– Понятно, откуда акцент.

– Искусствовед, приехала в Союз на какой-то семинар, а наш папочка тут как тут. Так что Маша на самом деле Мария-Летиция-Женевьева. Это по-нашему она Маша. Живёт то здесь, то в Париже. Мать ей квартиру на Патриках снимает.

Ваня задвинул противень и захлопнул дверцу духовки.

– Ну что, у нас есть минут двадцать. Можем пока на стол накрыть…

В ожидании Маши мы продолжили болтать. Иногда бывает так, что в один день сразу столько всего произойдёт, что и за год не происходит. Сегодня именно такой день, хотя пожаловаться на дефицит событий в последнее время я не могу. Будто один распорядитель судьбы заканчивает смену и перед передачей вахты другому щедро вытряхивает на меня залежавшиеся события, не нашедшие применения раньше.

– Сонь, а ты чем занимаешься? Мы теперь почти как семья. Братья по могиле, – говорю я.

– Мне тридцать лет, мать – переводчица, отец – художник… – На слове «художник» Ваня так выразительно посмотрел на меня, что Соня удивилась. Я же беззаботно махнул рукой и ответил Ване таким же взглядом, вроде как у нас шутка такая.

– Отец у меня с Машей общий. От нас с мамой он ушёл, когда мне пять лет было, Машка уже родилась… – Соня затянулась сигаретой.

– А вы тоже художница? – перебил Ваня.

– Нет. Торгую чужими шедеврами. Продаю нашим не рубящим в живописи соотечественникам европейские картинки. У меня чувачок один в Голландии есть, однокурсник. Он там на блошиных рынках старые пейзажики скупает, мне поездом отправляет, чтобы пошлину не платить, а я их здесь как малоизвестные западные шедевры толкаю.

– И хорошо идут дела?

– Жёны средненьких бизнесменов, которым скучно дома сидеть, легко платят по десять – двадцать косарей евро за вещи, которые я беру по пятьсот. С настоящими богачами я дела не имею, у тех эксперты. Мои клиенты – народ с одним-двумя лимонами и огромным желанием приобщиться к модному увлечению живописью…

За десять лет работы я старался делать только красивые интерьеры, боролся за каждую мелочь, убеждал заказчиков и строителей. А это совсем другая семейка: папаша малевал вульгарную похабень, а циничная доченька впаривает идиотам второсортную живопись под видом эксклюзива… Или это снова заносчивость заговорила? Ведь если с другой стороны посмотреть, то Сазонов и Соня просто дают людям то, чего они достойны, чем не подавятся. Нельзя же годовалому ребёнку скормить окорок… Эта прохиндейка точно нас надует… Зато сиськи у неё классные…

Рядом громко хлопнуло.

– Ой! – подпрыгнул на месте Ваня и нервно облизнулся.

Я выронил из рук ложечку, и она подло громко звякнула о блюдце.

– Мясо! – спохватилась Соня.

Ваня мигом схватился за ручку духовки и отскочил с воплем. Старая плита во время работы сильно разогревается. Я заметался в поисках хваталки. Ваня принялся дуть на пальцы. Соня спокойно взяла полотенце, открыла плиту и вытащила со скрежетом упирающийся противень.

Пополз густой дым. В глазах защипало. В воздухе запахло жжёной резиной, как во время какого-нибудь африканского бунта, где восставшие жгут автомобильные покрышки.

– Фу!

Мясо, обляпанное плавящимися остатками «рукава» для запекания, полыхает.

– «Рукав» для запекания бракованный! – воскликнул Ваня.

Я набрал воды в чашку и плеснул на горящий полиэтилен «термостойкого рукава». Дым повалил сильнее. Вся кухня погрузилась в густой вонючий туман, в котором мы стали кашлять и тереть слезящиеся глаза. В дверь позвонили.

На пороге стояла Мария-Летиция-Женевьева, Маша. Блондинка с прямыми волосами, чуть выше и худее Сони. Она напоминает деревянную куклу на шарнирах, тонкую, прямую и угловатую. Ярко-голубые глаза смотрят скучающе, будто со сна. В правом глазу выделяется карий кусочек, как будто осколок пивной бутылки там застрял. Никогда раньше такого не видел. Маша производит впечатление девушки, только что вылезшей из постели. Этакая аристократичная лентяйка. Как и все светловолосые, Маша менее импульсивна, чем сестра. Правый уголок рта у Маши как бы стёрт ластиком. Странный эффект, делающий правильное лицо немного асимметричным.

