Боюсь, что мои постоянные мысли о нем можно уже отнести к разряду чувств, а не того, что называется отношением, думала она, устремив взгляд сквозь темноту комнаты на невидимых персонажей картины. Вот только каких именно чувств… Что же это: симпатия, сочувствие, дружеское расположение или…

Теплый свет утреннего солнца медленной и тихой волной разливался по живописным окрестностям старинного поместья. Амарто уже успел рассказать своей спутнице о том, что его история началась еще во времена мавров, а название произошло от маленькой часовни, построенной в шестнадцатом веке и посвященной Богоматери Монсеррата, и теперь они молча шли в глубь сада, по зарослям папоротника.

– Прости, я вчера рассказал тебе то, что, в общем-то, не должен был… – вдруг нарушил молчание Амарто.

Элизабет пожала плечами.

– За искренность прощения не просят, обычно только за ложь.

– Правда часто приносит боль, – глядя куда-то вдаль, проговорил Амарто.

– С ложью легче? – живо поинтересовалась Элизабет.

– Промолчать – не значит солгать…

– Да, молчание, говорят, золото, – задумчиво протянула Элизабет. – И если бы оно действительно превращалось в этот драгоценный металл, как просто было бы стать баснословно богатой… Но никак не могу задушить в себе желание высказать хаму, что он хам, ничтожеству, что он ничтожество… И золотых слитков – как не бывало, – усмехнулась она.

– Они принесли бы тебе счастье? – Амарто остановился и внимательно посмотрел ей в глаза.

– Нет, они бы просто компенсировали его отсутствие, – невесело засмеялась она.

Амарто медленно приблизился к ней и, осторожно положив руки ей на плечи, тем же долгим взглядом ювелира-поклонника, любующегося красотой найденного им украшения, что и тогда в ресторане, обвел каждую черточку ее лица.

– Золото не нужно тому, кто намного прекрасней его, – прошептал он.

Элизабет, почувствовав себя неловко под его безгранично влюбленным и откровенно признающимся в этом чувстве взглядом, хотела перевести высказывание Амарто в шутку.

– Ты хочешь сказать, что я…

– Прекрасней всех сокровищ на свете… по крайней мере, для меня, – не дал ей договорить Амарто.

Тень улыбки исчезла с ее губ, и она медленно перевела взгляд от зеленых зарослей на его лицо.

– Но… ты ведь меня совсем не знаешь… – нерешительно проговорила она.

– Знаю, – с мягкой убежденностью возразил он. – Я столько раз представлял себе эти глаза цвета моря, эти пугливые темные ресницы, эти губы, напоминающие молодое розовое вино… Мечты неизменно рисовали мне черты твоего лица. Ты даже сама не представляешь, как давно я с тобой знаком… Я знал, что твой образ – это не просто сентиментальная фантазия разочаровавшегося в любви человека. Я был уверен, что мы обязательно встретимся наяву, и терпеливо ждал этой встречи… И теперь я не отпущу тебя – такой шанс на счастье бывает только раз в жизни.

Элизабет в ответ задумчиво покачала головой.

– Мы не можем знать заранее, чем закончится наша случайная встреча. Счастье… его так мало: в Америке, в Португалии, на Ямайке – повсюду… Его ждет каждый человек, но оно не любит ходить в гости, предпочитая самым шикарным домам свое укромное жилище, местонахождение которого не знает никто. Может быть, в твоих мечтах была совсем другая девушка, только похожая на меня…

– Я не спутал бы твой образ даже с тысячью похожих, – уверенно проговорил Амарто.

Этот неожиданный и одновременно предсказуемый поворот в их недолгих отношениях приводил Элизабет во все большее замешательство.

– Амарто, ты чуткий, умный, преуспевающий человек, симпатичный, элегантный мужчина… Поверь мне, найдется немало представительниц прекрасного пола, которые…

– Ты не входишь в их число? – перебил ее Амарто.

Элизабет молча опустила взгляд.

– Почему? – Он бережно взял ее лицо в свои ладони. – Ответь мне, пожалуйста.

Элизабет немного помедлила.

