Она просидела в подвале и час, и больше… одно оставалось ясным после ни к чему решительному не приводящих размышлений: нужно идти в Толпень! Поторопить то самое свидание с Рукосилом, которое дряхлый властелин уже и сам ищет, если верить замечанию девицы-оборотня.
По скрипучим щербатым ступенькам, задевая плечами мокрые стены, Золотинка поднялась в тесную каморку, вроде заброшенной кладовой, и толкнулась в первую попавшуюся дверцу… которую не приметила она прежде за вонючей, полной плесени бочкой.
Сразу попала она в свет, голоса и простор. Рядом, в двух шагах, оказался беломраморный покой, похоже, главные дворцовые сени, на это указывала величественная тройная лестница, обставленная огромными кадками с цветущими апельсинами. Наружная стена сеней частью обрушилась, и за провалом сияло в мокрой листве солнце, по холодному небу нежных оттенков бежали зарозовевшие облака с багровыми, подрумяненными боками. По лестницам и по гульбищам второго яруса за мраморными перилами перекликались несдержанными голосами люди — Золотинка узнала разношерстные ватаги искателей; верно, стража впустила их после гибели Замора.
Поднявшись на груду битого камня, Золотинка увидела народ по склонам холма перед дворцом. Мужчины, женщины, дети и старики тянулись по дороге от заставы, где можно было разобрать мокрые верхушки шатров.
Продрогнув на сыром ветру, Золотинка вернулась во дворец и в одном из ближних покоев нашла сундуки с одеждой, детские сапожки как раз по размеру, кафтанчик по погоде, шапку и теплые сухие носки — словом, только выметайся, дворец позаботился о полном походном снаряжении. Все это будет цело, как понимала Золотинка, не рассыплется в прах, пока стоит дворец, так что несколько часов, а, скорее, и дней можно будет попользоваться.
Золотинка решилась выбраться из зарослей едулопов через малую южную заставу, где никто не помнил и не знал давешнего мальчишку-посыльного. Но, верно, можно было идти и северной заставой — после гибели судьи Замора и ближайших его приспешников служба разладилась. Роковое обаяние дворца никого не оставило безучастным, никто не усидел на заставах после того, как оставшиеся в живых подручники Замора отдали приказ открыть ворота для искателей, восторженная, крикливая толпа увлекла за собой служилых.
Нельзя было сказать с уверенностью, что делалось на главной, северной заставе, на южной, Золотинка не нашла никого. Пусты стояли шатры, настежь ворота; на месте частокол и рогатки, а стража пропала. В кострищах остыл пепел, в загородке из жердей беспокоились непоеные лошади. В палатках валялись брошенные без присмотра вещи, можно было найти и седла, и сбрую. Торопившиеся к дворцу искатели, даже самые оборванные и голодные, не обращали на эту нечаянную роскошь внимания, как на прах и тлен, мусор.
Но Золотинка двигалась совсем в другом направлении, единственный человек, кажется, который покидал дворец, когда взъерошенный в предчувствии дивных событий народ стекался со всех сторон к чуду. После недолгих колебаний Золотинка надумала воспользоваться оказией и не связываться до поры с волками; правда, чтобы оседлать лошадь, пришлось ей взбираться на пенек и порядочно повозиться, пугливо оглядываясь в ожидания крика «держи вора!» Зато пустилась же она потом во весь опор! Верхом в сумрачном вечернем лесу Золотинка успела до темна отыскать заветный камень, где схоронила котомку и хотенчик Юлия, и вывернула на дорогу к Межибожу, на север!
Тридцать шесть часов спустя, переменив измученную лошадь на волка, а волка на волчицу, растеряв по дороге лукавые подарки дворца, — сафьяновые сапожки, кафтанчик и бархатная шапка исчезли в недобрый миг, оставив на посконной рубахе и на штанах серые следы пепла, — ранним росистым утром Золотинка выехала на опушку леса и приметила за полями крыши маленького городка, который с некоторой долей вероятия можно было считать Медней. Отсюда оставалось до столицы всего двадцать верст.
Золотинка еще раз сверилась с чертежом столичных окрестностей, который она проявила у себя на штанине за неимением другого сколько-нибудь белого и ровного предмета, и отпустила душевно измученную волчицу. Потом на той же штанине, на бедре она взялась пересмотреть полученные ночью известия.
В суровых и сдержанных выражениях Буян, со слов лазутчиков, по видимости, описывал гибель межибожского дворца, который похоронил под собой по неточным оценкам от двух до пяти тысяч восторженных искателей. Около тысячи нашли в себе достаточно воли (или благоразумия) вовремя покинуть закачавшиеся стены и остаются сейчас на месте, совершенно отравленные пережитым. Буян отдавал справедливость неповторимым наблюдениям пигалика Жихана, но, кажется, это было не совсем то и даже совсем не, что пигалики ожидали от дворца. Несколько дополнительных вопросов в письме Буяна свидетельствовали, во всяком случае, что опыт пигалика Жихана изучают в Республике со скрупулезной дотошностью. Из других новостей было сообщение о медной истукане Порывае, который вошел во дворец, проломив жутко стонущей просекой заросли едулопов, и слонялся в волшебных чертогах среди искателей вплоть до крушения, после чего вестей об истукане не поступало. Известие Золотинки о волшебном камне Параконе (или о его поддельном подобии) представлялось разгадкой к упорным скитаниям истукана, который, как известно, обязан Паракону службой и повиновением. Но, кажется, гибелью своей истукан озадачил знатоков не меньше, чем скитаниями. И далее следовал закономерный вопрос: уцелел ли Паракон (или его подобие) после крушения дворца? Остались ли у Золотинки найденные во дворце подобия хотенчика и жемчужины?
Все это у Золотинки имелось, и она еще раз, с понятным недоверием, прощупала в торбе хотенчик с надетым на него Параконом. Или его подобием, которое с ночи еще должно было бы обратиться в золу и пепел. Этого не произошло, как не произошло и обратного: ни Паракон, ни хотенчик не ожили.
Исчерпав наиболее срочные новости и соображения, Буян приберегал на конец не самое важное, может быть, но самое болезненное, и радостное, и горькое: Поплева обнаружился в Колобжеге. Золотинка судорожно вздохнула над своей ногой, где читались по штанине не ровные от грязных пятен буквы.
Оказывается, Поплева возвратился на родину еще весной и живет в Колобжеге нелюдимым книжником. Прежние слухи, что Поплева виделся тайно зимой с Лжезолотинкой, можно считать теперь верными, сообщал Буян. Подробностей известно не много. Похоже на то, что Поплева добрался до Лжезолотинки через сестру Юлия Лебедь, которая взяла на себя небезопасную роль посредницы. Свидание было по обстоятельствам вынужденно коротким, поскольку оба, что Поплева, что слованская государыня Золотинка, имели свои основания таиться и опасаться огласки. Что было сказано между ними неизвестно, Поплева оставил Толпень в крайнем смятении и расстройстве. Признал ли он в Ложной Золотинке названную дочь или нет судить трудно, никто его об этом не спрашивал. Но вот что наводит на размышления: Поплева, судя по всему, ничего не сказал дочери о том, что Юлий жив и прячется в имении Обрюты. Весьма знаменательное обстоятельство. С другой стороны, он не вернулся в имение, чтобы предостеречь Обрюту против Лжезолотинки, если признал в ней оборотня.
Золотинка склонилась над штаниной, закусив губу, но ни одна слезинка не выкатилась из ее детских глаз. Что-то застыло в душе, обратившись в замороженное подобие прежде бывших чувств и страстей. И Золотинка знала, что тепло опасно для этого ледника — легко раскиснуть.
Она еще раз вздохнула и отмела чувства. И речи не могло быть, чтобы лететь теперь в Колобжег на свидание с Поплевой. Не время. Да и что за дело втягивать Поплеву в новые передряги, когда он только что успокоился и смирился. И смирился… Наверное, он совсем седой, подумала Золотинка, слезы опять закипели, пришлось жестоко мотнуть головой.
Впрочем, подумала Золотинка затем, если что со мною случится, пигалики раскроют Поплеве глаза. Можно не сомневаться. Буян почтет своим печальным долг нанести старику последнюю и уже никогда не заживающую рану.
