Пройдя за барьер, я увидел человека, прилаживающего видеокамеру на штатив рядом со столом судебного пристава. Ни на камере, ни на одежде мужчины не наблюдалось никаких опознавательных знаков той или иной телевизионной компании. Просто какой-то журналист учуял громкое дело и намеревался потом продать видеоматериал. Когда ранее я справлялся у судебного пристава, под каким номером будет рассматриваться дело, он также сообщил мне, что судья уже санкционировал съемку.

Мэгги рассматривала фотографии в досье. На ней прекрасно сидел темно-синий костюм в тонкую серую полоску, а волосы цвета воронова крыла были перевязаны сзади серой лентой, в тон полосе. Мне нравилось, когда она забирала волосы вот так, назад. Я подошел к своей бывшей жене и, наклонившись через плечо, шепнул на ухо:

– Это вы бывший обвинитель по делу Руле?

Она подняла голову, не разобрав, кто к ней обращается. Увидев меня, нахмурилась и резко захлопнула папку.

– Нет! Только не это! – воскликнула она, прекрасно поняв, что я имел в виду.

– Извини. Ему понравилось, как я выиграл дело Хендрикса, и он позвонил мне.

– Этот сукин сын! Мне очень важно вести это дело, Холлер. Уже второй раз ты подкладываешь мне такую свинью.

– Видимо, этот город недостаточно велик для нас обоих, – сказал я, скверно имитируя героя популярного телесериала.

Мэгги лишь застонала в отчаянии.

– Ну хорошо, – сказала она, сдаваясь. – Я мирно удалюсь после слушания. Если ты не возражаешь и против этого.

– Мог бы и возразить. Ты ведь собираешься помешать его освобождению под залог?

– Верно. Но мое отстранение ничего не изменит. Это была директива со второго этажа.

Я понял. Это означало, что человек из ведомства окружного прокурора, контролирующий ход дела, видимо, дал команду воспрепятствовать освобождению этого арестованного на поруки.

– У него положение и вес в обществе. И он никогда не привлекался.

Я изучал ее реакцию, поскольку ранее не имел возможности проверить истинность утверждения Руле, что его прежде не арестовывали. Всегда достойно изумления, до чего же много клиентов врут о своих прежних взаимоотношениях с законом, хотя эта ложь не имеет никакого смысла.

Но Мэгги никак не показала, что располагает какими-то другими сведениями. Возможно, мой подзащитный был действительно кристально чист.

– Не имеет значения, совершал ли он что-либо ранее, – сказала Мэгги. – Важно только то, что он совершил минувшей ночью.

Она открыла досье и стала быстро пролистывать фотографии, пока не нашла нужную.

– Вот что твой столп общества натворил вчера вечером. Так что меня совершенно не интересует его социальный статус. Я просто должна быть уверена, что он не выйдет и не сделает это вновь.

Фото размером восемь на десять дюймов изображало женское лицо крупным планом. Опухоль вокруг правого глаза была такой огромной, что он совсем заплыл. Нос сломан и свернут на сторону. Из каждой ноздри торчал пропитанный кровью марлевый тампон. Шов в девять стежков крест-накрест покрывал глубокую рану над правой бровью. Нижняя губа была рассечена и тоже раздулась. Страшнее всего выглядел глаз, что остался неповрежденным. Женщина смотрела в объектив камеры с испугом, болью и унижением, отчетливо читаемыми в этом одном, наполненном слезами глазу.

– Если только все это сделал именно он, – заметил я, потому что так мне полагалось.

– Ну еще бы! – отозвалась Мэгги. – Конечно, если только это сделал именно он. Ведь его всего-навсего арестовали в ее квартире, с руками, выпачканными в ее крови. Но ты прав, сомнение обоснованно.

– Мне нравится, когда ты саркастична. У тебя с собой отчет об аресте? Мне бы хотелось получить экземпляр.

– Ты можешь попросить его у того, кто примет у меня дело. Никаких одолжений, Холлер. Не тот случай.

Я подождал, ожидая новых шпилек, новых вспышек негодования, может, нового града стрел, но она больше ничего не сказала. Решил, что пытаться вытянуть из нее что-то по делу – дохлый номер. Я сменил тему.

– Ну ладно, – сказал я. – Как она?

– Безумно перепугана и чертовски страдает от боли. Как же еще?

Она подняла на меня взгляд, и я уловил в ее глазах молниеносную догадку и тут же, вслед, – осуждение.

– Ты ведь спросил не о жертве, не правда ли?

Я не ответил – не хотел ей лгать.

