— Вы хотите сказать, что она жаловалась на них? — прервал я довольно нетактично одну из матерей.

— А вы хотите, чтобы мы избаловали своих детей? Лично я ей очень благодарна.

Но было два-три человека среди родителей, которые терпеть ее не могли. Признаюсь, я счел их пристрастными. Они находили, что она ограниченна, даже малокультурна, что у нее недостаточно правильная речь, что позволяет себе грубо разговаривать, поскольку муж; у нее, видите ли, военный в больших чинах.

Меня удивила одна молодая женщина, как и я, филолог по профессии. Она была из тех смуглых, горячих, вспыльчивых натур, совладать с которыми не всегда удается даже их мужьям. Она без всякого стеснения назвала учительницу стервой. Но почему? Мне пришлось проявить немало такта и терпения, прежде чем я добился более или менее вразумительного объяснения.

— Стерва и все тут! — сказала она грубо. — Она же не любит детей. По-моему, она их просто ненавидит.

Женщина слишком горячилась, чтобы я мог поверить в ее объективность.

— А почему она, по-вашему, их ненавидит?

— Потому что они ей мешают! — ответила она. — Потому что они ей не подчиняются.

— А вы считаете, что она должна им подчиняться? А если они действительно мешают ей выполнять свои обязанности?

Она насмешливо посмотрела на меня.

— Мой ребенок мне тоже мешает. Неужели я должна воевать с ним? Если любишь, найдешь путь…

— К чему — к добру или злу? — спросил я, тоже начиная сердиться.

— К его сердцу! — ответила она резко. — А в детском сердце нет злобы…

Нет, я не поверил этой сердитой молодой женщине. И вернулся домой несколько расстроенный. У меня самого нет детей, а не имея личного опыта, трудно о чем-то судить, все-таки, на мой взгляд, в детях сознательно или бессознательно проявляется что-то злое. В детстве я видел много злых детей. Помню, как меня безжалостно били маленькие хулиганы с нашей улицы. Помню, как моя родная сестра, которой тогда было всего три года, изувечила котенка, зажав его приоткрытой дверью. Когда я прибежал, услышав его душераздирающее мяуканье, она уже переломила ему позвоночник. Я дал ей такую затрещину, что она упала на пол и заревела во весь голос. До сих пор считаю, что поступил правильно.

На следующий день я с еще большим упорством принялся за свои изыскания. Но только примерно через месяц густой туман, в котором я блуждал, начал постепенно редеть, и истина стала вырисовываться передо мной.

Так уж случилось, что Валентин не смог пойти в школу вместе со всеми детьми. В первых числах сентября он заболел воспалением легких. Почти месяц он температурил и провел в своей комнате в приятном забытьи. Еще полмесяца понадобилось, чтобы он окончательно поправился. Наконец настало утро, когда мать одела его в лучшее, что у него было, — в синий вязаный костюмчик, который дядя привез ему из самого Лондона. Одела, аккуратно причесала, смочив его легкие волосы, и повела в школу. Сердце у нее сжималось — ручка, которую она держала в своей, была такой тоненькой и холодной. Она считала, что ведет сына на бой. Ведь это своего рода война, на которой тебе могут поставить двойку, избить на обратном пути из школы, даже проломить голову, как недавно сыну соседки. К счастью, школа была близко, и по дороге не надо было переходить широкие улицы с шумным автомобильным движением. А к несчастью, погода была плохая, и день, холодный и хмурый, не предвещал ничего хорошего. Лора пересиливала огромное желание вернуться домой. Но в наше время нельзя не учиться. Когда они вошли в здание школы, настроение у нее окончательно испортилось. Еще вчера она сама училась здесь, и вот уже ведет сюда сына. Неужели так быстро течет жестокое, беспощадное время? Они шли по коридору, который показался ей еще более узким и неприветливым, чем много лет назад, навстречу ей, вытаращив глаза, неслись дети — здоровенные, с длинными толстыми ногами — таких толстых ног в ее школьные годы не было даже у Темелакиева, самого толстого из учителей. Неужели ее молчаливый и худенький сын будет учиться вместе с этими великанами? Взволнованная, она вошла в кабинет директора, которому, как ей объяснили, следовало представиться. Директором оказалась небольшого роста, грубоватая на вид женщина с неестественно короткими ручками, которыми она, по всей видимости, не могла дотянуться и до своих ушей — что уж говорить об ушах верзил-учеников. Валентин ей явно понравился — милый, изящный мальчик с умным личиком. Несомненно, он будет хорошим учеником. Она даже погладила его по щеке своей коротенькой полной ручкой, а Валентин, к стыду-матери, отшатнулся, как ужаленный. Только теперь Лора заметила, насколько он подавлен.

