Маледикт поежился. Лицо Ариса, столь похожее на лицо Януса, застыло, как непроницаемая мраморная маска.

— Если бы не любовь… — сказал Арис, беря Маледикта за подбородок; голос его сделался совсем тихим от усталости. И тут он приник к губам юноши своими. Голос короля звучал неуверенно — поцелуй же оказался яростным. Маледикт почувствовал, как эта ярость заставила Ани съежиться. Арис не просто жаждал плотских наслаждений — он предпринимал отчаянную попытку разогнать тоску, ускорить бег крови в жилах.

Язык Ариса, пахнущий вином, скользнул по языку Маледикта. Смятение юноши росло. Он оттолкнул короля — резко, грубо. Разум его занимал один-единственный вопрос: хватит ли белладонны, оставшейся во рту, чтобы убить короля?

Маледикт упал со скамейки. От страха и волнения он ни слова не мог вымолвить.

Юноша стоял на коленях на холодном, влажном камне, молча ожидая; его бойкий язык присох к нёбу, бравада улетучилась, он уперся взглядом в переплетающиеся лозы каменного винограда.

— Это колдовство, — проговорил Арис. — Оно питает твое очарование. Только мне сдается, я сам его создал.

В голосе короля звучало одно лишь отчаяние, и ужас чуть ослабил хватку на позвоночнике Маледикта.

— Арис, — выдохнул Маледикт.

— Тише. — Арис прикрыл рот Маледикта ладонью — и тут же отнял ее, словно боясь, что желание вновь охватит его. — Я покончу со всей этой нелепицей и попрошу тебя об одолжении. Леди Амаранта боится тебя. Страшится твоего взгляда на своем животе — до умопомрачения. Я бы хотел, чтобы ты не появлялся при моем дворе, пока она не родит.

— Вы отправляете меня в ссылку? — спросил Маледикт, прилагая все усилия, чтобы его голос звучал как можно беззаботнее, пытаясь снова стать самим собой. Ведь он же — Маледикт, сама невозмутимость, темный рыцарь. С чего вдруг усталый король и поцелуй отчаяния так смутили его? — Из-за каприза женщины? Вы и впрямь мягкий человек.

— Это ребенок моего брата, — сказал Арис. — Будущее Антира.

— Я выполню вашу просьбу, — проговорил Маледикт, вставая и отступая к балюстраде. — Только знайте, Арис. Не нужно было просить моего согласия. Вы вполне могли его потребовать.

Не дожидаясь позволения уйти, Маледикт перепрыгнул через балюстраду и оказался на нижней террасе сада; оттуда он кинулся назад к конюшне, к Джилли, который сидел, теребя в руках ремни и пряжки сбруи.

— Так скоро? — удивился он, не поднимая головы.

— Да. — Маледикт прислонился к поросшей мхом стене и закрыл глаза, перестав сопротивляться действию белладонны. И тогда она вознесла его в темные тучи над головой, и он увидел город с высоты вороньего полета. Город крутился, как волчок. Маледикт не пожелал бы оказаться в карете, которой правит человек с такими же, как у него теперь, видениями. «Бедный Арис, — пробормотал он, с какой-то отрешенной грустью думая о короле. — Если бы я только мог быть уверен, что родится девочка…»

— Мы ждем Януса? — спросил Джилли, продолжая возиться с упряжью.

— Нет. Ему нужно добиться, чтобы Амаранта покинула бал. Меня изгнали, — сказал Маледикт, сползая по стене и пытаясь замедлить скольженье. Наконец он почувствовал, что сквозь шелковую рубашку просочилась влага. Вот так же остро он мог бы сейчас чувствовать близость Джилли — или Ариса. Джилли все говорил и говорил что-то, а Маледикт слышал лишь успокаивающее журчание его голоса и смотрел, как в промежутках между взмахами ресниц приезжают и уезжают кареты.

— Ну же, поехали, — пробормотал Джилли в самое ухо юноше, поднимая его на ноги. — Ты задремал и даже проспал момент, когда вышла Амаранта. Нам лучше уехать, прежде чем ее кучер заметит, что мы тут притаились… Мэл, тебя всего трясет! — Спокойствие Джилли вмиг улетучилось.

Мысли путались в голове у Маледикта, давя в горле попытку сказать что-то успокаивающее.

— Это противоядие так действует?

И снова ответ Маледикта умер, не родившись. Маледикт хотел сказать, что действие белладонны сильнее, чем он думал, а противоядие — не столь эффективно, как он ожидал, и что обиженная Ани отказала ему в помощи, но…

Держа ладонь на рукояти меча, Маледикт побрел к карете. Джилли подхватил его, что-то сказал, однако его слова заглушил шум крови в ушах Маледикта. Джилли усадил друга в карету, подоткнул со всех сторон тяжелый плед и захлопнул дверцу.