– У твоей дочери все прекрасно, – сказала она небрежно. – Ей нравятся вещи, которые ты ей присылаешь, но она бы предпочла, чтобы ты немного чаще показывался сам.

Это был уже не град стрел, а прямой удар, причем заслуженный. Получалось так, что я всегда куда-нибудь мчался по делам, даже в выходные. Внутренний голос говорил мне, что надо больше внимания уделять собственной жизни – например, родной дочери. Наше время безвозвратно уходило.

– Я знаю, – сказал я. – Начну прямо сейчас. Как насчет этих выходных?

– Прекрасно. Хочешь, чтобы я сообщила ей об этом сегодня вечером?

– Э… может, подождем до завтра, чтобы я знал точно?

Она понимающе кивнула: мол, мы уже все это проходили.

– Прекрасно. Дай мне знать завтра.

На этот раз я не порадовался ее сарказму.

– Ей что-нибудь нужно? – смиренно спросил я, стараясь загладить вину.

– Я уже сказала. Чтобы ты больше присутствовал в ее жизни.

– Ладно, обещаю.

Она не ответила.

– Я серьезно, Мэгги. Я позвоню тебе завтра.

Она подняла на меня взгляд, уже готовая дать по мне залп из обоих орудий. Она делала это и раньше, говоря, что, когда дело касается отцовских обязанностей, я только болтаю и ничего не делаю. Но меня спасло начавшееся судебное заседание. Из кабинета вышел судья и поднялся по ступенькам к своему месту. Судебный исполнитель призвал присутствующих к порядку. Не сказав больше Мэгги ни слова, я отошел от стола обвинителей и сел на одно из мест у барьера.

Судья спросил секретаря, нет ли каких дел, которые надо обсудить, прежде чем в зал выведут задержанных. Таковых не оказалось, и судья распорядился запустить первую группу. Как и в Ланкастере, в здешнем зале суда имелась большая изолированная площадка за стеклянной перегородкой, куда временно помещали арестованных. Я встал и подошел к проему в стеклянном ограждении. Увидев выходящего Руле, махнул ему рукой, чтобы тот подошел поближе.

– Вы идете первым, – сообщил я. – Я попросил судью в порядке одолжения пустить вас вне очереди. Хочу попытаться вызволить вас отсюда.

Я лгал. Ни о чем я не просил судью, а даже если и так, тот не стал бы в порядке одолжения делать для меня ничего подобного. Руле шел первым из-за присутствия в зале суда прессы. То была обычная практика – разбирать дела, вызывающие интерес СМИ, в первую очередь в качестве некой любезности по отношению к телеоператорам, которые потом спокойно могли отправиться по своим делам. Это также требовалось для снятия напряженной атмосферы в зале суда, чтобы потом адвокаты, ответчики и даже судья чувствовали себя спокойно.

– Зачем там камера? – панически прошептал Руле. – Это из-за меня?

– Да. Кто-то накапал ему по поводу вашего дела. Если не хотите попасть в объектив, попробуйте спрятаться за мной.

Руле чуть переместился, так чтобы его не видел оператор, находящийся на другом конце зала. Это уменьшало шансы репортера продать сюжет местному новостному каналу – что, конечно, было бы хорошо. И даже если бы он смог это сделать, в фокусе картинки оказался бы я. И это тоже меня устраивало.

Дело Руле объявили к рассмотрению, при этом секретарь, конечно, переврал его имя. Мэгги известила о своем присутствии от имени обвинения, затем выступил я. Мэгги, как обычно, завысила обвинения, оправдывая свое прозвище. Руле наряду с попыткой изнасилования инкриминировалась теперь и попытка убийства. Это облегчало задачу прокурора отказать в поручительстве.

Судья зачитал Руле его конституционные права и назначил дату заседания для официального предъявления обвинения – двадцать первое марта. Выступая от имени своего подзащитного, я обратился к суду со встречной просьбой разрешить освобождение арестованного на поруки, после чего последовало энергичное препирательство между мной и Мэгги под руководством судьи, который знал, что мы были прежде женаты, потому что присутствовал на нашей свадьбе. Пока Мэгги перечисляла увечья, нанесенные потерпевшей, я, в свою очередь, напирал на положение Руле в обществе, его благотворительную деятельность и даже указал на присутствовавшего в зрительских рядах Си-Си Доббса, предложив вызвать его на свидетельское место, дабы он подтвердил, что Руле находится на хорошем счету. Доббс был моим козырем. Его статус в профессиональных кругах затмевал общественное положение Руле и, безусловно, мог повлиять на судью, который удерживался на своем посту благодаря поддержке избирателей – равно как и спонсоров избирательной кампании.