— Значит, все? — спросила я.

Он ответил, что перейти на нашу сторону пока нельзя. И замялся, покраснев.

— Уходите скорее, чтобы вас здесь не заметили, вам нужно жить, — сказал подполковник задумчиво в конце нашего свидания.»[2]

Визит Демидчик дал Ковпаку многое. Гусар сказал советской разведчице, какие немецкие части и в каких именно селах концентрируются, чтобы в соответствии с планом «Мокрый мешок» сбросить партизан в Днепр и Припять и утопить. Он не пошел, по его собственному выражению, тогда на «парламентерские переговоры», но фактически заключил с Ковпаком тайное перемирие, пообещав, что, если немцы погонят словацкий полк в бой, его солдаты будут стрелять с превышением. В свою очередь, подполковник просил партизан иногда маневрировать, делая вид, что они отходят под натиском словаков.

Встреча Демидчик с Гусаром состоялась 29 апреля, а через неделю, 7 мая, Ковпак увел соединение из Аревичей на север, к железной дороге Гомель — Калинковичи. Перейти ее не удалось — немецкая оборона оказалась очень сильной. Партизанам пришлось выйти из боя и изменить маршрут.

Ковпак решил перейти на правый берег Припяти у села Вяжище, сюда он и пошел с одним батальоном, чтобы построить переправу, остальные же батальоны и артиллерийская батарея под общим командованием Василя Войцеховича заняли оборону у села Тульговичи. Утром 17 мая гитлеровцы бросили против партизан части двух снятых с фронта полевых дивизий при поддержке авиации.

Партизаны — впервые! — держали оборону в окопах полного профиля, спешно отрытых перед Тульговичами за ночь. Партизаны, отвыкшие от земляных работ, потихоньку ворчали на Деда, приказавшего окопаться, но потом в ходе боя не один из них в душе благодарил Ковпака за такую предусмотрительность.

Ожесточенный бой длился весь день. Гитлеровцы атаковали непрерывно, не считаясь с потерями. Но ни натиск пехоты, ни танки, ни бомбардировка с воздуха не могли сломить упорного сопротивления партизан. Каждый понимал: нужно стоять насмерть, иначе не миновать «Мокрого мешка». И выстояли — к вечеру гитлеровцы отошли на исходные позиции, оставив на поле боя 300 убитых, четыре уничтоженных танка, танкетку и бронемашину. В ходе боя был особо трудный момент: когда гитлеровцы начали танковую атаку, они погнали впереди толпу местных жителей. Но Руднев, как выяснилось, предусмотрел и такой подлый маневр врага: еще ночью по его приказанию саперы убрали с дороги ранее поставленные там противопехотные мины, оставив лишь противотанковые. Жители благополучно прошли, а немецкие танки подорвались.

А тем временем батальон Ковпака подвозил и подносил к месту будущей переправы лесоматериалы и вел разведку правого берега Припяти, там, как выяснилось, немецкие гарнизоны занимали все села от устья реки до Мозыря. Мост строили под «техническим руководством» все того же Яковенко из Блитчи. После отхода немцев Ковпак фактически обнажил оборону, перебросив на строительство почти полторы тысячи бойцов. Работали всю ночь, стоя по колено в холодной воде, пока не связали из бревен и досок двухсотметровый плот. Его стали разворачивать поперек реки. Вначале течение и ветер помогали партизанам, но, когда мост почти стал поперек Припяти, напор воды разорвал связки сразу в двух местах. Еще немного, и своенравная река разнесет мост в клочья, но бойцы сумели в считанные минуты связать плоты и укрепить их добытыми где-то рельсами узкоколейки.

«К рассвету наступил критический момент, — вспоминал Вершигора. — На лодках и частью вплавь мы перебросили две роты на противоположный берег, чтобы обезопасить себя со стороны Тешкова, но переправу основной массы наших сил нельзя было начинать. Яковенко просчитался и построил мост метров на двадцать короче. Надо было дотачать его, но не хватило материала и людей. Не спавшие несколько ночей хлопцы уже впали в состояние апатии.

Противник отошел вчера с большими потерями. Оборону мы сняли и подтянули все силы к реке. Но сегодня немцы должны были начать наступление с новым ожесточением.