— Ани, — шепотом позвал Маледикт. В ответ в его сердце, в животе, в костях послышалось одобрительное шуршание крыльев. Маледикт улегся на сиденье, завернувшись в грубое кожаное пальто Джилли. Убаюканный плавным ходом кареты, он скользнул в мир галлюцинаций.

Ани пробилась сквозь его ребра, рассекла воздух длинными перьями, воспарила над каретой, рассекая ударами крыльев холодные ветры. Она поднялась над широкими улицами, что вели к дворцу, Она смотрела, как движутся кареты, подобные ярким жучкам, и наконец узрела Свою цель — лазурную карету, отделанную золотом, которая катила прочь из города. Не беда, что тьма окрашивала карету в черный — Ани больше полагалась на свое чутье, чем на зрение.

Как же, должно быть, напугана графиня, злорадствовала Ани, если осмелилась предпринять ночное путешествие до Ластреста с усталым кучером. По бокам кареты ехали четверо гвардейцев на серых кобылах и Данталион на гнедом жеребце, призванные охранять безопасность Амаранты.

Ани снизилась, и тогда кучер рванул вожжи. Перепуганная четверка пустилась дробной рысью. Кучер побледнел. Гвардейцы бестолково пришпоривали своих лошадей.

— Она там! — завопил кучер, и голос его взвился к небесам, точно молитва.

Ани нежилась в этом крике — Она даже спустилась еще чуть-чуть. Гвардейцы глазели на дорогу, на небо, на деревья по сторонам; один лишь Данталион не сводил глаз с самого главного — с кареты. Он подъехал почти вплотную к карете, видимо, хотел соскочить с коня и перебраться внутрь. Но тут вдруг кучер щелкнул вожжами, хлестнул кнутом и пустил лошадей испуганным галопом, и пальцы Данталиона схватились не за дверцу кареты, а за воздух.

На миг всё смешалось — гвардейцы, застигнутые врасплох, поводья, стремена, копыта; но вот эскорт опомнился и бросился за каретой, дребезжавшей по булыжнику. Данталион на порядок опережал гвардейцев; он уже почти настиг экипаж, когда Ани распахнула крылья, распространяя зловонье полей, усеянных мертвечиной, и приторный запах гниющей могилы. Лошади попятились и захрапели. Двое гвардейцев не усидели в седлах, упав же, благоразумно откатились подальше от обезумевших коней.

Данталион грубо заставил своего гнедого подчиниться, но замешкался: карета с грохотом летела прочь, унося с собой крики Амаранты. Кучер все продолжал в ужасе оглядываться, веря, что лошади не собьются с дороги. Копыта выбивали такт неистово колотящегося сердца.

Ее перья рассекали воздух, Она настигла и опередила карету. Голова кучера мотнулась, точно на шарнирах, рот безвольно открылся. Она кружила, вздымалась в небо и возвращалась к карете. Запрокинутое лицо кучера казалось призрачным; он что-то бессвязно бормотал, глядя в небо пустыми глазами.

Тут кучер резко дернул вожжи; раздался треск натянутой кожи. Лягаясь, вытянув морды в хлопьях пены, лошади стали. Карета накренилась влево, медленно сползла в грязь; сломанные колеса вдавились в эмаль и позолоту и наконец перестали крутиться. Кучер, выброшенный на дорогу, всхлипнул: «Ани». И Она поглотила его молитву, его преклонение.

Наконец карету нагнал Данталион; его губы яростно сжались. Он спешился, привязал взмыленного коня к обломкам кареты и кое-как приподнял перекошенную дверь. Амаранта лежала, устремив взгляд к потолку и обнимая свой огромный живот. Данталион опустился на колени…

— Мэл?

Голос отвлек Ее, и изображение заколебалось. Сильные руки схватили Ее и потащили прочь; Ее перья стали уменьшаться в размерах, взгляд померк. Она сопротивлялась.

— Тише, Мэл, — проговорил Джилли в самое ухо. — Или мы сейчас скатимся с лестницы.

Маледикт протер глаза и попытался собрать фрагменты воедино. Равномерное чередование взмахов и ударов было не биением крыльев, а вздымающейся грудью Джилли под его щекой; покачивание, так походившее на полет — всего лишь медленным подъемом Джилли с Маледиктом на руках по лестнице. И вовсе это не разломанные колеса трещали, а ножны Маледикта цеплялись за резные перила.