Голоса приближались. Теперь в их пении ясно слышались торжествующие нотки. Затаив дыхание, люди всматривались в чащу; теперь тишина, что уползла недовольно куда-то под землю, казалась им приятной и безобидной. Звуки, заполнившие лес, были куда страшнее и несомненно опаснее. Иава покосился на смуглое, гладкое, литое тело варвара, изрисованное белыми полосками старых шрамов, и зажмурился от вдруг возникшей перед глазами картины, услужливо предложенной его живым воображением: растерзанный на окровавленные куски Конан лежит под деревом, и он, Иава, никак не может собрать его воедино, чтобы закопать в долине. Мысль понеслась дальше, и неизвестно, куда бы привела она шемита, если бы в этот момент из-за могучих стволов не появились исполнители той самой гнусной песни.

«Красавцами их не назовешь», — отметил Иава про себя, морщась от крайне неприятного вида пришельцев. Все они, видимо, когда-то были людьми — руки, ноги, головы, тела — все было в полном порядке, если не считать жутко искривленных пальцев с длинными, загибающимися желтыми когтями, пустых глаз и кроваво-красных губ; верхняя губа каждого, приподнятая двумя выпирающими клыками, придавала их рожам тупое и злобное выражение. Свалявшиеся волосы сосульками обрамляли бледные лица, вся одежда истрепалась и повисла на тощих фигурах клочьями, и единственное достоинство этих чудовищ, как опять же отметил шемит, было в их численности. Два с лишним десятка нетерпеливо перебирали худосочными ножками прямо перед ними, а сколько еще ждали своей очереди в чаще — судя по звукам, доносящимся со всех сторон, не меньше полсотни.

— Лесные вампиры, — шепнул Конану шемит, вытягивая нож. Другой рукой он начал лихорадочно шарить в сумке, отыскивая купленное давным-давно у одного кхитайского колдунишки средство: по словам того, только запаха этой мази достаточно, чтобы вампиры с позором бежали прочь. Надо сказать, что Иаве пришлось как-то раз испробовать действие кхитайского снадобья, и не где-нибудь, а на западе Аргоса — именно там, в непролазных чащах, и обитают, как известно, лесные вампиры, жуткие соседи аргосских крестьян; когда-то они нанесли страшный урон войску, идущему в поход на Зингару, перекусав чуть не половину солдат.

Знай бродяга, что монстры частично переселились на восток, в этот сумрачный лес, он ни за что не позволил бы варвару сюда войти. А впрочем, у него было средство, от которого так быстро бежали и так громко выли западные вампиры… Но где же оно? Лоб шемита мгновенно взмок, когда, в очередной раз ощупав все предметы в сумке, он понял, что круглой железной коробочки, где хранилась мазь, нет. Сейчас не время было думать, где она могла потеряться. Изможденные твари, оскалившись, подвывали и подходили все ближе, ближе… Они жаждали крови. И они знали, что напьются ее здесь же, теперь же…

Гринсвельд ликовал. Уставившись в грязные разводы оконного стекла, он боялся моргнуть, чтобы не пропустить и мгновения столь восхитительного зрелища. Как видно, отец- демон все же не оставил его — откуда иначе на востоке Аргоса, где сплошные безлюдные, безводные, высушенные солнцем и временем земли, появились вампиры? Горилла точно знал, что сии прелестные существа обитают исключительно на западе страны, в лесах, которые тянутся вдоль Хорота, и никогда, никогда прежде не мигрировали. И вдруг добрая сотня лесных вампиров переселилась на восток… А может, идея эта принадлежала Густмарху? О, молчаливый, мудрый Гу… Неужели он соизволил помочь своему презренному рабу?

Гринсвельд умел быть благодарным. Он решил дождаться гибели двух недоумков, а потом поймать для Густмарха парочку жирных чаек — не раз он наблюдал в мертвых глазах своего божества живое пламя наслаждения, когда из разорванных тушек на его каменную ослиную голову лилась горячая кровь… Гориллу даже передернуло от приятного воспоминания. Он готов был истребить всех птиц на Желтом острове, только бы вновь из глаз Гу выплеснулось на него знакомое чувство; ток его порой снился Гринсвельду, и тогда он пробуждался весь, до кончика носа мокрый от вонючего пота, но радостно возбужденный, и потом весь день ему мерещились эти жуткие глаза и кровь, кровь и глаза…

