Вопрос. Вы говорите, что почти никого не видели. Что это значит? Кого же вы видели, с кем и о чем говорили?

Ответ. Видел и имел короткую беседу с Молчановым, после того, как узнал, что он снят с работы в СПО и уезжает в Белоруссию. Это было в последние дни работы Чрезвычайного съезда Советов в начале декабря 1936 года. Я встретил Молчанова в кулуарах съезда и там говорил с ним.

Вопрос. О чем вы беседовали с Молчановым?

Ответ. Снятие Молчанова меня сильно встревожило. Как раз по линии СПО легче всего можно было добраться до нитей моего заговора, и мне было совершенно ясно, что первой жертвой будет Молчанов, что он будет арестован. Поэтому я счел необходимым предупредить его, чтобы он на следствии не сдавался. Я так прямо и сказал ему: «Не говори ничего. Не все еще потеряно, я вас выручу».

Вопрос. На каком основании вы обещали Молчанову выручить его? Как вы предполагали это сделать?

Ответ. Я знал, что идет подготовка покушения на Ежова, как путем отравления его кабинета, так и по линии Воловича (об этом я показывал на предыдущих допросах), и я надеялся, что, покончив с Ежовым, легче будет спрятать концы нашего заговора.

Вопрос. А вы не говорили Молчанову, что собираетесь вернуться в НКВД?

Ответ. Может быть, и говорил, но лично у меня на этот счет иллюзий не было. Если я и говорил об этом Молчанову, или кому-нибудь другому, то больше всего для придачи бодрости.

Записано с моих слов верно, мною прочитано. Г. Ягода

Допросили:

Нач. отд. 4 отдела ГУГБ капитан государств, без. Коган

Опер, уполн. 4 отдела ГУГБ лейтенант государств, без. Лернер

ЦА ФСБ. Ф. Н-13614. Т. 2. Л. 117–145.

В. М. Примаков и другие военные были полностью реабилитированы в 1957 году. (Известия ЦК КПСС. 1989. № 4. С. 42–73.) А. И. Рыков, Н. И. Бухарин и другие были реабилитированы в 1988 году. (Известия ЦК КПСС. 1989. № 5. С. 69–92.)

Б. И. Николаевский (1887–1966), в 1903–1906 годах — большевик, затем меньшевик, политэмигрант. Николаевский опроверг сообщения о получении каких-либо пакетов от Рыкова. (Социалистический вестник. 1938. № 5. С. 12.)

Вопрос. Вы показали, что в 1931 году присутствовали на совещании правых, на даче Томского в Болшево, на котором правые выдвинули кандидатуру Молчанова на должность нач. СПО ОГПУ. Вы не все сказали об этом совещании. Следствию известно, что на этом совещании решались и другие вопросы борьбы против партии и Советской власти.

Ответ. Я действительно был в 1931 году у Томского на даче в Болшево. Кроме меня и Томского там также был и А. Смирнов. Я уже показывал, что на этом совещании Томский и Смирнов информировали меня о намечающемся блоке между троцкистами и зиновьевцами и о необходимости активизации деятельности правых. Но я не все сказал об этом совещании. Я хочу сейчас рассказать все как было и сообщить следствию о характере моей связи с правыми. Я скажу всю правду. Мне тяжело было обо всем этом говорить, но я вижу, что наступила наконец пора выложить все. На совещании в Болшево Томский сообщил мне о готовящемся правительственном перевороте с арестом всех членов правительства и Политбюро в Кремле и об участии в этом Енукидзе.

Вопрос. Что вам говорил Томский? Изложите подробно ваш разговор с ним.

Ответ. Разговор с Томским по этому вопросу был очень короткий. Он сообщил мне, что в связи с агрессивной деятельностью троцкистов и зиновьевцев, которые в порядок дня своей борьбы против партии выставили лозунг террора и решительно стали на путь его осуществления, правые, в свою очередь, активизируют свою деятельность и намечают свержение Советской власти путем переворота в Кремле.