— Посадим его в класс к Цицелковой! — сказала директор. — Она у нас лучший педагог — строгий, но справедливый.

И попросила позвать Цицелкову… Почему справедливый? — мелькнуло в голове у Лоры. Что это, школа или суд? Когда наконец появилась Цицелкова, впереди которой плыл ее короткий обиженный нос, Лора едва сдержалась, чтобы не отвернуться — так ей не понравилась ее физиономия. Директор коротко объяснила, в чем дело. Только тогда Цицелкова обратила внимание сначала на мать, потом на сына. Как и следовало ожидать, она почувствовала к этой худой нервной женщине необъяснимую неприязнь.

— Мне кажется, мой класс и без того переполнен! — сказала она холодно.

Директор удивленно посмотрела на нее — она не ожидала от своей любимицы подобного возражения.

— У всех классы переполнены! — согласилась директор. — Но этот мальчик тебе не помешает, он скорее будет тебе помогать…

— Помогать? — воскликнула та почти обиженно. — Каким это образом он будет мне помогать? Он и так отстал…

— Почему отстал? — спросила в свою очередь холодно Лора. — Валентин очень хорошо читает.

Учительница посмотрела на него внимательнее. Взгляд ее был недружелюбен. Мальчик сразу же это ощутил и замкнулся в себе, как улитка в своей раковине.

— Неужели? — недоверчиво спросила Цицелкова. Директор взяла со стола валявшуюся там книгу для детей, выцветшую от долгого лежания.

— На, читай! — сказала она, протягивая ее мальчику. Валентин взял книгу, открыл ее на первой странице, где крупными буквами было напечатано стихотворение. Но буквы то сливались в одну, то расплывались у него перед глазами. Он беспомощно взглянул на мать.

— Читай, читай, — мягко сказала она. — Ты же хорошо читаешь!

Валентин молчал, уставившись в книгу. В голове его было пусто, он не мог произнести ни слова.

— Понятно! — сказала Цицелкова. — Только ради вас, товарищ Божкова! Вы же знаете, я не могу вам отказать.

— Знаю, знаю! — облегченно вздохнула директор. — Ладно, ступайте в класс.

И они быстро вышли — учительница и ученик. Валентин был так растерян, что уходя даже не обернулся, чтобы поглядеть на мать. Лора поспешно попрощалась с директором и выбежала вслед за ними. Они уже дошли до конца пустынного коридора, такого серого в утреннем сумраке. Она было собралась их окликнуть, но они скрылись за дверью. Она прошла вперед и остановилась перед ней. Дверь как дверь, коричневая, изъеденная временем, варварски исцарапанная и испачканная детьми. Возможно, эта дверь выглядела так же и тогда, когда она сама училась здесь. Что с ней происходит, почему она так разнервничалась? Она постояла еще немного, потом повернулась и пошла домой, стараясь не думать о сыне.

А в это время ее сын и учительница стояли посреди класса. Ребята разглядывали маленького, худенького, нарядно одетого мальчика. Нет, он им не нравился. Подумаешь, маменькин сыночек. Для начала неплохо было бы подставить ему ножку на первой же перемене. Такие мысли возникали у некоторых мальчишек, но две-три девочки прониклись к нему симпатией.

— Дети, я привела к вам нового товарища! — сказала учительница. — Он немного отстал от вас… Но я верю, что вы ему поможете…

Класс ответил гробовым молчанием. Очень нужно помогать этому нюне, пусть ему мамочка помогает.