Обильные слюни капали на цветастый, толстой мягкой ткани халат хозяина Желтой башни, оставляя на нем поверх старых новые темные пятна; не отрываясь от окна, он вытер рот тыльной стороной ладони, громко засопел — схватка с вампирами была в самом разгаре и, кажется, его враги вот-вот будут разорваны на куски… Зрачки Гориллы подернулись мутной пленкой: он словно чувствовал запах крови, ее вкус… Вот шемит упал под тяжестью десятка лесных красавчиков, а вот в рычащем, визжащем, вопящем клубке мелькнула черная грива киммерийца…

Задыхаясь от нетерпения Гринсвельд сжал подлокотники кресла и подался вперед, впиваясь горящим взором в зеркальное отображение. Сейчас, сейчас все будет кончено… И когда спустя миг раздался победный вопль монстров, Горилла вскрикнул, в экстазе выдрал у себя клок волос и, не выдержав напряжения, упал на пол. Разум покинул его.

— Ну, отродье Нергала, посмотрим, что за дрянь течет в ваших жилах! Клянусь Кромом, что-то вроде мочи! — Выставив меч перед собой, Конан медленно подходил к молчаливому строю вампиров, что уставились на него голодными глазами. Отвлекая их руганью, он надеялся прорубить себе и шемиту коридор, по которому можно будет сбежать из этого поганого леса. А в том, что только так и можно спастись, варвар не сомневался.

— Что застыли, ублюдки? Хотите попробовать киммерийской крови? Ха!

Не успел Конан договорить, как строй монстров дрогнул; видимо, зря он произнес слово «кровь» — будто очнувшись, вампиры выдохнули, вновь затянули — сначала еле слышно, а потом все увереннее, громче — свою жуткую песню и начали окружать приятелей, совсем не обращая внимания на грозное оружие варвара. Носы их не учуяли опасности: люди пахли людьми и ничем более, а потому и бояться их было нечего.

Конан не двинулся с места. Спиной он уже ощутил крепкую спину Иавы, и теперь был готов к своему последнему бою, наперед зная его исход и жалея о том лишь, что жизнь уйдет из него по капле не в землю, но в глотки грязных тварей. А что случится потом… Но об этом лучше не думать. Он и не думал. Мозг его привычно заработал в поисках возможных путей спасения; бросив быстрый взгляд в стороны и наверх, варвар злобно ухмыльнулся: они находились в настоящей ловушке. Закрытые даже сверху, они не смогут уйти отсюда… Никогда…

Круг вампиров сужался. Самые нетерпеливые приплясывали, протягивали высохшие руки к людям. Конан метко плюнул в морду ближайшего, заставив его отшатнуться и в ужасе скорчиться, а затем сделал неуловимое движение и — с глухим стуком на землю упала рука со скрюченными пальцами, срезанная его мечом.

Монстры завопили. В рядах их начался разброд, ибо задние не могли понять, что произошло, и стали яростно расталкивать соседей, боясь лишиться своего глотка свежей крови. Заверещал пронзительно престарелый монстр с трясущейся как лист головой и белыми жидкими прядями длинных волос; истерично зарыдал оплеванный, решивший, по всей видимости, что Конан его отравил; тот, у которого киммериец отнял правую кисть, мгновенье стоял, обиженно скуля, но вдруг подпрыгнул, и кинулся на человека, норовя вцепиться ему в шею клыками. Не успел он коснуться обрубком своим конанова плеча, как тут же рухнул наземь, разрубленный пополам как сухое полено дровосеком.

Не дожидаясь, пока на него бросятся с стальные, варвар снова поднял меч и — престарелый ублюдок упал рядом с первым.

Ярость клокотала в груди киммерийца; одна мысль — лишь одна — билась в его мозгу, подогревая гнев: чужая клятва. Он не сможет ее исполнить. Сознание того, что он, Конан, оказался несостоятелен, ранило его больнее всего. Только день он прошел за Мангельду, и тут же попал в поганые лапы грязных тварей… Даже она, маленькая хрупкая девочка, сумела одолеть гораздо большее расстояние…

Конан рубил наотмашь, не останавливаясь и на краткую долю мига. Меч его тонко свистел, с невероятной силой опускаясь на головы нергаловых гадин. За спиной его шла не менее жестокая битва. Иава с одним кинжалом положил уже около дюжины вампиров, отпинывая легкие бескровные останки и ловко уворачиваясь от клыков и когтей.