Без сил он сел на скамейку, комкая в руках газету, потом медленно разжал пальцы, спрятал лицо в ладонях и разрыдался. Детский плач сотрясал его тело целиком.

Вдруг он встал, схватил портфель, наступил на выпавшие из рук газетные страницы и стал бегать взад и вперед по зоне беспошлинной торговли в поисках телефона. Ему показали странную, экзотического вида кабинку, увенчанную зеленой крышей в форме пагоды; этот аппарат должен был связать его с другим аппаратом, представление о котором совершенно четко возникло у него перед глазами: маленькая трубка радиотелефона густо-синего цвета, лежащая на скатерти возле кувшинчика с водой и летней фотографией, где Сандрин, тогда ждавшая Тимоти, подставляет вечернему бризу свое прекрасное лицо.

Там, дома, в Шолоне, было только 10 утра.

— Алло? Дорогая… Это я, дорогая…

— Алло? Кто говорит?

— Это я, дорогая! Филипп!

— Филипп! Ты где?

— Я люблю тебя! Знаешь, я так тебя люблю!

— ?

— Ты меня слышишь? Я тебя люблю! Я люблю вас троих! Так люблю…

— Не пугай меня. У тебя что-то случилось в полете?

— Главное в моей жизни — это вы, вы все, без вас моя жизнь не имеет смысла.

— …

— Я возвращаюсь первым же рейсом и никуда больше не уеду из дома без вас троих.

— А Персель?

— Да пропади он пропадом, и вся фирма вместе с ним. Ты меня еще любишь?

— А как ты думаешь?

Новая волна слез, на этот раз счастливых, смыла с его сердца всю тревогу.

Молодой бельгиец по имени Дэвид Моэнс прилетел из Макао и собирался вылететь в Лос-Анджелес, он смертельно скучал во время транзитной пересадки в Бангкоке. Он уже не понимал, с чего ему понадобилось внезапно отправиться к антиподам, вот так, с бухты-барахты. Наверняка надо было что-то доказать себе и всему свету, но что именно — он совершенно забыл. Уехать… уехать… Азия… Горизонт… далеко… Уехать… Стать другим… Там, вдали… Все путешественники — поэты… В конце концов, он тоже имеет право на свою долю экзотики. По крайней мере, надо было убедиться своими глазами. А для этого — один способ. Уехать далеко, одному и без гроша в кармане. Остальное возьмут на себя жизнь, случай, судьба.

Итог операции: меньше чем за неделю он без всякого удовольствия спустил то немногое, что оставалось, пережил несколько анекдотических и уже забытых встреч, не испытал ни единого потрясения и теперь с нетерпением ждал отлета из Азии в Америку, казавшуюся не такой темной. Свой последний шанс он теперь попробует в Калифорнии, где его вроде бы должна приютить одна пара, встреченная в Брюсселе в августе прошлого года, — после нескольких бутылок они клялись в вечной дружбе, в эйфории обменялись адресами, — обычная фигня. Внутренний голос предсказывал ему, что никто его в Лос-Анджелесе не ждет.

К тому же Дэвиду не удавалось вычленить в своем стремительном отъезде дозу любовного разочарования. Он покинул Брюссель не из-за какой-то женщины, а из-за женщин вообще. Последние три года, проведенные без всякого чувственного или сексуального общения, породили в нем некое предубеждение, заставлявшее видеть в женщинах представительниц враждебного лагеря. В каждой женщине он видел их всех, и во всех — каждую, обладающую теми же заморочками и движимую теми же намерениями, такими противоположными его собственным. Едва не впадая в худшие женоненавистнические штампы, пусть и окутанные целой кучей литературщины, он примерял на себя сентенции, где женское племя разбиралось по косточкам и сводилось к нескольким определениям. И когда он покупал этот авиабилет, то подсознательно хотел проверить, подчиняются ли женщины на другом конце света той же логике. Он сумел убедить себя в этом прежде, чем познакомился хотя бы с одной из них.

Справившись у единственной представительницы своей авиакомпании на таиландской земле, он узнал, что его самолет взлетит с опозданием на три-четыре часа. С досады он вернулся в зону транзита и лег на пол в углу, подложив под голову рюкзак. Было бы хоть что почитать… Роман, журнал, проспектик, написанный по-французски, что угодно, лишь бы занять мозги. Собирая рюкзак великого путешественника, он счел неуместной даже идею взять книгу. Никакой речи о чтении, только писать — дневник странствий, по одной-две страницы в день, чтобы просто закрепить на бумаге воспоминания о только что пережитом. Увы, по мере того как поиск экзотики трещал по всем швам, игра надоедала. Четыре дня пропущено, последний, вторник 17 июня, описан за один абзац:

Проснулся с трудом. Огромный таракан бегает по полу, на котором я лежу, завернувшись в простыню. Мне посоветовали не убивать насекомых, говорят, как начнешь, не остановишься. Их полагается не замечать. Перестал включать вентилятор, боюсь простудиться, этого не хватало в такую жару. По коридору идет девица, которая меняет белье, как всегда, по вторникам. Где я буду в следующий вторник? Надо бы посмотреть город, а то дома не поверят, что я ездил в такую даль.

