Игорь переложил продукты в тонкие пластиковые пакеты с надписью «Спасибо за покупку!», и они вышли из магазина.

– Одного я не пойму, – сказал он. – С кем же вы все-таки сражаетесь? Кто вертит всеми этими одержимыми?

Анна помолчала, прежде чем ответить.

– Мой сын сочинил небольшой текст. Он называется «Апокриф». В нем все очень четко расписано. Есть Бог, но он не Абсолют. И есть Дьявол, какой не есть порождение Бога, не тварь, а небытие. И это небытие может быть активным, но не само по себе, а через волю людей. И действует оно в первую очередь через ложь, которой можно сотворить все что угодно. А мы, те, кто были ранее, мы воплощение Правды Божией, – она усмехнулась. – По крайней мере, мне очень хочется в это верить. Как и в то, что наши воспоминания – истинны.

– А разве вы в этом не уверены?

– Нет. Слишком все эфемерно в этом мире. – Анна вздохнула. – Особенно в том, что касается прошлого.

Пока разговаривали, оставили позади Гостиный двор, вышли в переулок, идущий к Пушкинской.

– А что вы надеетесь изменить этим синклитом? – спросил Игорь. – Олег говорил мне что-то о пробуждении духа народа, но верится в это с трудом.

– Мы можем хотеть что угодно, но история сама по себе меняться не может, даже современная, – сказала Анна, – ее могут менять только люди. Для того чтобы внести перемены, необходим человек. Пусть даже один.

В голове у Игоря словно щелкнуло, вспомнился тот день, когда они с Олегом и Сергеем разговаривали о прошлом. Появилась какая-то мысль, неприятная, сложная, но он не успел ее ухватить, и она уплыла, исчезла.

– Коля не верит, что у нас есть будущее, – сказала Анна, когда они подошли к дому, – да и сын мой сказал бы что-нибудь в таком духе: после распада СССР русский этнос оказался разрезан по живому. Уровень пассионарности резко упал. Можно сравнить бешеное воодушевление начала девяностых и потребительский рай середины двухтысячных. Что дальше? Обскурация, то есть агония и распад. Все произошло очень быстро, но по той же схеме, что и всегда. Плюс есть вероятность возникновения на территории бывшего СССР химерной этнической конструкции. Из-за столкновения этносов и трансляции через СМИ чуждых моделей поведения. Химера живет за счет лжи, как и все современное общество. Ну а мне, мне очень хочется верить, что не все потеряно…

Они поднялись на крыльцо, Анна отперла дверь.

Игорь помог ей переложить продукты в громадный серебристый холодильник. Затем его накормили обедом – остатками вчерашнего борща и принесенными из магазина сосисками.

Он заглянул в библиотеку, нашел роман Карла Мая в потрепанной бумажной обложке и пошел наверх, надеясь полежать и почитать. Открыл дверь комнаты и остолбенел.

На кровати сидела Настя и смотрела в окно. Рыжие волосы ее были распущены, передник исчез.

– Это… привет, – сказал Игорь.

Девушка застенчиво улыбнулась.

– Заходи, что встал на пороге?

– А, да, – он сделал шаг вперед. – Ты что-то хотела?

– Поговорить с живым… с нормальным человеком, – голос Насти сорвался, и Игорь увидел, что на глазах ее блестят слезы. – Я служу у них уже пять лет, и меня все, все считают сумасшедшей! А поначалу все было так хорошо – вежливые хозяева, деньги приличные…

Игорь сел с ней рядом, и девушка немедленно уткнулась к нему в плечо и заплакала.

– Ничего, возможно, скоро все изменится, – сказал он. – Ты даже не представляешь, как сильно.

– Да? – она подняла лицо, всхлипнула и неожиданно сильно обняла его. – Ты ведь не отвергнешь меня?

– Что?

В этот момент Игорь растерялся еще сильнее. Вспомнил о Кате, накатила горечь, и захотелось оттолкнуть девушку, сказать, что неделя прошла с того дня, как он лишился жены.

– Ты не отвергнешь меня? – спросила Настя, заглядывая к нему в глаза. – Не думай… я не… я не ложусь в постель к первому встречному… но только ты… пойми… они все надо мной смеются, хотя я красивая, я знаю… Но они говорят, что я дура, что я на самом деле придумываю все…

И тут тело Игоря подвело его. Он ощутил эрекцию, необычайно мощную, почти болезненную, как в переходном возрасте. «Прости, Катя», – сказал он про себя, а вслух же проговорил:

– А что твоя хозяйка? Анна нас не застанет?