Оставшийся в Тульговичах взвод конницы всю ночь швырял в небо ракеты всех цветов, имитируя оставшуюся на местах оборону. Надо было торопиться. Но люди совсем выбились из сил.

И вот, когда уже почти совсем рассвело, в воду вошел в хромовых сапогах и коверкотовых бриджах товарищ Демьян. Вместе с ним в реку полезли по одну сторону — Павловский, по другую — я, и мы начали таскать к переправе бревна, хворост, траву… Сейчас же в работу включилась рота Бакрадзе, воодушевленная своим командиром. Давид бегал в одних кальсонах, похожий на огромного утопленника, крича совершенно непонятные грузинско-русско-украинские слова. Наконец последние двадцать метров моста на мелком песчаном берегу были кое-как достроены. Вернее говоря, тут была навалена куча досок, бревен, гнилых пней и все забросано песком, камышом, кустарником и в довершение присыпано сверху землей. Мы и сами не могли бы точно определить, что это такое, но теперь появилась хоть некая видимость почвы под ногами — и это было главное. К счастью, река с нашей стороны оказалась неглубокой.

К восходу солнца отряд стал переправляться. Одновременно передовые роты, переплывшие на лодках, начали бой.

В Тешкове проснулись, обнаружили нас. Но по мосту уже бежали старики, девушки, мальчишки с патронными ящиками на плечах, поднося боеприпасы.

Рота за ротой с ходу бросалась в бой. На том берегу, у столетнего, снесенного грозой дерева, к которому был привязан трос, державший мост, стояли Руднев и товарищ Демьян. Жестами, словами, шуткой они подбадривали бегущих бойцов.

Переправив часть рот, мы задержали два батальона на том берегу и стали переправлять обоз. Но больше всего мы опасались за артиллерию. Невозможно было переправить пушки с лошадьми по хлипкому и жиденькому мосту, колыхавшемуся даже под тяжестью человека. Пушки переправляли отдельно, без зарядных ящиков, вручную. Они погружались, и их тащили под водой. Одна накренилась и почти свалилась в воду, но ее подхватила люди; они сами падали в воду, выплывали, цепляясь за тросы, бревна, и все толкали тяжелую пушку вперед. Когда перевезли артиллерию, мы уже поверили, что мост способен выдержать всю тяжесть отряда».

Когда последний партизан стал на правый берег Припяти — в пятый раз он форсировал за время рейда эту реку! — Ковпак скомандовал:

— Мост уничтожить!

И моста как не бывало! Когда немцы на левом берегу снова перешли в наступление, им достались лишь стреляные гильзы в пустых окопах и трупы убитых накануне собственных солдат. А Дед, устроившись поудобнее в своей новой тачанке, с жадностью курил и устало бормотал между затяжками:

— Хай йому чорт!

Перекур был недолгим: гитлеровцы со стороны Тешкова начали атаку на роты, оборонявшие переправу на правом берегу. Они опоздали. Завершив переправу, все батальоны Ковпака ударили по врагу. Немцы, потеряв еще несколько сот солдат убитыми, четыре танка и две бронемашины, были опрокинуты. Продуманный, казалось бы, до мельчайших деталей план фашистского командования провалился. Партизаны вырвались из «Мокрого мешка» и устремились в южное Полесье.

Ковпак вел свои отряды обычным походным порядком. Он, как и все, смертельно устал. Донимал проливной, на круглые сутки, дождь. Дорогу развезло вконец. Немцы повисли на хвосте. Харчи вышли, корм для лошадей — тоже. Лошади падают одна за другой. Разведчики сообщают, что каратели не только позади, но и впереди. На «железке» Овруч — Мозырь они поставили сильные заслоны как раз в тех местах, где возможны переходы. Значит, надо прорываться. И прорвались! И новое мучение: вконец измотанным людям нужно одолеть болотистую речку. А силы на исходе. Как поднять людей? Мимо стоящих на обочине Ковпака и Руднева идут, шатаясь от изнеможения, партизаны. Едва ноги волочат, но, стиснув зубы, идут. Ковпак видит это, Руднев видит это. Глаза комиссара светятся любовью к этим людям, которых он, комиссар, иначе как золотыми не называет. Он поднимает руку в приветствии: