Перед Олегом стоял стакан сока, перед Иваном – вазочка с остатками мороженого, перед бородачом – бокал с коньяком. Сам бородач выглядел смутно знакомым. Наверняка Игорь видел его лицо в школе, на одном из портретов, что висели в кабинете физики или химии.

Бородач, поблескивая хитрыми глазами и размахивая руками, говорил:

– …хорошо. Но как сказал Шевырев – всякая из наций есть идея на общем собрании человечества. И он сказал верно. Но, позвольте, какую идею может выражать народ русский? Я отлично понимаю, что выражают немцы – порядок и дисциплину, даже французы – галантность и куртуазность. Но что выражаем мы? Пьянство и воровство?

Иван поскреб ложкой в вазочке.

– Это сказки, – пробурчал он. – Все грешны, и только господу решать, чьи грехи тяжелее.

– А наше бытие – разве не сказка? – парировал бородач. – Нет, друзья мои, имеет значение лишь то, что народ о себе думает сам. А я слежу за результатами изучения общественного мнения, и они весьма интересны. Хотите послушать?

Вопрос был откровенно риторическим.

Бармен принес и в самом деле большую чашку кофе, а к нему – тарелку с тремя толстыми бутербродами.

Игорь кивком поблагодарил его и принялся за еду.

– Мы, русские, очень противоречивый народ, и поэтому Западу так тяжело понять нас, – продолжил бородач. – Порой мы сочетаем в себе такое, что просто сочетать невозможно. Отсюда и мысли Достоевского о том, что русские должны через себя объединить народы земного шара. Но я отвлекся. Мы считаем себя добрыми, гостеприимными, открытыми и отзывчивыми, но в то же время пьющими, ленивыми и безответственными. Это зеркало самого народа!

– Оно может быть кривым, – сказал Олег.

– Может, друзья мои, – кивнул бородач. – Но оно подпитывается верой, а именно сила веры определяет реальность. Знаете, кого русские считают самыми родными образами, самыми показательными для народа? Обломова, Илью Муромца и Бендера. Первый и второй – лентяи, хотя второй безумно силен, а третий – плут и прохиндей.

– И что с того? – спросил Иван.

Бородач улыбнулся, взял бокал с коньяком и сделал небольшой глоток.

– А то, что какими мы были сто лет назад, такими и остались. Социальные и культурные стереотипы не смогли сломать даже большевики с их системой тотального одурачивания. Русские все так же не рвутся к богатству. Как сказал Лосский – среди европейцев бедный никогда не смотрит на богатого без зависти, а среди русских богатый часто смотрит на бедного со стыдом.

Иван рассмеялся.

– Что, Абрамовичу стыдно при виде бомжа? – спросил он. – Никогда не поверю.

– А кто сказал, что Абрамович – русский? – бородач покачал головой. – Друзья мои, вам ли не знать, что не гражданство и даже не язык определяют национальность? Все немного сложнее…

Игорь принялся за последний бутерброд. Голод утих, бурчание в животе ослабело.

– Да еще и слово «русский» испакостили, – вздохнул бородач. – Почему, стоит употребить его, как все, ты – «националист», «шовинист» или даже «фашист»? На самом деле такое обвинение смехотворно. «Русский» – не нация. Нация – это великороссы, малороссы, белорусы, латыши или таджики. А русский – это образ поведения, образ жизни, русским может быть и еврей, и грузин, и татарин, даже если он живет где-то за пределами России.

– Оставим это утверждение на вашей совести, Дмитрий Иванович, – сказал Олег и повернулся к Игорю. – Ты особенно не наедайся. Скоро обед.

– А после него?

– Потом будут прибывать гости. К вечеру должны съехаться почти все, а утром начнется собственно синклит.

Бородач обратил на Игоря сверкающие глаза, и губы его тронула слабая улыбка.

– Ага, вот как, – проговорил он. – Этот молодой человек и есть нынешний Свидетель? Да, должен признать, хороший выбор.

– Что за Свидетель?

Слово, которым его назвали, Игорю не понравилось. Оно напомнило о прокуроре, допросах и прочих «прелестях» судебного процесса.

– Не слушай ты, – махнул рукой Иван. – Есть легенда, что на каждом синклите должен присутствовать обычный, живой человек. Его задача – слушать, смотреть и запоминать. Быть свидетелем, проще говоря.