– Нет, не бойся… – она придвинулась ближе. – Ну что, мне уйти или остаться?

Страха в этом вопросе было куда больше, чем желания. Игорь вздохнул, и томик Карла Мая полетел на пол.

Настя ушла через час, а Игорь остался лежать, совершенно опустошенный, даже не столько телесно, сколько эмоционально. Сердце кололо осознание того, что он совершил измену, и не помогали мысли о том, что он семь дней как холост. Перед глазами вставала фигура Кати, необычайно живой – какой она была в свадебном платье, какой в игривом халатике…

Выругавшись, Игорь перевернулся на живот и потянулся к лежавшей на полу книге.

Перед глазами поплыло, и он обнаружил, что не лежит, а стоит.

Игорь находился около широкой дороги, по обочинам стояли большие избы. Вокруг суетились и ходили люди, таскали бревна и доски, летели стружки и щепки, слышался стук топоров и визг пилы. Пахло сырой землей и почему-то кровью, ветер носил багровые осенние листья.

С одной стороны дорога упиралась в ворота крепости, с другой – терялась между домами.

Пространство, где шло строительство, было огорожено цепью солдат в зеленых кафтанах. На них напирала толпа, виднелись любопытные лица, мужские и женские, и всюду сновали дети.

В десяти шагах от Игоря на длинный помост начали ставить толстые столбы с перекладиной наверху. Когда принялись навязывать на него веревки с петлей, осознал, что это виселица.

Такие же помосты со столбами тянулись в обе стороны, и к городским воротам, и прочь от них.

Судя по количеству помостов, казнь предстояла масштабная.

Потом работа оказалась закончена, топоры стучать перестали, и плотники заспешили прочь.

– Едут! Едут! – понеслось над толпой.

Издалека донеслись скорбные крики и вопли, потом стал слышен стук копыт и скрип тележных колес. На дороге показалась группа всадников, в которой выделялся необычайно высокий человек с торчащими усами и бешеным взглядом. Камзол на его груди был расстегнут, словно усач не чувствовал холода, подергивалось круглое, будто кошачья морда, лицо.

От ворот крепости навстречу всадникам двинулась пешая процессия во главе с бородатым стариком в богатом церковном облачении. В руках он держал икону, когда подошел поближе, стало ясно, что на ней – лик Богородицы. Следом шагали служки, лица у них были испуганные.

– И ты здесь?! – закричал высокий, после чего остановил лошадь и спрыгнул на землю. – Зачем явился?!

За первым начали спешиваться другие всадники.

Старик заговорил густым, мощным басом:

– От предков наших боголюбивых идет обычай, что архипастырю положено взывать о милости. Дабы поддержал тебя господь мышцею своею в час брани, снизойди же ты к мольбам вдов и сирот, государь.

Глаза усатого сверкнули.

– Никогда! – закричал он. – Я не меньше, а то и больше твоего почитаю Господа и Пресвятую Богородицу! Но долг мой – охранять народ и казнить злодеев, что яро умышляют против власти! Уходи немедленно и икону свою поставь на место. А то прикажу и тебе отрезать бороду!

Лицо старика побагровело, толпа замерла в молчании, а из свиты усатого донеслись смешки.

– Гордон! – закричал он. – Если эти не уберутся сами, то прикажи солдатам колоть их штыками в толстые животы!

– Да, государь, – с легким акцентом сказал дородный пожилой воин в треуголке и парике, чье красное лицо было совершенно спокойным, а на боку висел палаш. – Приказ немедля будет исполнен.

Служки подхватили толстого старика под руки, потащили прочь. По толпе прошел гул, народ за оцеплением заволновался.

– Давайте! Давайте! – вновь закричал усатый.

Огибая всадников, начали подкатывать телеги, окруженные солдатами. На каждой сидело по двое мужчин, державших в руках зажженную восковую свечу. Сквозь прорехи в грязной одежде виднелись плохо зажившие раны и ожоги. Рядом с телегами шли палачи в черных колпаках, а следом с криками и плачем бежали женщины и дети.