Слава Родин, завотделом книжных поступлений, сидел в своем кабинете, дымил «Данхиллом» и сосредоточенно вчитывался в какую-то публикацию «Свободной газеты».
— Ну, ты только посмотри! — сердито сказал он мне вместо приветствия. — Они что там, в Думе, мухоморов наелись?! Что они несут! Коломиец, Яворский, все наши рыцари-демократы… Куда едет их крыша, скажи мне на милость? Вчера Луговой выкинул фортель, сегодня уже Полуэктов. Мне и прежде, Яша, Полуэктов был не больно симпатичен, но ведь клиническим идиотом он не был! Ты бы почитал, ЧТО он пишет! А ведь как-никак председатель думского комитета по телевидению…
— Привет, — проговорил я и сел в свободное кресло возле родинского стола. — Будь же снисходителен к Полуэктову. Сегодня в новостях передавали, что его и так собственная собака покусала. Собаку, что примечательно, зовут Голда.
— Ой, привет! — спохватился Родин и протянул мне руку. — С этими делами скоро не только поздороваться — поесть забудешь.
— Ты уж не забывай, пожалуйста, — участливо кивнул я. — Иначе будет с тобой то же самое, что с цыганской лошадью из анекдота. Хотя и не так скоро. — Я посмотрел на округлившееся родинское пузцо.
— Кстати, о собаках-людоедах, — сказал Слава. — Эта умница Голда своего Полуэктова случайно не насмерть загрызла?
— Кажется, не насмерть, — поспешил я разочаровать Родина. — Насколько я понял, он отделался легким укусом.
— Очень жаль, — кровожадно протянул Родин. — А еще говорят, что собаки не глупее людей. Я бы на месте этой Голды…
— Дорогой Властик, — я взял у Родина из рук газету, свернул ее вчетверо и положил на край стола. — Не могу представить тебя кусающим депутата Полуэктова, никак не могу. Должно быть, ты зря перечитывал на ночь глядя «Ярбух фюр психоаналитик унд психопатологик».
Родин нахмурился:
— Яшка! Сколько раз я тебя просил — не называй меня этим именем…
Слава Родин в паспорте носил имя, которого не было в святцах, — Властислав. Не Владислав, заметьте, и не Ростислав. Имечко подобрали сынуле честолюбивые родители. Они, видимо, искренне надеялись, что ежели сотворить своему отпрыску оригинальное наименование — при помощи заветных слов власть и слава, — то карьера его покатится сама собой, и в итоге Властислав Родин станет как минимум министром иностранных дел СССР. А как максимум — членом Политбюро. Словно бы назло родителям Властик Родин вырос типичным очкариком-книжником, которому на власть было вообще наплевать, а мировую славу прекрасно заменяла ему известность в узких кругах столичных библиофилов. Я, кстати, был одним из немногих, кто вообще знал полное имя Родина. И то лишь потому, что учился с ним в одном классе и, случалось, немилосердно дразнил полненького тихоню Властика.
— Прости, Слава, — произнес я, изобразив на лице неглубокое раскаяние. — Вырвалось невольно. Вспомнились школьные годы чудесные. Наш пан директор, химичка, физкультурник Сергей Гориллыч… Помнишь наш спортзал, да?
— Не помню, — быстро заявил мне Родин. — Вообще не испытываю никакой ностальгии по тем временам. Пусть бабки на митингах вспоминают колбасу за два двадцать.
— Пусть, — согласился я. — Так из-за чего ты мне вчера звонил?
Властик, он же Слава, вместо ответа торжественно приподнялся со своего стула, придал своему лицу строгое выражение и крепко пожал мне руку.
— Ты герой, Яша, — слегка понизив голос, сообщил он мне. — Ты Джеймс Бонд. Сам бросился в это пекло. Молодец!
Я машинально пожал родинскую руку, а потом удивленно уставился на него.
— Это ты о чем, родной? — спросил я. У меня промелькнула шальная мысль, что мой приятель откуда-то уже узнал о задании госпожи Володиной и о моем будущем покушении на сейф «Меркурия».
Через пару секунд выяснилось, что Слава имел в виду всего лишь мой недавний конфликт с «Сюзанной» Лехи Быкова.
— Пора, давно пора было, — горячо произнес Родин, позабыв даже выпустить мою руку. — Наглость Быкова всем давно поперек горла. И если бы не ты, наши милицейские олухи, как всегда, не нашли бы на «Сюзанну» никакого компромата… Заметное вышло дело, старик, громкое. Поздравляю.
