Толпы гостей и дворян давились в дверях, спасаясь от обвалов и от пожара. Снаружи, на воле, раздавался адский грохот и опять все сотрясалось, уходил из-под ног пол — то продолжался, все шире и беспокойнее, блуждающий дворец. За разбитыми окнами и обрушенными простенками, заслоняя свет, теснились незаконченные, неясного замысла строения.

Устало сгорбившись, хранил угрюмое молчание чародей. В тусклом мятом лице его под нависающим венцом не видно было ни страха, ни сродного с восторгом возбуждения, которое вызывает зрелище бушующей стихии, — мрачные мысли одолевали Рукосила. Бояре и окольничие, ближние люди, едва ли не со слезами, на разные голоса уговаривали государя покинуть опасное место и поберечь себя для страны, для великого дела. Он нехотя прислушивался к докучливому лепету вельмож и наконец, уступая слезам, окликнул едулопов. Зеленые твари подхватили и понесли владыку к выходу, где не смолкали вопли сдавленной толпы; меднобокие витязи с бронзовыми мечами в руках бросились прокладывать путь.

Пробравшись через пролом наружу, Лепель и Нута взбежали десяток ступеней вверх, так что оказались на уровне крыши и вынуждены были остановиться — обломанная площадка продолжала лестницу в пустоту, она парила над садом выше деревьев. Свежий ветер при солнечном небе в рваных, быстро текущих облаках крутил и разбрасывал валивший из окон палаты, из расселин дым, а здесь, где жались друг к другу беглецы, блеклые клубы гари неслись клочьями и, казалось, увлекали за собой в пропасть. Боязно было ступить к обрыву, но и назад пути не было — за спиной, в дымном проломе, кашлял и бранился замешкавший на лестнице преследователь, в растревоженном гомоне голосов различался собачий лай.

Неверный клочок тверди под ногами, что представлял собой, по видимости, кусок пола будущей комнаты или какого гульбища, продолжал расти, распространяясь в сторону сада, вместе с ним, не делая ни шага, двигались беглецы — прочь от полуразваленных стен и просевшей крыши с выпирающими, как сломанные ребра, стропилами. С высоты открывались взору раскиданные среди сада терема и палаты Попелян, затерянные среди зарослей дорожки; повсюду: на лужайках, под деревьями, на ступеньках подъездов — мельтешили люди, которые спешно покидали расшатанные толчками помещения, — толпы разноцветных вельмож, дворян, витязей в блестящих доспехах, иноземцев, стража и челядь, полчища поваров в белых одеждах, поварят и служанок. Все смешалось, и всюду запрокинутые вверх лица — люди следили за поразительными порождениями блуждающего дворца; иные пятились через кусты и цветники, отступали при каждом толчке, другие стремились ближе, не понимая опасности. Далеко внизу под Лепелем и Нутой колыхалась растревоженная, словно вскипающая земля, так что деревья ходили ходуном и выворачивались корнями.

Гладкая площадка, на который, затаив дыхание, спасались беглецы, простиралась все дальше и начинала пускать отростки будущих стен, когда на дымной лестнице блеснул начищенным медным нагрудником дворянин, кашляя и отмахиваясь руками, он взбежал наверх, и тут перемычка между лестницей и простертым в пустоту без опоры мостом проломилась. Шорох и треск возвестили начало обвала, человек судорожно дернулся, чтобы удержаться на последней обломанной ступеньке, Лепель и Нута не успели и этого — неверный кусок тверди, что держал их на себе, завис, готовый обрушиться… В это растянутое, как жизнь, мгновение, узкая полоса ломаной стены свалилась, молнией ударила сверху донизу, в землю и удержала на себе оставленную без подпоры площадку. И они остались живы — Нута, Лепель и кот — еще прежде, чем осознали толком всю меру грозившей опасности и радость спасения, ничего не успели они понять.

И уж совсем невозможно было постичь — самые основательные размышления едва ли бы прояснили вопрос! — как и почему маленькая принцесса оказалась в объятиях юноши, а кот вспрыгнул ему на плечо. Они отпрянули к обломку стены, который появился у края площадки, и тут, окончательно уж запутавшись в сильных своих ощущениях, юноша стиснул маленькую женщину еще крепче, а потом поцеловал в губы.

Так крепко, так долго, что даже совсем потерявшая голову принцесса принуждена была наконец заподозрить неладное. А кот, наскучив бездельным сидением на плече у юноши, соскочил на пол.

— Что это такое?! — задыхаясь, сказала Нута.

— Ты не знаешь? — удивился Лепель.

— Не-ет, — протянула Нута, застигнутая врасплох.

Чем и воспользовался Лепель, чтобы ознакомить с этим принцессу еще раз, поймав ее беспомощные губы.

Оглянувшись на людей, Почтеннейший подошел к обрыву и стал смотреть вниз, где происходило нечто занимательное: из поднятой дыбом, зыбучей земли, в трясину который уходили вековые деревья, поднимались зачатки стен, выводились окна, колонны, ступени подъездов и внутренних лестниц, колыхаясь, застывали лощенные полы наборных каменных плит и дубовых кирпичей.

Блуждающий дворец распространялся на сотни шагов в длину и уже стало понятно, что это будет величественное и обширное сооружение, безусловно превосходящее своими размерами и богатством не только игрушечные терема загородной усадьбы, но и любое известное здание столицы. Прорастая сквозь усадебные палаты, блуждающий дворец крушил их, как безжалостный ребенок, с грохотом рушились стены и перекрытия, и все это жуткое подвижное, шевелившееся месиво обнимал огонь. Завитые ветром языки пламени выбивались из-под щебня и ломаных балок, черные клубы дыма, полого поднимались к северу и уже достигли оконечности сада, отмеченной окружным рвом. Дым над Попелянами тянулся к облакам, его можно было видеть из Толпеня и со всей округи. Пока что ветер относил гарь и жар от вознесенной к небу площадки, где желтыми воспаленными глазами следил за бедствием Почтеннейший, но яркие искристые колобки поскакивали в развалинах и шустро перебегали на постройки блуждающего дворца, распаляя железо и поджигая дерево, недостроенный дворец уже занялся огнем. Довольно, подумал Почтеннейший, пора уносить ноги, от собак ушел и от огня уйду.

— Ну, хватит… — догадалась тут Нута и отвернула голову, что позволило ей собраться с мыслями, чтобы рассердиться. Она вырвалась из объятий и шагнула в пропасть.

Так что Лепелю ничего не оставалось, как ухватить молодую женщину поперек стана и поспешно привлечь к себе; спасая ее от головокружения, он должен был удержать испуганные губы губами. Но тут вернее было бы говорить о добром побуждении и порыве, чем о действительном, крепком и добросовестном поцелуе, потому что Нута, начиная из опыта постигать многообразное значение такого рода помощи и поддержки, дальнейшим посягательствам странного молодого человека воспротивилась.

Задыхаясь и пылая, она взвинчено озиралась в намерении немедленно удалиться, но сама себе затрудняла задачу, потому что рвалась прочь от лестницы, которая начинала разрастаться у ног юноши.

Так что Лепель в какой раз подряд без малейшего перерыва взялся за спасение принцессы. Едва только в разросшихся стенах определилась дверь, за которой можно было приметить идущие вниз ступени, он увлек молодую женщину внутрь блуждающего дворца. А поскольку Нута по недоразумению, не понимая намерений странного молодого человека, упиралась и по-прежнему искала выхода там, где нечего было искать, кроме пропасти, подхватил ее на руки — что было совсем не трудно — и перешагнул порог.

То была роскошно отделанная резным мрамором винтовая лестница, и, понятно, что у всякого на месте Нуты пошла бы кругом голова, когда Лепель побежал по узкой стороне ступеней, круто завинчиваясь вниз.

— Стой! Стой! Ой, стой, говорю! — задыхалась Нута, судорожно обвивая юношу руками, а когда он действительно — к немалому удивлению Нуты — остановился, не сразу сообразила что к чему и сказала: — Пусти же!

— Вы уж как-нибудь устройтесь или так, или эдак. Или на руках, или на ногах. Или пусти или нет, только стоять не нужно, — пробурчал Почтеннейший. — Не слышите — гарью тянет?! Скорее! Что тут рассусоливать пусти — не пусти?!

— Милый котик! — горячо, на удивление горячо! откликнулся Лепель, не выпуская Нуты, которая ничего больше не говорила, чтобы не стало хуже. — Мы обязаны тебе спасением! Всем, всем!