Олаф успокаивал Эмму:
– За нами ехала целая свита. Бернард не посмеет вернуться без своей госпожи.
Она тоже на это рассчитывала. Поскакала вперед, понимая, что чем меньше времени проведет в компании обаятельного скальда, тем меньше это вызовет пересудов.
Вскоре они нашли брод, стали возвращаться, пока не поняли, что просто кружат по лесу. Попробовали поискать тропу, по какой приехали сюда, но вновь вернулись к ручью. Даже тогда, когда нашли по сломанным кустам свои следы, это не очень облегчило положение. Они долго петляли на открытом пространстве. Кругом рос пушистый клевер, скрывавший следы, и они скоро поняли, что не знают направления. Олаф трубил в рог, призывая охотников, но им мешал все усиливающийся ветер, кроме того, они проскакали большое расстояние и удалились от остальных. Вдали прогрохотал гром.
– Вот что, огненновласая, нам следует укрыться в лесу и сделать шалаш, чтобы переждать грозу.
Он кивком указал на потемневшее небо и дальние вспышки зарниц. Ветер нес тучи прямо на них. Эмма вдруг сказала, что ни за что не проведет с Олафом и часа в одном шалаше. Он стал отшучиваться, говоря, что тогда соорудит два шалаша, однако сам помрачнел, подумав о том же, что и она. Их невольное приключение могло окончиться весьма неважно, если Ролло сообщат, что они так долго находились наедине. В душе Олаф надеялся, что его побратим Ролло поверит ему на слово, но когда стал говорить об этом Эмме, она только послала лошадь вперед, сердитая на весь свет. Она так часто заигрывала со скальдом, чтобы отомстить Ролло за внимание к Лив, что ее языческий супруг мог ей и не поверить. И тогда…
Они ехали, сами не зная куда. Вспышки молний сверкали почти рядом, и Олаф опять предложил сделать шалаш. Но первым нашел укрытие пес. На склоне холма он обнаружил под нависшими кореньями естественное углубление вроде грота, где они и укрылись, когда стали падать первые тяжелые капли дождя. Олаф даже успел развести костер и привязать в зарослях лошадей, прежде чем небеса просто-таки разверзлись ливнем. Вокруг вмиг наступила ночь, воцарился мрак, холод. И началось настоящее светопреставление.
Они сидели под корневищами и наблюдали, как ветер гнул деревья, швырял из стороны в сторону потоки дождя. Чтобы хоть немного согреться, Эмма положила в ногах у себя собаку. Сжалась в комочек, представляя, что сейчас думает Ролло, ведь ему уже наверняка сообщили, что его жена ускакала неизвестно куда со скальдом Серебряным Плащом. Ах, заблудись она с кем иным, это не имело бы таких последствий. Но Олаф…
Оставшиеся под дождем кони взволнованно ржали. После очередного раската грома раздался дробный топот и послышалось удаляющееся ржание. Олаф вышел посмотреть и вернулся мокрый, злой, сказав, что буланая, вырвав куст, убежала. Час от часу не легче. Костер догорел, они сидели во мраке, отрезанные от всего мира, под проливным дождем. Эмма мелко дрожала, но когда Олаф подсел, обняв ее за плечи, просто зашипела на него. Он все понял. Даже в темноте он слышал ее вздохи и тихие всхлипы.
– Лучше бы я отправилась в Эвре, – прошептала она после тяжелого вздоха. – Это небо наказывает меня за мою слабость. Пречистая Дева!.. Как подумаю, что наговорят обо мне Ру…
Олаф негромко заметил:
– Он ведь любит тебя, Эмма, да и я ему не чужой. И если боги не лишат его последней крупицы разума – он нам поверит.
Эмма уже ни на что не надеялась. Вспомнила неприязнь к ней Лодина, Гаука, вспомнила предостережения Сезинанды. Олаф старался отвлечь ее рассказами о детстве Ролло, о его семье. Она заслушалась, так как сам Ролло редко делился с ней воспоминаниями о жизни в Норвегии. Но стоило Олафу умолкнуть, она сказала, что, едва дождь прекратится, они должны ехать.
Скальд ничего не ответил, подумав про себя, что глупо блуждать во мраке по лесу. Но продолжавшаяся до утра непогода не оставляла им другого выбора, кроме того, как ждать. Они сидели в своем песчаном укрытии, пока не уснули под монотонный шум дождя.
– Они возвращаются, – сообщил Ролло рыжий Эгиль. – Наши люди разыскали их в каком-то селении, куда они приехали на лошади скальда, чтобы расспросить о дороге.
