С другого края постели донеслись какие-то приглушенные звуки. Послышался скрип выдвигаемого ящика, сдавленный возглас на гэльском, по половицам прошлепали чьи-то босые ступни, и матрас просел под грузным телом.
– Вот, англичаночка, – произнес встревоженный голос, и я почувствовала, как к губам моим поднесли краюшку черствого хлеба.
Я схватила ее и стала жадно поедать, с трудом проталкивая плохо разжеванные куски в горло. Не догадалась попросить вместе с хлебом и воды.
Постепенно комочки теста нашли свой путь и осели в желудке тяжким грузом. Тошнотворное бурчание в животе прекратилось. Я открыла глаза и увидела склонившееся надо мной встревоженное лицо Джейми Фрэзера.
– Ик!
Я вздрогнула и икнула.
– Все в порядке? – спросил он.
Кивнув, я медленно попыталась привстать, а он, обняв меня за плечи, помогал. Потом, усевшись рядом на край жесткой гостиничной постели, нежно притянул к себе и погладил по спутавшимся во сне волосам.
– Бедняжка! – произнес он. – Может, дать тебе капельку винца? У меня в седельной сумке есть фляга рейнвейна.
– Нет. Нет, спасибо.
Я слегка содрогнулась – казалось, при одном упоминании о рейнвейне в нос ударил густой специфический запах – и выпрямилась в постели.
– Через минуту буду в порядке, – с вымученной веселостью уверила я его. – Не волнуйся, это вполне нормально, если беременную тошнит по утрам.
Не сводя с меня встревоженных глаз, Джейми поднялся и пошел взять свою одежду со стула, стоявшего у окна. В феврале во Франции бывает чертовски холодно. Пузырчатые стекла окон были затянуты толстым слоем инея.
Он был совершенно голый, на спине и плечах появились мурашки, золотисто-рыжие волоски на руках стали торчком. Впрочем, к холоду он был привычен – не дрожал, натягивая чулки и рубашку. И вдруг перестал одеваться, подошел к постели и обнял меня.
– Давай ложись, – сказал он. – Я прикажу горничной развести огонь. Ты поела, может, теперь отдохнешь? Как, не тошнит больше?
Я не слишком уверенно кивнула в ответ.
– Нет, ничего.
Я бросила взгляд на постель: белье, что обычно для постоялых дворов, было не слишком чистое. И все же серебро в кошельке Джейми обеспечило нам лучшую в доме комнату, где узкий матрас был набит настоящим гусиным пером, а не какой-нибудь там соломой или шерстью.
– Впрочем, прилягу, пожалуй, – пробормотала я, подняла ноги с ледяного пола и сунула их под одеяла, где еще сохранилось тепло.
Желудок, похоже, успокоился настолько, что можно было позволить себе и глоток воды, и я плеснула немного в чашку из треснутого гостиничного кувшина, стоявшего у постели.
– Ты что это расхаживаешь босиком? – спросила я Джейми, медленно потягивая воду. – Тут, должно быть, пауков полно.
Застегивая килт на талии, Джейми покачал головой.
– Да нет… – протянул он и кивком указал на стол. – Тут только крысы. За хлебом приходили.
Взглянув на пол, я увидела безжизненное серое тельце; на мордочке блестела капелька крови. Меня тут же вывернуло наизнанку, еще слава богу, что не на постель.
– Ничего, все в порядке, – немного отдышавшись, произнесла я. – У меня в желудке уже ничего не осталось.
– Прополощи рот, англичаночка, но только, ради бога, не глотай.
Джейми протянул мне чашку и вытер рот краем полотенца, словно маленькому беспомощному ребенку. Приподнял и бережно уложил головой на подушки. Склонился, с тревогой всмотрелся мне в лицо.
– Пожалуй, будет лучше, если я останусь, – сказал он. – Пошлю записку…
– Нет-нет, я в порядке, – поспешила уверить я его.
И не слишком погрешила против истины. Рвота мучила меня лишь по утрам, весь остальной день проходил относительно спокойно. И чувствовала я себя вполне прилично, если не считать кисловатого привкуса во рту и легкого покалывания в нижней части живота. Я отбросила одеяла и демонстративно встала.
– Видишь? Я чувствую себя просто превосходно. А ты поезжай. Неудобно заставлять кузена ждать.
