после того, как “порвалась цепь великая”, вместо ликующих гимнов продолжал прежнюю отрицательную работу, будя общество тревожным вопросом: “Народ освобожден, но счастлив ли народ?” – то и в этом отношении он не занимал исключительного положения среди наших лучших писателей. По общим условиям нашей гражданственности только такая работа и была у нас возможна: развитие положительной стороны передового мировоззрения встречало всегда неодолимые препятствия…

“Иных времен, иных картин провижу я начало в случайной жизни берегов моей реки любимой”, – мечтает поэт в маленькой поэме “Горе старого Наума”. “Освобожденный от оков, народ неутомимый созреет; густо заселит прибрежные пустыни; наука воды углубит… По гладкой их равнине суда-гиганты побегут несчетною толпою, и будет вечен бодрый труд над вечною рекою!.. Мечты!.. Я верую в народ…” Если не считать следующих затем выразительных строк, сплошь состоящих из точек, то нарисованную в приведенных стихах картину грядущего народного счастья нельзя не признать довольно-таки смутной… Кого, однако, винить в этом?

Не раз упрекали Некрасова в том, что он и современную ему действительность изображал одними мрачными, отрицательными красками, не видя в ней решительно ничего светлого, отрадного. Но эти упреки совершенно неосновательны: поэзия Некрасова изображает и то положительное, что было в русской жизни. Такова хотя бы целая галерея обаятельных портретов народных заступников и печальников, нарисованных поэтом в целом ряде произведений; перед нашими глазами проходят Грановский, Белинский (непосредственно и в образе Крота в “Несчастных”), Добролюбов, поэт-семинарист Гриша, Ермила Гирин, Саша (этот прелестный степной цветок, еще не вполне распустившийся), “дедушка”-декабрист, герои и героини стихотворений “Пророк”, “Кузнец”, “Ты не забыта”, собственная, наконец, мать поэта… Но главным положительным героем Некрасова является сам русский народ в лице его главной составной части – крестьянства… Мы только что привели признание поэта: “Мечты!.. Я верую в народ…” В устах Некрасова это не красивая только фраза, а действительная “мечта” исстрадавшегося сердца, его последнее прибежище и святыня.

Воспевать мужицкие страдания поэт начал, как мы видели, рано, с первого же стихотворения, создавшего ему известность; но нота настоящей влюбленности в народ зазвучала в стихах его не сразу. Когда по окончании Крымской войны всем стало ясно, что идти дальше по пути мрака и застоя Россия не может, не рискуя своим историческим существованием, общество русское вдруг поняло, что есть некто, чьи интересы в тысячу раз важнее для блага и счастья родины, чем интересы небольшой своекорыстной кучки дворян. То был великий исторический момент… Могучая общественная волна подняла и Некрасова; в поэзии его, более свободно звучавшей теперь, чем в сороковые годы, появились новые, то гневные, то восторженные ноты… Одно за другим стали выходить в свет наиболее сильные и характерные его произведения.[23] К сожалению, размеры настоящей статьи не позволяют нам распространиться о том, какую видную роль сыграли эти произведения в возникновении и развитии того замечательного идеалистического движения в нашей литературе, которое известно под именем народничества. Недаром так любил Некрасова один из главных его представителей – Г. И. Успенский.

Но как же, собственно, рисовал себе Некрасов выступившего на историческую сцену “прекрасного незнакомца”? Не видел ли он в русском народе, подобно славянофилам-почвенникам, особой мистической глубины, делающей его народом-избранником, образцом и поучением для “гнилого” Запада? Ради великих страданий, выпавших на долю народа, не закрывал ли глаз на его теневые, отрицательные стороны? Ничего подобного. Ни квасного, ни мистического элемента нет и следа в любви Некрасова к крестьянину, доходящей порою до восторженного удивления, но остающейся всегда здоровой и трезвой.

вот что в особенности привлекает поэта в русском народе: его гуманность, терпимость даже к врагу, его героическая бодрость в страдании.

Пресловутое мужицкое терпение, которое в минуты отчаяния поэт сам клеймит не раз именем рабского отупения, в моменты более спокойные представляется ему свойством того же “спасенного в рабстве” “золотого” сердца. Это – не холопство, не нравственное падение, а, напротив, результат сознания своей могучей стихийной силы, которую никакое испытание сломить не может, беззаветная вера в конечное торжество правды, глубокое чувство общественной солидарности, наконец – органическое отвращение к насилию, природное добродушие…

Княгиня Волконская, по дороге к мужу-декабристу оскорбленная офицером-бурбоном, заходит в убогую сибирскую церковь и просит попа отслужить молебен.