Больше он ничего не добавил. У Ролло были утомленные глаза. Полночи он и его люди, несмотря на непогоду, провели в седле, объезжая все окрестные селения и усадьбы в надежде найти жену конунга и скальда. Охранник Эммы Бернард, промокший до нитки, с вывихнутой, висевшей на перевязи рукой, продолжал поиск и когда рассвело, несмотря на боль и усталость.
– Если бы со мной не случилось несчастье, мы не потеряли бы их, – твердил он Ролло. – А так многие столпились возле меня, и когда я велел догонять госпожу, их след был уже утерян.
Ролло слушал его, глядя на дым, собирающийся под сводами зала. Держался он почти невозмутимо, хотя и слышал за спиной перешептывания об Эмме и Серебряном Плаще. Многие считали, что от ветреной жены конунга следовало ожидать чего-то подобного. Ролло делал вид, что ничего не замечает, но на его скулах вспухали желваки. Он вспоминал, как был напуган, когда ему сообщили, что нашлась буланая лошадка Эммы. Сперва он подумал, что с его женой что-то случилось. Потом мелькнула мысль, что она похищена франками. Но вокруг все так многозначительно переглядывались, что и он стал думать только о том, что Эмма осталась наедине с легкомысленным красавчиком скальдом. Где, тролль их разбери, они проводят время, что даже не проследили за лошадью, позволив ей уйти?
Но что бы ни думал Ролло, поутру он, как ни в чем не бывало, пошел на берег Сены следить за разгрузкой баржи.
Таким же спокойным он выглядел, когда Бернард привел Эмму. От одного ее грязного, растрепанного вида у конунга в душе все перевернулось. Он перевел взгляд на Олафа. Тот держался словно бы вызывающе.
– Клянусь Валгаллой, на море я соображаю куда лучше, чем в чаще нормандских лесов. Мы просто заблудились, Рольв.
Конунг прошел мимо жены, даже не взглянув на нее.
– Олаф! – окликнул Ролло, не оборачиваясь.
Тот лихо соскочил с коня. Пошел за Ролло, даже посвистывая. На ходу подмигнул Эмме, желая подбодрить ее, но она резко отвернулась.
Когда рабыни принесли ей в покои теплой воды, явилась Виберга, ставшая к тому времени настоятельницей женской обители близ Руана. Она требовала, чтобы ее пустили к госпоже, но всем было не до нее. Сезинанда, видя в каком состоянии Эмма, выставила ворчащую Вибергу за дверь.
– Надеюсь, ты понимаешь, что натворила? – стягивая через голову Эммы грязное платье, говорила она подруге. – Тебе всегда нравилось мучить мужчин. Но уже пора понять, что мы не в Гиларии-в-лесу, и Ролло не бедняга Вульфрад и даже не Ги, которыми ты могла помыкать, как хотела. Да и ты уже не та Птичка, которая порхала в лесах Гилария, уверенная в своей красоте. Ты – жена правителя Нормандии, а он не из тех, кто прощает измены.
– Не было никакой измены, – вяло произнесла Эмма.
– Ну, если конунг тебе поверит…
«Если поверит…» Он должен поверить!
Сезинанда отошла, и Эмма увидела свое отражение в металле зеркала. Царапинка на щеке, грязные пряди волос. Такой же она была и когда они с Ролло бродили по лесам Бретани, когда их любовь только зарождалась. Удивительно, как она могла понравиться Ролло такая – грязная, измученная, озлобленная. И их любовь возникла, как солнечный луч, пробившийся сквозь тучи, преодолела даже колдовство Снэфрид, железную волю самого Ролло. Неужели же теперь, из-за глупых пересудов, что распускают дворцовые сплетницы, Ролло оттолкнет ее? Нет, он любит ее, а она любит только его, и это самый крепкий мост, что соединяет их. И у нее все еще есть такое оружие, как ее красота.
Эмма откинула волосы с лица, чуть повернула голову, разглядывая себя.
– Сезинанда, принеси ларец с моими драгоценностями. И платье, то светлое, с дубовыми листьями на подоле. Ролло оно очень нравится.
Она терла себя так, словно собиралась в бой.
– Здесь постоянно крутится Виберга, – заметила Сезинанда, когда Эмма, закутанная в широкое белое полотно, уже сидела перед зеркалом, перебирая пряжки и гривны с подвесками. – Говорит, у нее срочное дело.
