Исчезнет все, что было плоть, Величье наше будет тленье — Прими усопшего, Господь, В твои блаженные селенья! И ты, предстательница всем! И ты, заступница скорбящим! К тебе о брате, здесь лежащем, К тебе, святая, вопием! Моли божественного сына, Его, пречистая, моли, Дабы отживший на земли Оставил здесь свои кручины! Все пепел, прах, и дым, и тень! О други, призраку не верьте! Когда дохнет в нежданный день Дыханье тлительное смерти, Мы все поляжем, как хлеба, Серпом подрезанные в нивах, — Прими усопшего раба, Господь, в селениях счастливых! Иду в незнаемый я путь, Иду меж страха и надежды; Мой взор угас, остыла грудь, Не внемлет слух, сомкнуты вежды; Лежу безгласен, недвижим, Не слышу братского рыданья, И от кадила синий дым Не мне струит благоуханье; Но вечным сном пока я сплю, Моя любовь не умирает, И ею, братья, вас молю, Да каждый к Господу взывает: Господь! В тот день, когда труба Вострубит мира преставленье, — Прими усопшего раба В твои блаженные селенья!» 9 Так он с монахами поет. Но вот меж ними, гость нежданный, Нахмуря брови, предстает Наставник старый Иоанна. Суровы строгие черты, Главу подъемля величаво: «Певец, – он молвит, – так ли ты Блюдешь и чтишь мои уставы? Когда пред нами братний прах, Не петь, но плакать нам пристойно! Изыди, инок недостойный, — Не в наших жить тебе стенах!» И, гневной речью пораженный, Виновный пал к его ногам: «Прости, отец! Не знаю сам, Как преступил твои законы! Во мне звучал немолчный глас, В неодолимой сердца муке Невольно вырвалися звуки, Невольно песня полилась!» И ноги старца он объемлет: «Прости вину мою, отец!» Но тот раскаянью не внемлет, Он говорит: «Беги, певец! Досель житейская гордыня Еще жива в твоей груди — От наших келий отойди, Не оскверняй собой пустыни!» 10 Прошла по лавре роковая весть, Отшельников смутилося собранье: «Наш Иоанн, Христовой церкви честь, Наставника навлек негодованье! Ужель ему придется перенесть, Ему, певцу, позорное изгнанье?» И жалостью исполнились сердца, И все собором молят за певца. Но, словно столб, наставник непреклонен, И так в ответ просящим молвит он: «Устав, что мной однажды узаконен, Не будет даром ныне отменен. Кто к гордости и к ослушанью склонен, Того как терн мы вырываем вон. Но если в нем неложны сожаленья, Эпитимьей он выкупит прощенье: Пусть он обходит лавры черный двор, С лопатою обходит и с метлою; Свой дух смирив, пусть всюду грязь и сор Он непокорной выметет рукою. Дотоль над ним мой крепок приговор, И нет ему прощенья предо мною!» Замолк. И, вняв безжалостный отказ, Вся братия в печали разошлась. Презренье, други, на певца, Что дар священный унижает, Что пред кумирами склоняет Красу лаврового венца! Что гласу истины и чести Внушенье выгод предпочел, Что угождению и лести Бесстыдно продал свой глагол! Из века в век звучать готово, Ему на казнь и на позор, Его бессовестное слово, Как всенародный приговор. Но ты, иной взалкавший пищи, Ты, что молитвою влеком, Высокий сердцем, духом нищий, Живущий мыслью со Христом, Ты, что пророческого взора Пред блеском мира не склонял, — Испить ты можешь без укора Весь унижения фиал! И старца речь дошла до Дамаскина. Эпитимьи условия узнав, Певец спешит свои загладить вины, Спешит почтить неслыханный устав. Сменила радость горькую кручину: Без ропота лопату в руки взяв, Певец Христа не мыслит о пощаде, Но униженье терпит Бога ради. Тот, кто с вечною любовию Воздавал за зло добром — Избиен, покрытый кровию, Венчан терновым венцом — Всех, с собой страданьем сближенных, В жизни долею обиженных, Угнетенных и униженных, Осенил своим крестом. Вы, чьи лучшие стремления Даром гибнут под ярмом, Верьте, други, в избавление — К Божью свету мы грядем! Вы, кручиною согбенные, Вы, цепями удрученные, Вы, Христу сопогребенные, Совоскреснете с Христом! 11 Темнеет. Пар струится синий; В ущелье мрак и тишина; Мерцают звезды; и луна Восходит тихо над пустыней. В свою пещеру одинок Ушел отшельник раздраженный. Все спит. Луной посеребренный, Иссякший видится поток. Над ним скалистые вершины Из мрака смотрят там и тут; Но сердце старца не влекут Природы мирные картины; Оно для жизни умерло. |
