Представление о таком происхождении казачества в яркой и образной форме описал в поэтической «Повести об Азовском сидении» казацкий есаул Федор Порошин, бывший холоп уже упоминавшегося здесь князя Н.И. Одоевского.
Пусть не удивляет вас то обстоятельство, что холоп (что значит – полный раб, вещь) был грамотен и настольно хорошо знал военное дело, что в казачестве стал есаулом (полковником). У бояр были не только холопы, которые обрабатывали боярскую пашню, но и верхний слой этой социальной группы – несвободные военные слуги, сопровождавшие господина на войне, помогавшие ему в управлении хозяйством и выполнении административных обязанностей. Сами эти военные слуги зачастую происходили из оказавшихся в кабале детей боярских.[7] Среди попавших таким образом в неволю были «меченосцы и крепкие со оружии во бранех». Для таких людей, кто «играл на конях» и не владел никаким иным «ремеством», не оставалось другого выхода, как уйти «в казаки».
Так вот, этот самый лихой есаул, говоря о казаках, писал так: «Отбегохом мы и с того государства Московского из работы вечныя, от холопства полного, от бояр и дворян государевых».
Такое представление о собственном происхождении сформировалось у казаков не только благодаря постоянному новому притоку беглых, но и потому, что социальные верхи русского общества также смотрели на казаков, как на своих беглых подданных или спасшихся от наказания преступников.[8] И хотя, признавая военную мощь казачества, и московский царь, и польский король постоянно с ними заигрывали: присылали подарки, слали знамена, просили выступить вместе против общего врага, предлагали себя в качестве единственного их покровителя, – в казацкой среде прекрасно отдавали себе отчет в истинном положении вещей. Тот же Порошин с горечью писал: «Ведаем, какие мы в государстве Московском люди дорогие, и к чему мы там надобны… не почитают нас там на Руси и за пса смердящего».
Московия не могла спокойно смотреть, как у нее под носом, на плодородных черноземах9 формируется абсолютно никем не контролируемое полугосударственное образование, которое как губка впитывает в себя крестьян, холопов и посадских людей, бегущих от московских порядков. Так оставлять этого было нельзя. Чего доброго, все население снимется и убежит от своих хозяев. Ведь русские люди еще не забыли, что они народ чрезвычайно подвижный, легкий на подъем, что рыба ищет, где глубже, а человек – где лучше, и что провались он пропадом, этот царь с его боярами и войском, и долг, который ему обманом подсунул помещик. Народ еще не привык к «крепости» и хотел двигаться по миру в поисках лучшей доли.
Победив татар, Московское государство, само того не желая, нарушило хрупкое демографическое равновесие, и народ ломанулся в образовавшуюся брешь – в степь, в казаки.
Началось наступление Московского государства на казачество. Были предприняты беспрецедентные меры по ограничению притока беглых крестьян в казачьи регионы. В свою очередь, самих казаков пытались обложить налогом, обязать служить царю не по собственной воле, а приказом. Даже хотели раздать казацкие земли царским служилым людям.
И действительно, как так? Никто казакам этих земель не давал, никому они не подчиняются. Какие-то выборы, казачий круг, атаманы. Это что, опять новгородские порядки завели, что ли? Уж не для того же великие наши государи утопили в крови Новгородскую землю и вырвали язык у вечевого колокола, чтобы через сто лет какие-то беглые холопы опять развели демократию под носом у Москвы? Наверное, с тех пор у настоящих «патриотов» слово «демократия» – ругательное.
Результатом этого противостояния стали крестьянские бунты, казацкие войны и набеги, лжецари и «польская интервенция». Весь этот период получил название «Смутное время». А фактически это была огромная и многолетняя казацкая и крестьянская война против рабства, которая настолько ослабила царство, что оно едва не исчезло.
