Можете себе представить, каково было мое положение! Но теперь извольте же прослушать, как я из него выпутался.

Разумеется, мы всячески бились отучить наших жидков от «падежа», и труды эти составляют весьма характерную историю.

Самый первый одобрительный прием в строю тогдашнего времени был хороший материальный окрик и два-три легких угощения шато-скуловоротом. Это подносилось в счет абонемента, а потом следовало поднятие казенных хвостиков у мундира за фронтом и, наконец, настоящие розги в обширной пропорции. Все это и было испробовано как следует, но не помогло: опять чуть скомандуют «пали» – все три жидовина с ног валятся.

Велел я их очень сильно взбрызнуть, и так сильно сбрызнули, что они перестали шить сидя, а начали шить лежа на животах, но все-таки при каждом выстреле падают.

Думаю: давай я их попробую какими-нибудь трогательными резонами обрезонить.

Призвал всех троих и обращаю к ним свое командирское слово:

– Что это, – говорю, – вы такое выдумали – падать?

– Сохрани бог, ваше благородие, – отвечает пегий: мы ничего не выдумываем, а это наша природа, которая нам не позволяет палить из ружья, которое само стреляет.

– Это еще что за вздор!

– Точно так, отвечает: – потому Бог создал жида не к тому, чтобы палить из ружья, ежели которое стреляет, а мы должны торговать и всякие мастерства делать. Мы ружьем, которое стреляет, все махать можем, а стрелять, если которое стреляет, – мы этого не можем.

– Как так «которое стреляет»? Ружье всякое стреляет оно для того и сделано.

– Точно так, – отвечает он: – ружье, которое стреляет, оно для того и сделано.

– Ну, так и стреляйте.

Послал стрелять, а они опять попадали.

Черт знает, что такое! Хоть рапорт по начальству подавай, что жиды по своей природе не могут служить в военной службе.

Вот тебе и Мордвинов и вся его победа над супостатом!

Срам и досада! И стало мне казаться, что надо мною даже свои люди издеваются и подают мне насмешливые советы.

Так, например, поручик Рослое все советовал «перепороть их хорошенько».

– Пороны уже, – говорю, – они достаточно.

– Выпороть, – говорит, – еще их «на-бело» и окрестить. Тогда они иной дух примут.

Но отец-батюшка, который там был, сомневался и говорил, что крещение, пожалуй, не поможет, а он иное советовал.

– Надо бы, – говорит, – выписать из Петербурга протоиерейского сына, который из духовного звания в техноложцы вышел.

– Что же, – говорю, – тут техноложец может сделать!

– А он, – говорит, – когда в прошлом году к отцу в гости прииезжал, то для маленькой племянницы, которая ходить не умела, такие ходульные креслица сделал, что она не падала.

– Так это вы хотите, чтобы и солдаты в ходульных креслицах ходили?

И только ради сана его не обругал материально, а послал его ко всем чертям мысленно.

А тут Полуферт приходит и говорит, что будто точно такая же кувыркаллегия началась и в других частях, которые стояли в Василькове, в Сквире и в Тараще.

– Я даже, говорит, – «пар сет оказиен» и стихи написал: вот «экутэ», пожалуйста.

И начинает мне читать какую-то свою рифмованную окрошку из слов жидовских, польских и русских.

Целым этим стихотворением, которое я немного помню, убедительно доказывалось, что евреям не следует и невозможно служить в военной службе, потому что, как у моего поэта было написано:

И так далее, все «который», да «ктурый», и в результате то, что жиду никак нельзя служить в военной службе.

– Так что же по-вашему с ними делать?

– Перепасе люи дан отр режиман.

– Ага? «перепасе…» А вы, говорю, напрасно им заказываете палантины для ваших «танте» шить.

Полуферт сконфузился и забожился.

– Нон, дьо ман гард, – говорит, – я это просто так, а ву ком вуле ву, и же ву зангаже в цукерьню – выпьемте по рюмочке высочайше утвержденного.

Я, разумеется, не пошел.

Досада только, что черт знает, какие у меня помощники, даже не с кем посоветоваться: один глуп, другой пьян без просыпа, а третий только поэзию разводит, да что-то каверзит.

Но у меня был денщик-хохол из породы этаких Шельменок; он видит мое затруднение и говорит:

– Ваше благородие, осмеливаюсь я вашему благородию доложить, что как ваше благородие с жидами ничего не зробите, почему що як ваше благородие из Россыи, которые русские люди к жидам непривычные.

– А ты, привычный, что ты мне посоветуешь?

– А я, – отвечает, – тое вам присоветую, що тут треба поляка приставить; есть у нас капральный из поляков, отдайте их тому поляку, – поляк до жида майстровитее.

Я подумал:

– А и справды попробовать! поляки их круто донимали.

Поляк этот был парень ловкий и даже очень образованный; он был из шляхты, не доказавшей дворянства, но обладал сведениями по истории и однажды пояснял мне, что есть правление, которое называется республика, и есть другое – республиканция. Республика – это выходило то, где «есть король и публика, а республиканция, где нет королю ваканции».

Велел я позвать к себе этого образованного шляхтича и говорю ему:

– Ведь ты, братец, поляк?

– Действительно так, – отвечает, – римско-католического исповедания, верноподданный его императорского величества.

– Ты, говорят, – отлично знаешь евреев?

– Еще как маленький был, то их тогда горохом да клюквой стрелял для испугания.

– Знаешь ты, какую у нас жиды досаду делают, – падают. Не можешь ли ты их отучить?

– Со всем моим удовольствием.

– Ну, так я отдаю их на твою ответственность. Делай с ними что знаешь, только помни, что они уже до сих пор и начерно и набело выпороны, так что даже сидеть не могут, а лежа на брюхе работают.

– Это, – отвечает, – ничего, не суть важно: жид поляка не обманет.

– Ну, иди и делай.

– Счастливо оставаться, – говорит, – и завтра же узнаете, что господь бог и поляка недаром создал.

– Хорошо, – говорю, – доказывай.

На другой день иду посмотреть, как мои жидки обретаются, и вижу, что все они уже не сидят и не лежат на брюхе, а стоя шьют.

– Отчего, – спрашиваю, – вы стоя шьете? разве вам так ловко?

– Никак нет, – совсем даже неловко, – отвечают.

– Так отчего же вы не садитесь?

– Невозможно, – отвечают, – потому – мы с этой стороны пострадали.

– Ну, так, по крайней мере, хоть лежа на брюхе шейте.

– Теперь и так, – говорят, – невозможно, потому что мы и с этой стороны тоже пострадали.

Поляк их, извольте видеть, по другой стороне отстрочил. В этом и было все его тонкое доказательство, зачем бог поляка создал; а жидовское падение все-таки и после этого продолжалось.

Узнал я, что мой Шельменко нарочно поляка подвел, и посадил их обоих на хлеб на воду, а сам послал за поручиком Фингершпилером и очень удивился, когда тот ко мне почти в ту же минуту явился и совсем в трезвом виде.

«Вот, думаю, немец их достигнет».