– Ты подожгла дом? – первым делом спросила Маша у Сони. – Внизу консьержка раздумывает, не вызвать ли пожарных.

– «Рукав» для запекания бракованный, – кокетливо разъяснил Ваня и тут же спрятался за мою спину, краснея от смущения.

– Где кухня? Здравствуйте. – Маша дважды чмокнула нас в щёки по французскому обычаю, в том числе и Ваню. Прямота, пожалуй, единственное качество, которое объединяет сестёр. Они не церемонятся с выражениями, грубят, но зато не смотрят на Ваню как на диковинное существо. И не делают лица, полные фальшивого сострадания: «Ах, ох, как ужасно, как трогательно».

На Ваню Машины чмоки подействовали шокирующе. Он буквально не знает, как реагировать, никогда прежде девушки его не целовали. Он просто подставил щёку, по-детски. А потом, простояв несколько секунд в столбняке, церемонно поклонился. Но Маша, а за ней и Соня уже поспешили на кухню.

– О, я вижу, наши новые друзья большие кулинары, – изрекла Маша, ковыряя вилкой застывшую корку горелого полиэтилена, облепляющую мясо. – Похоже на убитого инопланетянина. Дайте-ка коробку с этими вашими «рукавами».

Мы виновато порылись в ящике буфета и протянули ей коробку. Маша прочла вслух:

– «…для запекания в микроволновых печах»! Умники! До конца инструкции читать надо!

– А у нас нет микроволновой печи! – нашёлся Ваня.

Вопреки опасениям мясо оказалось пропеченным в самый раз. Не слишком сильно, но без крови. Редкие кусочки расплавленного «рукава» ничуть его не испортили. Разрезав кусок на четыре равные части, я подал его на стол.

Несмотря на интерес, проявляемый Машей к мясу, есть она отказалась. И не из-за полиэтиленовой вони, из-за диеты. Это не помешало ей искренне интересоваться вкусом блюда.

– А когда вы нам могилу вернёте? – неожиданно спросил Ваня с набитым ртом.

У меня кусок в горле встал. Соня отложила вилку и нож. Маша вздохнула.

– Вань, давай об этом после еды поговорим, – начал было я.

– Можно и сейчас, давно пора… – вмешалась Соня. – Мы понимаем, что вышло некрасиво…

– Соня, это ужасно, это только в России могло произойти! – затараторила Маша.

– Может, и так. Понимаете, отец просил его на этом кладбище захоронить. Там Суриков, Есенин… Мы в похоронном бюро спросили, есть ли места. Нам сказали, что можно организовать. Мы в подробности не вдавались. Не до того было…

– Мы пока не торопим. Нам могила не к спеху, правда, Вань? – Я подмигнул сыну. Он юмора не понял:

– Почему не к спеху?

– Вы не волнуйтесь, мы будем требовать у этого мудака директора новый участок, а тебе – компенсацию, – подытожила Соня.

– Ты хочешь выкопать папу? – уточнила Маша.

– Папа лёг на чужое место. Хотя он и при жизни это часто делал! – Соня хохотнула. Маша тонко улыбнулась. – Небольшое перемещение ему уже не повредит.

Теперь по крайней мере ясно, что они понимают наши права. Впрочем, на словах одно, а на деле… Всё равно придётся держать руку на пульсе. Интересно, предполагал ли мальчик Гоша, выросший в художника Джорджа Сазоноффа, что перед смертью его последнюю картину похитит даун, а самого его запихнут в могилу родственников похитителя, потомки которых потребуют перезахоронения?

– Приходите ко мне в театр! – пригласил всех Ваня.

– Куда?! В театр?!

– Я играю в театре! – Мой толстячок весь извертелся от гордости. Даже стал какие-то танцевальные па демонстрировать. Сёстры обратили ко мне вопросительные взоры.

– Ну… э-э… Ваня играет в спектакле… м-м-м… небольшую роль…

– Я играю Меркуцио!

Я решил не напоминать о том, что роль отобрали.

– Вау! – завопили сёстры и бросились тискать и теребить Ваню. – Ты ещё и актёр!

Ваня с хохотом заверещал.

– А что за спектакль?! – спросила Соня.

– Не позорь семью, – фыркнула Маша.

– А что?!. А… ну да… Гамлет? Шучу! И ты играешь Меркуцио?!