Вдруг, под рядом сидений, он увидел пачку мятых листков, откуда выглядывал кусок черно-белой мозаики, — он с первого взгляда узнал кроссворд. Какое-то странное издание, «Газета Жюля Валлеса», неизвестно кем брошенная на пол. Но для Дэвида Моэнса это не имело никакого значения: главное — газета была по-французски! Шанс вернуться к родному языку и снова запустить шестеренки мозга, прозябающего без дела. Тексты, ребусы, рисунки, куча мелочей, способных, впрочем, унести человека так далеко, и лакомым куском был этот кроссворд, на который он набросился тут же.

Летя над океаном, цвета которого он так и не увидит из-за темноты и недосягаемости иллюминатора, Дэвид, не беспокоясь насчет собственной судьбы, чувствовал, что корпус лайнера баюкает его и сам он — в мире с человечеством. Все казалось ему роскошным: улыбки стюардесс, прохладительные напитки, влажные ароматизированные салфетки, система вентиляции, леденцы. Наконец-то он в безопасности, и может полностью сконцентрироваться на кроссворде, который не вызывал у него ни малейшего затруднения.

Юные авторы сетки не стали ограничивать число черных клеток или давать длинные определения, однако же они замахнулись на формат десять по вертикали — десять по горизонтали, непривычно сложный для любителей. Дэвид легко разделался со всеми трех- и четырехсложными словами, которые сцеплялись друг с другом без сучка без задоринки: «боа» скрещивался с «полем», «поле» с «клоном», а «клон» с «курой». Изрядно поломать голову пришлось, пока он нашел слово из семи букв, в котором «у» из «куры» было на пятом месте. Большинство его соседей уже спали, самолет рассекал ночь в почти абсолютной тишине, Дэвид цедил сквозь трубочку теплую кока-колу из жестянки. «Получил уведомление», семь букв? Сопляки из французского лицея начинали серьезно ставить ему палки в колеса. Дэвид вынужден был признать, что относится к тем кроссвордистам от случая к случаю, которые ничто не ценят выше легкости решения и быстро чувствуют обиду при столкновении с затейливой формулировкой. Одержав легкие победы в начале сетки, он расслабился — и оказалось, рановато. После отгадки Ноя, второго слова четвертой строчки по вертикали (определение: «Пускал к себе парами»), безупречно монтировавшегося с «о» из поля, его осенило: «донжуан» — тот, кто «получил уведомление». Не снижая оборотов, Дэвид нарыл весьма неочевидное слово «адюльтер», подходившее к определению «Половина+третий лишний». Ей-богу, эти детки из Шолона-на-Авре, богом забытой дыры, оказались сообразительней, чем он было подумал. Дэвид механически вписал слово «адюльтер», не задумываясь о том, какое значение мог ему придавать двенадцатилетний ребенок. Что можно знать об адюльтере в столь юном возрасте, если он, Дэвид, в свои двадцать четыре с тоской констатирует полное отсутствие сексуальной жизни? Адюльтер? Мечта его юных лет! Пережить любовную связь с замужней женщиной было для него вершиной любовной эстетики. Он представлял себе страстные вечера в маленьком, не вполне пристойном отеле возле вокзала Брюссель-Южный, бутылку белого вина на столике у кровати, и красивую пятидесятилетнюю даму, спустившуюся из шикарного района возле бульвара Иксель, с горящими от стыда и возбуждения скулами, краснеющую оттого, что она — голая, в сомнительном отеле и перед ней хулиган, который заставит ее кричать от удовольствия и будет называть шлюхой: вот фильм, который тут же пронесся в зрачке у Дэвида при виде слова «адюльтер». Либо детишки из лицея Жюля Валлеса заимствуют классическое определение у Фавалелли или Сципиона, либо кто-то из преподавателей, просвещенный любитель кроссвордов, для забавы вписал туда свои легкомысленные находки, чтобы натянуть нос коллегам, директору и родителям учеников. Их автором ни в коем случае не мог быть школьник такого возраста. Хуже того, этот адюльтер казался ему таким экстравагантным, что в конце концов Дэвид задумался, а уместен ли он в этом кроссворде, не является ли на самом деле порождением его ума, измученного поиском подтекстов, в основном сексуальной ориентации. Чтобы прогнать из головы сомнения, он накинулся на следующую формулировку — «общественное движение», пять букв, второй буквой должна стоять «р», совпадая с последним «р» адюльтера.