Я действительно чувствовала себя гораздо лучше, несмотря на сквозняк, тянувший из-под двери и проникавший под складки моей ночной сорочки. Джейми все еще колебался: ему не хотелось оставлять меня. Тогда я подошла к нему и крепко обняла, отчасти для того, чтобы успокоить, отчасти – чтобы ощутить восхитительное тепло, исходившее от его тела.
– Брр, – сказала я. – Как это ты умудряешься оставаться горячим, точно булочка, в одном лишь килте?
– На мне еще и рубашка, – заметил он и улыбнулся, глядя на меня сверху вниз.
Так мы стояли, прижавшись друг к другу и наслаждаясь теплом. В коридоре слышалось шарканье веника, горничная приближалась к нашей двери.
Джейми слегка вздрогнул и прижался ко мне еще плотней. Путешествовать зимой трудно: на то, чтобы добраться от аббатства Святой Анны де Бопре до Гавра, потребовалась целая неделя. На постоялые дворы мы попадали поздно вечером, промокшие, грязные и дрожащие от холода и усталости, по утрам меня тошнило, а потому мы практически не прикасались друг к другу со времени последней ночи, проведенной в аббатстве.
– Идешь со мной в постель? – тихо спросила я.
Он колебался. Сила его желания была очевидна, я ощущала это сквозь ткань килта, но он так и не обнял меня.
– Гм… – нерешительно буркнул он.
– Ты ведь хочешь, верно? – спросила я и просунула холодную руку под килт, чтобы убедиться.
– О!.. Э-э… да… Да, хочу.
Рука получила бесспорное доказательство. Он тихо застонал, рука скользнула чуть ниже, между ног.
– О боже… Не надо, англичаночка. Иначе я от тебя никогда не оторвусь.
Он крепко обхватил меня длинными руками, а я вжалась лицом в складки его белоснежной рубахи, слабо пахнущей крахмалом, который брат Альфонс из аббатства использовал при стирке.
– А зачем отрываться? – пробормотала я. – У тебя же есть еще чуточка времени, правда? До доков совсем недалеко…
– Да дело не в том, – ответил он, поглаживая меня по растрепанным волосам.
– Я что, слишком толстая?
На деле живот у меня оставался таким же плоским, как и прежде, я была даже худее из-за тошноты.
– Нет, – сказал он, улыбаясь. – Больно уж много ты говоришь.
Он поцеловал меня, потом сел и притянул к себе на колени. Я легла и обняла его.
– Нет, Клэр! – воспротивился он, когда я начала расстегивать килт.
Я удивленно взглянула на него:
– Почему нет?
– Ну, из-за… – Он слегка покраснел. – Из-за ребенка… Не хочу повредить ему.
Я рассмеялась:
– Джейми, ты не повредишь! Он же не больше, чем кончик моего пальца!
Для наглядности я выставила палец и медленно провела им по пухлой, четко очерченной губе Джейми. Он перехватил мою руку, наклонился и крепко и быстро поцеловал.
– Ты уверена? Я хочу сказать… Я все время думаю, что ему не понравится, если кто-то будет его толкать…
– Да он и не заметит, – уверила я его и снова занялась пряжкой на поясе.
– Ладно. Раз ты так считаешь…
В дверь властно постучали, она отворилась, и вошла служанка с охапкой поленьев, расталкивая ими створки. Судя по царапинам на панели и на полу, то был обычный для нее способ проникать в комнату.
– Bonjour,[13] месье, мадам, – буркнула она, коротко кивнув в сторону постели, и шмыгнула к камину.
Да, ее поведение было красноречивее всяких слов. Но я уже привыкла к безразличию, с которым слуги на постоялых дворах относятся к постояльцам, даже в дезабилье, и, буркнув в ответ: «Bonjour, мадемуазель», не стала обращать на нее особого внимания, лишь оставила пряжку Джейми в покое и, скользнув под одеяло, натянула его повыше, чтобы не было видно раскрасневшихся щек.
Обладавший еще большим, чем я, хладнокровием, Джейми положил на колени валик, вынутый из-под подушки, уперся в него локтями, опустил на ладони подбородок и завел со служанкой светский разговор, нахваливая кухню.
– А откуда получаете вино, мадемуазель? – вежливо осведомился он.