На мой вопрос, какими реальными возможностями правые располагают для осуществления своего плана, Томский сообщил мне, что Енукидзе с нами, что он имеет все возможности для ареста руководства партии и Советской власти, когда это будет признано необходимым. «Вам не мешает установить связь с Енукидзе, — сказал Томский, — и помочь в этом деле людьми и советом». Томский обещал переговорить об этом деле с Енукидзе и поставить его в известность о необходимости связаться со мной. Вот все, что было на этом совещании у Томского.

Вопрос. С Енукидзе вы установили связь?

Ответ. Да, но значительно позже. В конце 1932 года по каким-то служебным делам я был у Енукидзе в ЦИКе. По окончании официальных разговоров Енукидзе, обращаясь ко мне, сказал: «Я давно собираюсь поговорить с вами, Генрих Григорьевич. Вы наверно догадались, о чем?» Я ответил, что догадаться не трудно, так как Томский предупредил меня о предстоящем разговоре.

Енукидзе сказал, что о моем участии в организации правых он знал не только от Томского, но и от Рыкова, что это его страшно радует, так как в моем лице, в моей помощи он видит и реальную большую силу, прекрасное прикрытие и защиту от возможности провала.

Я заявил Енукидзе, что, в силу специфики своего положения, лично я не имею возможности непосредственного общения с кем-либо из участников центра правых, так как это сразу может вызвать подозрение и я могу нарваться на неприятности. В силу этих причин меня больше всего устраивает связь с ним, Енукидзе, человеком, официально ни в чем не запятнанным, и, как я и сам, числившимся «проверенным». Енукидзе согласился с моими доводами, и мы условились о регулярной связи. Наша встреча закончилась обусловленной датой ближайшей встречи для более детального разговора.

Вопрос. Когда состоялась вторая ваша встреча с Енукидзе?

Ответ. Это было зимой 1932–1933 года, также в кабинете у Енукидзе. Разговор наш начался с довольно обширной информации Енукидзе о положении дела в организации. Он сообщил мне о том, что блок между троцкистами и зиновьевцами окончательно оформлен организацией общего центра, что правые также входят в этот блок, но сохраняют свою самостоятельную организацию и свою особую линию.

Вопрос. Какую свою особую линию?

Ответ. По этому вопросу мы с Енукидзе беседовали довольно долго. Я не могу, конечно, сейчас передать в деталях весь наш разговор, но общий смысл его сводится к следующему.

Троцкисты и зиновьевцы, говорил Енукидзе, слились теперь в одну организацию с единым центром и единой программой. Сточки зрения конечных целей, мы, правые, ничего своего, что отделяло нас от троцкистов и зиновьевцев, не имеем. Мы так же, как и они, против генеральной линии партии. Против Сталина.

В борьбе за наши конечные цели, за их осуществление, за приход наш к власти мы признаем все средства борьбы, в том числе и террор против руководства партии и Советского правительства. На этой основе и достигнуто было соглашение правых с центром троцкистско-зиновьевского блока.

Но что отделяет нас от этого блока? В чем особенность нашей линии? Дело в том, что троцкисты и зиновьевцы, подстегиваемые находившимся в изгнании Троцким, торопят с совершением террористических актов. Троцкому за границей, наверно, не сладко приходится, и он исходит злобой, брызжет слюной и жаждет крови. Он не дает опомниться своему центру в Союзе, он требует террористических актов против членов ЦК, не считаясь с общей ситуацией в стране и вне ее, не считаясь с тем, что такой оторванный от плана заговора террористический акт ничего конкретного нам не даст, а может стоить нам десятка голов наших людей.

Мы же, правые, говорил Енукидзе, не можем и не хотим пускаться на авантюрные акты, продиктованные больше жаждой мести и злобой, нежели рассудком и расчетом. Это не значит, конечно, что мы против террористических актов, что мы питаем какие-либо симпатии к Сталину и его Политбюро. Нет! Мы, как и троцкисты, полны ненависти и негодования, мы, как и они, готовы к террористическим актам, но на такие акты мы пойдем тогда, когда это совпадет с общим нашим планом. «Над нами не капает, мы не в эмиграции. Все наши люди находятся в Союзе, нас особенно не били. Мы можем хладнокровнее готовиться, готовиться всерьез к захвату власти и имеем свои планы», — закончил Енукидзе.