– Почему сказка? Это правда, – запротестовал бородатый. – Вы, Иван Васильевич, видели больше синклитов, чем я. Но готов поставить что угодно, что на каждом присутствовал человек.

– А ну-ка, хватит спорить, – сказал Олег. – Лучше помянем того, кто не сможет побывать на этом синклите. Он проделал со мной весь трудный путь и ушел от нас вчера…

Он махнул рукой бармену, и тот торопливо подошел.

– Триста граммов водки, – сказал Олег. – Три стакана сока и закусить чего-нибудь. Что у вас есть?

– Бутерброды с икрой, ветчиной, сыром…

– Давай с икрой.

– Эх, водка, – бородач посмотрел на бокал с недопитым коньяком. – Иногда я жалею, что защитил ту диссертацию. Хотя понимаю, что это сделал бы кто-то другой. И что на Руси пили и до меня.

Бармен принес тарелку с бутербродами и шесть стаканов, в трех плескалась прозрачная жидкость, в трех – светло-желтая. Олег сунул ему тысячную бумажку и сказал, что сдачи не надо.

– Пусть его помнят всегда. – Иван взял один из стаканов с водкой. – Он был виршеплет и не верил в господа, но без него Россия не будет Россией…

– Он был больше русским, чем любой из нас, – проговорил Олег.

– Он был веселым парнем, – вздохнул Игорь.

– Вечная память, – подвел итог бородач.

Они выпили, не чокаясь. Игорю водка показалась очень крепкой, застряла в горле, и пришлось пропихивать ее внутрь соком. Поспешно взял бутерброд, принялся жевать, а мир вокруг стал потихоньку расплываться.

Опьянел быстро и очень сильно. Похоже, сказалось вчерашнее сотрясение.

– Да, я так и не спросил, чего вы, Дмитрий Иванович, так рано приехали, – сказал Олег.

– А я, друзья мои, перепутал дни, – бородач виновато улыбнулся. – Собирался в субботу с самого утра. Но вы уже тут, и я не помешаю.

Этот момент бармен выбрал, чтобы включить музыку. Из подвешенных над стойкой динамиков зазвучали писклявые голоса «Тату», распевавших старую песню «Мальчик-гей».

Иван недовольно поморщился.

– Смердящие грешницы, – пробормотал он. – Скоро там обед?

– Скоро, – ответил Олег.

Игорь откинулся на спинку стула и закрыл глаза, и под опущенными веками в такт музыке заплясали разноцветные круги. На мгновение показалось, что сейчас он проснется и что все пережитое за последние две недели окажется сном. Сердце кольнула надежда – Катя жива…

Он открыл глаза и разочарованно вздохнул. Крошечный бар никуда не делся, как и соседи по столику. Насупленный Иван толковал что-то про божий гнев и Апокалипсис, что вот-вот наступит, если не покаяться. Бородач слушал его с улыбкой, а Олег оставался невозмутимым.

«Тату» продолжали верещать.

Потом они перебрались в столовую, расположенную рядом с баром. Уселись за столик, на котором стояла хлебница, укрытая салфеткой, солонка, перечница и четыре стакана киселя. Улыбавшаяся женщина в фартуке и поварской шапочке подкатила тележку с тарелками, и пришлось решать сложную задачу, что выбрать – борщ или рыбный суп.

Игорь взял борщ.

Народу в столовой, помимо них четверых и персонала, не было никого, хотя тут могли накормить несколько сот человек.

– Ты снял весь пансионат? – спросил Игорь. – На целые выходные? И это сейчас, в сезон отдыха?

– Не скажу, что это было просто и дешево, – ответил Олег. – Но я справился.

После того как поели, Игорь поднялся к себе в номер и пару часов поспал. Когда встал, головная боль почти исчезла, напоминанием об ударе о стену остались лишь синяк и ссадина.

Погулял по территории пансионата, заросшей довольно густым лесом – ели, пихты и лиственницы вперемешку с березами. Вышел на берег водохранилища, к пристани, у которой стояли лодки. Полюбовался на идущую под всеми парусами яхту, что уверенно двигалась на восток.

А когда она исчезла из виду, вернулся в корпус. Около входа обнаружил Олега и охранника с остекленевшим взглядом.