– Как это ни банально звучит, но я не хочу причинять боль ни тебе, ни себе, – наконец призналась она. – Ведь нам все равно придется расстаться… Заканчивается мое путешествие, и мне пора возвращаться домой.

– Причина только в этом? – глядя ей в глаза, спросил Амарто.

– Ты ведь и сам знаешь, что расстояние губит любовь… – Элизабет наконец осмелилась поднять на него взгляд.

– Преданность может посостязаться с любым расстоянием.

– Но не преодолеть его… Знаешь, у меня такое чувство, будто я – героиня пьесы. Когда завершится финальный акт, все опять вернется на свои привычные места. Странное ощущение нереальности не покидает меня с тех пор, как наш самолет приземлился в Лиссабоне… А вернее, с тех пор, как у меня в руках оказалась путевка с названием этого города.

Едва прозвучало последнее сказанное Элизабет слово, как Амарто обнял ее так, будто хотел, чтобы его ладони навсегда сохранили нежность цветочного аромата ее загорелой кожи. И Элизабет доверчиво приникла к его груди, словно они не были случайными спутниками, а знали друг друга всю свою жизнь, на протяжении которой были не просто друзьями, не просто влюбленными или даже близкими людьми… Как будто они были людьми, которые знали друг о друге все: и прошлое, и настоящее, и, вероятно, догадывались о будущем, принимая это знание без возражений, изменений и упреков. Принимая как данность, как осознание того, что каждому рассвету неизменно предшествует ночь, и этот порядок не только невозможно, но и не нужно нарушать, чтобы не разрушить при этом давно сложившуюся гармонию – гармонию жизни. Жизни во вселенной, жизни на земле, жизни в любви…

Они долго стояли так, обнявшись, боясь даже шелохнуться. Солнце, теперь уже яркое, ослепительное, оранжевое, пробиваясь сквозь густые заросли, вплетало тонкие лучики в распущенные волосы Элизабет, обжигая золотым жаром ее шею и спину, словно заставляя отстраниться от Амарто, разомкнуть эти долгие объятия. Но Элизабет только крепче прижималась к его груди, потому что знала, что этот миг – единственный на всю жизнь, что больше никогда, сколько бы мужчин ни раскрывали для нее свои объятия, эти минуты тихого, молчаливого, солнечного счастья не повторятся….

И вдруг она увидела над собою белоснежные облака, нарисованные верхушками высоких деревьев на ярко-голубой акварели неба, почувствовала спиной прохладу мягких листьев папоротника и дурманящий вкус поцелуя на губах. Пальцы Амарто тронули завязки ее шелкового топа, и они медленно соскользнули с шеи, подарив его губам бархатистое прикосновение и солнечный блеск ее кожи. Золотистые лучи рисовали на ее обнаженной груди фантастический рисунок из теней листьев и веток, продолжая его все дальше и дальше, и вот уже все ее тело было покрыто узорами солнца и листвы. И это зрелище было настолько завораживающим, что Амарто на мгновение замер, не в силах оторвать взгляда от этого безукоризненного шедевра, затем осторожно провел ладонью по ее коже… Элизабет откликнулась на это прикосновение жарким вздохом.

И солнечные рисунки их тел медленно слились в один, отдавая друг другу неповторимые оттенки палитры страсти, которая с каждой секундой все больше отдаляла их от земли, от мира, от вселенной, перенося в только им одним теперь известное пространство, где были лишь небо и солнце… Небо над головой, небо под ногами… Небо, где они узнали друг о друге то, что раньше было скрыто за нерешительными взглядами, за осторожными словами. Где была раскрыта последняя существующая между ними тайна, тайна безудержной страсти – страсти губ, страсти рук, страсти кружащих голову признаний…

Элизабет откинулась на сиденье кабриолета, наблюдая, как мимо проносятся обширные усадьбы с раскинувшимися вокруг них садами.

В подобных случаях принято хотя бы притворно раскаиваться в содеянном, мысленно рассуждала она. Вопрошать себя с наигранным ужасом: «Боже мой, что же я наделала?! Зачем?». А у меня в душе ни намека на раскаяние… И спрашивать себя, что же именно я сделала, как-то глупо, и так понятно, что… Но зачем?.. Да затем, что я влюблена в этого мужчину, честно ответила себе Элизабет.