Вот как секретный посланник польского короля (в тот момент попросту – шпион) А. Госевский описывает свой разговор с одним из великолуцких воевод в 1609 году: «Наши собственные крестьяне стали нашими господами, нас самих избивают и убивают, жен, детей и имущество как добычу берут. Здесь, в Луках, воеводу одного, который передо мной был, на кол посадили, лучших бояр повешали и погубили, и теперь всем сами крестьяне владеют…» Так-то. А в исторической литературе еще с дореволюционных времен этот период называется польским нашествием. Нашествие-то оно, конечно, нашествие. Только вот польское ли?
Известна численность войска, которое стояло в Тушине у Лжедмитрия II. Здесь я не поленюсь быть скрупулезным и точным. Вот «Регистр войска польского, которое есть под Москвой». Этот регистр хранится в библиотеке Ягеллонов в Кракове. Рукопись 102, с. 316. Итак, всего 10 полков общей численностью 10 тысяч 500 воинов, в подавляющей части – конных. Войско даже сами поляки называют польским. Но дальше, на с. 317, написано, что из этих воинов 5 тысяч казаков под командованием Александра Лисовского, а 4 тысячи казаков под командованием главы Казачьего приказа Ивана Заруцкого. Таким образом, собственно поляков – 1 тысяча 500 человек.
Но и с поляками не так все просто. Кроме поляков и литовцев, в границах Речи Посполитой проживали в немалом количестве предки современных украинцев и белорусов – «русский народ», по терминологии того времени. Они говорили на языке, совпадавшем с тогдашним языком жителей России, и были православными. Один из польско-литовских гетманов тех лет, Ян Петр Сапега, писал в начале 1611 года: «У нас в рыцарстве (то есть в дворянстве) больше половины – русские люди». Н-да… Вот такое вот «польское» нашествие.[10] Так я и не возьму в толк, что мы празднуем 4 ноября? Похоже, что спасение монархии. Хреновина какая-то. Что ж мы ее тогда не восстановим, раз так любим, что аж на работу не ходим?
Я далек от идеализации крестьянских и казацких бунтов. Это были чудовищные по жестокости, неорганизованные выступления полудиких людей, «бессмысленные и беспощадные». Но так тем и сильнее вина более умных и образованных, которые своей алчностью довели их до состояния взбесившихся зверей.
Крестьянские и казацкие войны и бунты еще долго сотрясали русское государство. Фактически они никогда не кончались. Всегда находились люди, которые омерзительной в своем непотребстве власти Москвы предпочитали дикую крестьянскую вольницу.[11]
Однако крестьянское сопротивление постепенно слабело. С казаками власти предпочли мало-помалу договориться, отдав им землю, на которую они претендовали, и освободив от налогов в обмен на воинскую службу (то есть фактически приравняв к дворянам). А на территории коренной Руси все меньше крестьян пыталось вырваться на волю. Родившиеся уже несвободными, крестьянские дети не знали другой жизни, и медленно, незаметно свободный русский народ превратился в помещичье имущество. Как шкаф или собака.
ЗАМЕТКА 6
Справедливости ради нужно заметить, что рабство на Руси существовало всегда. Князья и бояре имели в своей собственности настоящих, а не «переделанных» из свободных крестьян рабов. Эти рабы были точно такие, как описано в наших учебниках по истории Древнего мира. Как в Древнем Египте, Греции, Риме.
Эти рабы назывались «холопы», «смерды» или «робы». Чаще для мужчин употреблялся термин «холоп», а для женщин – «раба». Холопство издревле было установлено на Руси, за много веков до появления описанного выше «искусственного» рабства, которое наша историография стыдливо называет крепостным правом, пытаясь найти между одним и другим микроскопические различия.
Холопство создавалось различными способами. Назовем главнейшие.
Во-первых, основной поставщик рабов – война. Пленные неприятели становились вещью, принадлежащей тому, кто их пленил.
Во-вторых, добровольная или по воле родителей продажа свободного лица в рабство.
В-третьих, по тогдашним законам некоторые преступления наказывались обращением в рабство.
В-четвертых, рождением от раба.