— Ага, громкое, — подтвердил я и, припомнив сегодняшний Лехин динамитный подарочек, скромно уточнил: — Хотя и не такое громкое, как могло быть.
— Не прибедняйся, Яша, — важно сказал Родин, не поняв, конечно, смысла последней фразы. — Ты — санитар нашего книжного леса…
— Вот уж спасибочки, — буркнул я, освобождая пленную руку из Славиного захвата. — За все труды меня же волчарой обозвал… Значит, ты для этого мне и звонил? Чтобы поздравить меня с трудовой победой на лесном фронте?
Родин помрачнел.
— Не только, — с глубоким вздохом поведал он мне. — Яш, сделай одолжение. Я тут целыми днями сижу за забором, а ты там в разных кругах вращаешься. У тебя, я знаю, и в «Листке» есть приятели, и в «Новостях».
— Допустим, — кивнул я. — Ну, и что из этого?
Родин заерзал. Чувствовалось, просьба была щекотливой, и ему трудно было решиться.
— Понимаешь, старик, — сказал он наконец, конспиративно понизив голос. — Есть небольшая журналистская халтурка. Только исполнитель должен быть талантливым, небрезгливым и, желательно, разбираться в литературе. Нет ли у тебя такого человечка на примете?
Я сделал вид, что глубоко задумался.
— Так-так… Талантливый… Небрезгливый… Стоп-стоп. Кажется, я знаю одного такого…
— Кто это? — жадно спросил Родин.
— Ты. Вполне соответствуешь.
Родин энергично замотал головой.
— В том-то и беда, что нет, — самым несчастным голосом произнес он. — Оказывается, я все-таки чересчур щепетилен. Сам от себя не ожидал. Попробовал и чувствую: не могу. Тошнит…
— А в чем дело? — поинтересовался я, несколько заинтригованный родинскими словами.
— Не в чем, а в ком, — объяснил мне Родин, снова понизив голос до шепота. — В господине Иринархове, не к ночи будь помянут. Мы же зависим все от его рекламы. Откажешь ему разок — и сиди без зарплаты. Пока на нашей территории книжники устраивали свои сделки, мы могли вообще наплевать на рекламу. А теперь вот считаем каждый рублик…
— Погоди-погоди, — перебил я своего приятеля. — Ты «ИВУ», что ли, предлагаешь рекламировать? Но это без тебя и так делают. Не очень, правда, талантливыми руками, зато абсолютно не брезгливыми. У них в «ИВЕ» наверняка в рекламном отделе человек сто сидят… Чего же господину Иринархову еще надо?
— Чего-чего! — с невеселой ухмылкой передразнил Родин. — Власти и славы, конечно. С удовольствием бы махнулся с ним имечком. Мое ему больше подойдет. Власть у него, как ты понял, будет в самое ближайшее время, зато слава требуется уже сейчас. Он, видите ли, еще и писатель.
— Да ну?! — поразился я.
— Именно! — развел руками Родин. — Сочинил том собственной биографии. Солидный такой кирпич, страниц на пятьсот. «Моя жизнь и мой бизнес» называется. Теперь нам дано указание раскрутить этот эпохальный труд до уровня бестселлера. Открыть, значит, широкую рекламную кампанию. Но чтобы все рецензии были не рекламными, а аналитическими. Солидными, без дешевых восторгов и гитарного перебора. Понимаешь?
— Пока не очень, — признался я. — Вы, по-моему, и не такое барахло раскручивали. И разве не ты, например, в какой-то статье называл нашего Изюмова русским Боккаччо?…
— Было дело, — с конфузливым видом покивал Слава. — Черт попутал. Плюс деньги-франки нужны были позарез… Но только книга Иринархова — дело совсем иное. Здесь все обстоит гораздо хуже.
— Что же, интересно, может быть хуже Изюмова? — полюбопытствовал я. — Разве что надписи на стенах мужских сортиров.
Родин перегнулся через стол и шепнул мне почти в самое ухо:
— Иринархов страшнее. Нет там, конечно, никакой похабщины, как у Фердика Изюмова. Там все чинно-благородно. Родился, учился, делал деньги. Почти как Карнеги или Яккока. Или сам Генри Форд… Улавливаешь?
— Не улавливаю, — ответил я не без раздражения. Терпеть не могу этот родинский конспиративный шепот, эти его тонкие намеки на толстые обстоятельства. Мало мне, что ли, казаков-разбойников?
