Изображение было очень четким несколько минут, затем правый край экрана потускнел, и на крейсер начало надвигаться туманное пятно.

– Видите, как энергично идет обледенение, – сказал профессор Чернов, указывая на этот туман.

Вряд ли здесь нужны какие-нибудь пояснения. Вчера холод выстроил баржу, сегодня холод поднимал затонувшее судно. В самом деле, каждый кубический метр легкого «сахарного льда» мог поднять 500 килограммов (естественный лед тяжелее, и подъемная сила его меньше раз в пять). Крейсер весил 16 тысяч тонн. Чтобы он всплыл, нужно было приморозить к его бортам по меньшей мере 32 тысячи кубометров льда, а фактически много больше, потому что приходилось подымать крейсер, заполненный водой, и, кроме того, оторвать его корпус ото дна.

Экипаж ледоплава работал с необычайным напряжением. Холодильный состав «твердило» подавался по шлангам на глубину 300 метров. Минутная оплошность – и шланги могли примерзнуть к искусственному льду. Еще хуже могло быть, если бы льдина спаялась с морским дном… Тогда пришлось бы ждать месяцы, чтобы она растаяла, а затем начинать все сначала.

Чтобы избежать этого, лед наращивался на крейсер не с бортов, а с палубы. Профессор сам неотрывно следил за черными линиями шлангов на экране и все время командовал: номер 4 выше… еще выше… еще… Грохотали лебедки, подымая и опуская шланги. Резиновые лодки сновали по океану, передвигая поплавки. Изредка со дна подымались ледяные осколки, они выскакивали неожиданно с треском и звенели, сталкиваясь друг с другом. Безмятежный покой сонного утра сменился свежим ветром. Жемчужно-молочная гладь стала голубой, потом зеленовато-синей, а у горизонта – почти лиловой. Тяжелые волны начали заметно покачивать ледоплав, иные из них набегали на борт, оставляя на нижней палубе сверкающих рыбок и медуз – полупрозрачные неподвижные комья студня.

– Майна! Майна! Вира помалу! – перекликались рабочие у лебедок.

– Бак № 7 – пустой, – рапортовал старший морозометчик, а главный инженер, прикидывая в уме цифры, выписывал мелом на доске рядом с экраном: «28 тысяч кубических метров» (предполагаемый объем подводной льдины).

Так продолжалось около восьми часов. Изображение крейсера на экране постепенно затянуло пленкой. Где-то на глубине образовалась гигантская льдина, целая ледяная гора, но на поверхности внешне все было неизменно – неподвижный силуэт крейсера на экране и блестящая на солнце пустынная гладь океана.

Конец пришел сразу и неожиданно… изображение на экране дрогнуло и, прежде чем кто-либо успел заметить это движение, профессор Чернов громко крикнул: тревога! Завыла сирена на «Грозном». Все лебедки загрохотали сразу, вытягивая шланги… резиновые лодки бросились врассыпную. Минуту-полторы все еще было спокойно. Затем что-то сверкнуло на солнце. – Держитесь! – крикнул профессор, и в это мгновение гора серо-зеленой воды обрушилась на корму ледоплава. Секунду, другую рубка стояла дыбом, и люди, скользя и цепляясь за поручни, с ужасом смотрели на бушующее море. Затем вода схлынула, ледоплав выпрямился, и пассажиры увидели всплывшую ледяную гору, высотой в двухэтажный дом, и рядом с ней нелепо задранный нос крейсера с обнаженным килем.

СЕЙЧАС, когда пишутся эти строки, специальный пароход буксирует поднятое судно на судоремонтный завод. С крейсером пришлось повозиться. Чтобы поставить его корпус в нормальное положение, понадобилось приморозить к корме добавочные глыбы льда. Теперь судно почти целиком покрыто льдом. Льдины словно поплавки поддерживают на волнах пробитый корпус. По последним сведениям буксир уже прошел пролив Лаперуза.

Толя Зайцев вместе с группой морозометчиков путешествует на обледеневшем крейсере. Толя специально выпросил себе эту командировку, он хочет держать экзамены в Заочный Холодильный Техникум.

