17 марта 1980 года

Все идет отлично, даже чересчур. Осталось провести пару исследований по свертыванию крови, потом можно начинать опыты с животными. Розалия считает, что я слишком много работаю и должен хотя бы в выходные устраивать себе отдых. Милая душа просто не может представить, что работа, которой одержим человек, не имеет ничего общего с расхожим понятием «работа».

Теперь час ночи, и я все еще сижу в моем уютном бюро, убранном Розалией. Остальные давно ушли. Единственный горящий в здании свет — это лампы в античном стиле на моем письменном столе. Я позволил себе пару бокалов красного вина и медленно начинаю философствовать. Мои мысли перенеслись от Роберта и Лидии к счастливым воскресным дням, когда они были беззаботными детьми. Я по-прежнему самозабвенно люблю их всем сердцем, хотя они оказывают нам честь и наносят визиты только на Рождество, делая скучающие мины при скучной игре. Дурацкая, унизительная ситуация. Мы стали совершенно чужими, и нам нечего сказать друг другу, кроме пары ничего не значащих фраз. Даже мой стремительный подъем, похоже, не особенно-то интересует их. Ложь, ничтожность и холод составляют отношения между моими детьми и мной. И это ход мира? Должны ли все люди разделить эту участь, — родителей, которые когда-то желали детей и теперь должны с горечью признать, что породили на свет чужаков?

Единственные радости, которые мне остались, — это работа и Розалия. Или Розалия тоже относится к разряду неизбежных ошибок? Не является ли она гораздо больше любимой привычкой, от которой я не в состоянии отказаться, потому что иначе нужно со стыдом признать, что она ничто другое как привычка и годами поднимали слишком много шуму по этому поводу? Не знаю…

У меня никогда не было страстных отношений с женщинами. Ни я их не понимал, ни они меня особенно не восхищали. Даже когда я был молод. На первой женщине, с которой у меня завязались дружеские отношения, я женился. Та часть жизни, которая описывается поэтами, ради которой вообще стоит жить, осталась для меня недоступной. Итак, что я сделал из своей жизни?

Я должен покончить с этими размышлениями, полными пессимизма. Они ни к чему не приведут. Уже поздно. Завтра утром привезут животных, и я должен присутствовать, когда они прибудут. Я запрашивал разрешение на опыты на шимпанзе, но, как и ожидалось, мне отказали. Приматы могут использоваться только на последней стадии проекта, таково было несостоятельное обоснование. Невежды! Они все еще не хотят признать, что здесь происходит нечто революционное, открывающее новые пути.

Но я должен сохранять спокойствие и радоваться, что мне не придется проводить опыты на мышах, которые были бы чистой тратой времени, потому что грызуны не годятся для моих целей, у них слишком тонкая кожа.

18 марта 1980 года

Животные прибыли! Непрекращающееся мяуканье наполнило здание. Лаборантки были вне себя: с этими подвижными созданиями масса хлопот, в том числе уборки. Мы вместе покормили и приласкали их. Им будет у нас хорошо, это я гарантирую.

27 марта 1980 года

Первый опыт прошел неудачно. Без наркоза мы сделали на головах пяти животных маленькие надрезы и обработали края ран «супом». Но вместо того чтобы склеить, смесь полностью выжгла мясо и как кислота вгрызлась в мозг, разъев черепа. Зверей пришлось моментально усыпить.

Удар. Я и не ожидал ничего другого вначале, но, с другой стороны, не рассчитывал на такую пугающую агрессивность материала. Мы где-то основательно промахнулись. Нужно работать интенсивнее. Рим пока отменяется.

2 апреля 1980 года. 1.20

Я страшно напился и сам удивлен тем, что вообще в состоянии сформулировать эти предложения. Снаряд, разорвавшийся в стволе орудия на последней неделе, тяжело поразил меня самого, когда я первоначально хотел признаться себе в этом. Очень странно. Мы использовали в опыте смесь, на успех которой были все основания рассчитывать. Такого ужасного результата никто не ждал. Даже Грей, который ко всему относится очень скептически, был огорошен при виде непредвиденной реакции.

Как и следовало того ожидать, в высшей степени пунктуальный доктор Габриэль отправил послание своему швейцарскому другу, прежде чем я сумел оформить и отправить свой отчет в Швейцарию. Затем последовал звонок Гайбеля, который сугубо лично навел справки о фиаско. Эти панические манипуляции просто скандальны и могут только навредить, сбить настрой команды.

После вскрытия животных мы предположили, что неудачей эксперимента обязаны слишком большой концентрации малеиновой кислоты. Кожа головы, черепные кости и мозги подопытных животных выглядели как растопленный в жаре искусственный материал. Понижение концентрации — лозунг на следующий месяц.

Теперь я должен работать вдвое больше. Розалии придется привыкнуть лицезреть меня только в выходные.

11 апреля 1980 года

Ирония судьбы: хотя я уже похоронил здесь тридцать животных, сегодня утром сам прибежал еще один красавчик. Когда я парковал машину напротив лаборатории, я увидел, как он бегал взад-вперед возле двери и энергично царапал ее. Отважный парень! Он казался беспризорным, хотя мускулистое тело выдавало первоклассные задатки. Лаборантки настаивали, что он бродяжка. Мы взяли этого сатаненка и объявили его своим талисманом. Он свободно бегает по зданию, все его балуют и подкармливают лакомыми кусочками. Меня же очень интересует, что он думает о своих собратьях в клетках.

25 апреля 1980 года

Новый опыт, новый рывок. Трем животным побрили животы и аккуратно разрезали скальпелем. Потом края раны были помазаны «супом» и раны соединены скрепками. Спустя пять часов мы должны были констатировать, к нашему разочарованию, что эффект склеивания так и не был достигнут. По-моему, причина провала в понижении кислотных компонентов. Совершенно очевидно, эта субстанция оказывает тайное влияние на смесь, причем я должен признать, что и другие субстанции не очень сочетаются друг с другом. Чтобы достичь прорыва, необходимо большее число опытов и, следовательно, больше животных, чем мы рассчитывали вначале. Разумеется, это займет больше времени. Случай, возможно, потому настолько сложный, что для решения этой проблемы необходимо заниматься совместимостью препарата с иммунной системой и отторжением его со временем, а это явно не будет медовым лакомством.

Скоро я закончу мой отчет и отправлю в Швейцарию. Весьма неприятно снова ожидать плохих новостей, но чему быть, того не миновать. Я почти уверен, что «Фармарокс» уже проинформирован доктором Габриэлем. Впрочем, этот милый господин вообще не прилагает усилий, чтобы скрывать свою подлинную роль. Ко всему прочему этот жуткий тип Кнорр из института заявил о своем визите. Он хочет убедиться в моей неудаче.

Пока я все это пишу, я так переживаю, что готов плакать. Боже, дай мне силы решить эту дилемму. Бродяжка, которого я недавно подобрал на улице, сидит на письменном столе и не сводит с меня сосредоточенного взгляда. Пожалуй, помимо Цибольда, он единственный, кто разделяет мои заботы. Остальные относятся к проекту абсолютно равнодушно. Они сотрудники службы разведки и могут в любое время устроиться в другой фирме или институте. Вероятно, принимают меня за идиота, потому что я поглощен такой детской идеей. Возможно, они вовсе не так уж и не правы.