А профессор Чернов сейчас в Москве, где обсуждаются широкие планы подъема затонувших судов. Новый метод позволяет работать на любой глубине. Вероятно, удастся поставить в строй почти все суда, потопленные фашистами во время Отечественной войны – практически все, которые имеет смысл поднимать и ремонтировать. Историки хотят восстановить реликвии русских побед – поднять английскую эскадру, потопленную у Балаклавы, и шведскую, разгромленную у Гангута. Возможно, будет поднят со дна Чукотского моря легендарный «Челюскин».

И, конечно, выступая на совещаниях с листочком, вырванным из записной книжки, профессор Чернов говорит:

– Я хотел бы, чтобы советские ученые задумались над такими проблемами…

ТАК заканчивается очерк из советского журнала, который мы с Фредди переводили по приказу Чилла.

ДОЛЖЕН сказать, что эта русская статья чрезвычайно заинтересовала меня и не только, как инженера. Мне показалось, как будто я заглянул в совершенно другой непонятный мне мир. И очень жаль было, что статья так быстро кончилась.

Десятки подробностей бросились мне в глаза, вероятно, незаметных для русского читателя. Что это за фирма финансировала работы экспедиции, сколько она затратила на подъем судна, какой получила доход? Почему не было сказано, богат ли профессор Чернов – при таком обилии работ и патентов у него должны быть чудовищные капиталы. И непонятно, почему он так поддерживает молодых ученых, – ведь он же сам себе создает конкурентов.

Я обратил внимание на биографию молодого токаря. Неужели, действительно, у русских рабочие обучаются в училищах и десятки заводов ищут токарей, даже молодых, еще неопытных. В таком случае можно позавидовать русским. Мой отец был наборщиком и очень хорошим наборщиком. Он 19 лет подряд не был безработным, а это большая редкость у нас. Но прежде чем стать наборщиком, отец несколько лет служил «типографским чертенком» – стирал пыль, мыл полы и бегал в лавочку тридцать раз в день…

Мельком, двумя словами автор сказал, что в России обсуждался вопрос о переделке климата. Что такое переделка климата? Как решаются такие проблемы? Выполняются ли они на практике или только обсуждаются в среде ученых? Очень жаль, что русский журналист не остановился на этом подробнее. Ведь мы так мало знаем, в сущности, о его таинственной стране.

Во время войны нам говорили, что русские добродушные медведи и отличные вояки. Мы с охотой уступали им черную работу – уничтожать фашистов и расчищать нам дорогу в Европу. После войны русские стали в наших газетах кровожадными медведями, злобными врагами всякой культуры… Но вот на моих глазах шеф, «столп западной цивилизации», заставляет меня переводить статью этих «врагов культуры», чтобы узнать о достижениях русского изобретателя – и не о каком-нибудь новом танке и не о новой атомной бомбе, а о самом мирном способе возить грузы и поднимать затонувшие пароходы. Тут было о чем подумать.

Но больше всего я думал о технической идее профессора Чернова, «На песке строить из песка, на глине из глины, на воде – из воды». Какой простор для инженера-строителя! Строить из воды плотины, устои, набережные, причалы и волноломы, мосты и переправы, ледяные аэродромы, плоты и баржи, береговые, плавучие и подводные сооружения сплошь из воды. Не возить каменных плит, не выламывать их, не обтесывать, не укладывать, строить без цемента, без арматуры, без опалубки, без подводных кессонных работ.

В эти дни я узнал, что такое вдохновение. От полудня до шести я бродил по берегу, обжигая подошвы горячим песком, и мысленно выкладывал стены и балки из белых, зеленых и темно-голубых полупрозрачных льдин… Я часами стоял на одном месте, глядя на залитый светом океан и чертил на песке выкладки, вызывая подозрительные взгляды стражников… Мысли теснились в мозгу, вспыхивали и таяли, спорили, опровергая друг друга. Это было творчество, это было рождение идеи, самое глубокое наслаждение, доступное человеку…

Я отлично понимал, что ничего особенно нового я не придумал. Вероятно, профессор Чернов по ту сторону океана мысленно строил те же воздушно-ледяные замки год или два тому назад. Вероятно, и у него тоже были предшественники в свое время… Но замки могут стать явью с тех пор, как в руках у профессора появились баллоны с холодильным составом «твердило». В свою очередь, и я могу строить ледяные сооружения при помощи обыкновенного жидкого воздуха, который в таком изобилии готовил Стоун в корпусе В.